Социалистическая Федеративная Республика Югославия

Социалистическая Федеративная Республика Югославия
сербохорв. Социјалистичка Федеративна Република Југославија/ Socijalistička Federativna Republika Jugoslavija словен. Socialistična Federativna Republika Jugoslavija макед. Социјалистичка Федеративна Република Југославија
Союзное государство
←   ← 29 ноября 1945 — 27 апреля 1992 →   →   →   →   →
Флаг Югославии Герб Югославии
Девиз Братство и единство сербохорв. Братство и јединство Bratstvo i jedinstvo словен. Bratstvo in enotnost макед. Братство и единство
Гимн «Гей, славяне» сербохорв. «Хеј, словени/Hej, sloveni» словен. «Hej, Slovani » макед. «Еј, словени»
Столица	Белград
Крупнейшие города	Белград, Загреб, Скопье, Сараево, Любляна, Нови-Сад, Приштина, Ниш, Сплит, Баня-Лука
Язык(и)	сербохорватский, македонский, словенский
Религия	православие, католицизм, ислам
Денежная единица	югославский динар
Площадь	255 804 км²
Население	23 724 919 (1989)
Форма правления	однопартийная парламентская республика (1946 - 1974), республика самоуправляемых объединений (1974 - 1990)
Председатель Президиума Народной Скупщины
- 1945-1953	Иван Рибар
Президент Югославии
- 1953—1980	Иосип Броз Тито
Председатель Президиума Югославии
- 1980	Лазар Колишевски
- 1980—1981	Цвиетин Миятович
- 1981—1982	Сергей Крайгер
- 1982—1983	Петар Стамболич
- 1983—1984	Мика Шпиляк
- 1984—1985	Веселин Джуранович
- 1985—1986	Радован Влайкович
- 1986—1987	Синан Хасани
- 1987—1988	Лазар Мойсов
- 1988—1989	Раиф Диздаревич
- 1989—1990	Янез Дрновшек
- 1991	Сейдо Байрамович (и.о.)
- 1991	Степан Месич
- 1991-1992	Бранко Костич (и.о.)
Интернет-домен	.yu
Телефонный код	+38
История
- 29 ноября 1945	Преобразование из Демократической Федеративной Югославии
-	Распад Югославии:
- 25 июня 1991	Провозглашение независимости Хорватии и Словении
- 8 сентября 1991	Провозглашение независимости Македонии
- 6 апреля 1992	Провозглашение независимости Боснии и Герцеговины
- 27 апреля 1992	Образование Союзной Республики Югославия

К:Появились в 1945 годуК:Исчезли в 1992 году

Социалистическая Федеративная Республика Югославия
Конституция Конституция 1946 года Государственный закон 1953 года Конституция 1963 года Конституция 1974 года
Законодательная власть Союзная скупщина Совет Федерации Совет Народной обороны
Исполнительная власть Президиум Президент Союзное исполнительное вече
Судебная власть Уставный суд Союзный суд Управление союзной прокуратуры Союзный прокурор по самоуправлению

Социалисти́ческая Федерати́вная Респу́блика Югосла́вия (СФРЮ) — государство, существовавшее в 1945—1992 гг. в юго-восточной Европе на северо-западе и центре Балканского полуострова. До 1963 года носила название Федеративная Народная Республика Югославия.

На северо-востоке страны протекал Дунай — вторая по протяжённости река Европы. На западе берега государства омывались Адриатическим морем (длина береговой линии — более 2 тысяч км).

СФРЮ граничила с Италией и Австрией на северо-западе, с Венгрией на севере, с Румынией и Болгарией на востоке, с Грецией на юге, с Албанией на юго-западе.

Физико-географическая характеристика

Полезные ископаемые

Лидерство территории СФРЮ в Европе по запасам хромитов, бокситов, меди, свинца, цинка, сурьмы, ртути и редких металлов предопределило развитие в ней цветной металлургии.

Климат

Югославия была неоднородна по природным и климатическим зонам:

• на севере страны климат умеренно-континентальный.
• в низменностях и предгорьях плодородие почвы выше, чем в остальных частях страны;
• в горных районах (более 2/3 страны) климат более суровый, почвы мало плодородны;
• побережье и острова, находящиеся за горами, и тем самым не подверженные резким изменениям погоды, приходящим из Центральной Европы, характеризуются средиземноморским климатом.

Население

СФРЮ населяли в основном славянские народы, но в автономном крае Косово большинство населения составляли албанцы, а в автономном крае Воеводина существовало значительное венгерское меньшинство.

Большинство немецкого населения Югославии, компактно проживавшего в Воеводине, в Словении в районе города Кочевье и на границе с Австрией, покинуло страну после Второй мировой войны. Большинство итальянцев Истрии, Далмации и Черногории, также эмигрировали в 1944—1960 гг.

В СФРЮ было провозглашено существование отдельного черногорского народа, ранее считавшегося частью сербов, и отдельного македонского народа, в довоенной Югославии считавшихся частью сербского, а в остальном мире преимущественно частью болгарского народа. В 1944—1945 гг. был кодифицирован самостоятельный литературный македонский язык, ставший государственным в Македонии.

• 1948 — 15 772 098 человек (первая перепись после Второй мировой войны)
• 1953 — 16 936 573 человек
• 1961 — 18 549 291 человек
• 1971 — 20 522 972 человек
• 1981 — 22 424 711 человек
• 1991 — 23 528 230 человек (последняя перепись населения)

Страна состояла из шести республик:

• Словения (словенцы)
• Хорватия (хорваты, сербы)
• Босния и Герцеговина (боснийцы, сербы, хорваты)
• Сербия (сербы, албанцы, венгры, черногорцы)
  • Центральная Сербия (сербы)
  • Косово (албанцы, сербы, черногорцы)
  • Воеводина (сербы, венгры, словаки, румыны, хорваты)
• Черногория (черногорцы, сербы)
• Македония (македонцы, албанцы, турки)

Дети от смешанных браков народов Югославии чаще всего определяли себя как «югославы», на 1981 год в стране таких было 1 216 463 человек (5,4 %).

Изначально деление на республики не всегда совпадало с этническими границами. По переписи 1948 года практически моноэтничными были только две республики — Словения (из 1440 тыс. жителей республики 1350 тыс. были словенцами) и Черногория (из 377 тыс. жителей республики черногорцев было 362 тыс.).

История

Возникновение социалистической Югославии

В годы Второй мировой войны Югославия воевала на стороне Антигитлеровской коалиции. Нацистской Германией и её союзниками была оккупирована и расчленена. Возникла ситуация двоевластия — эмигрантское королевское правительство и партизаны, воевавшие против оккупантов. Последние были представлены двумя враждующими группами: коммунистами во главе с Тито и четниками. Освобождение Белграда вынудило эмигрантское правительство пойти на контакт с партизанами Тито. 1 ноября 1944 года премьер-министр королевского правительства Шубашич и Тито заключили соглашение о формировании коалиционного кабинета министров, который был создан 7 марта 1945 года. Из 28 членов нового правительства 6 были бывшими королевскими министрами, а 9 коммунистами. Премьер-министром стал Тито. Коалиция просуществовала недолго — уже в августе — октябре 1945 года трое министров-оппозиционеров (включая Шубашича) подали в отставку. 11 ноября 1945 года прошли выборы в Народную скупщину (Народный фронт Югославии, где преобладали коммунисты Тито, получил все мандаты) и одновременно референдум, на котором большинство (6,5 млн избирателей) проголосовали за ликвидацию монархии в Югославии. 29 ноября того же года Народная скупщина провозгласила создание ФНРЮ, что было признано СССР 19 декабря 1945 года.

Преимуществом Тито был многонациональный состав его движения, тогда как другие движения были национальными. В качестве модели национального строительства в социалистической Югославии был избран федерализм. Это положение было отражено в постановлении II сессии Антифашистского Веча Народного Освобождения Югославии от 29 ноября 1946 года «Об образовании Югославии на федеративных началах». Законодательно федеративное устройство было закреплено в Конституции 1946 года.

Социалистическая Югославия

Согласно Конституции СФРЮ, принятой в 1974 году, субъектами федерации были шесть социалистических республик и два автономных социалистических края. Все народы Югославии были признаны равноправными. Национально-государственная реформа Тито привела к определённым успехам: стали постепенно забываться этнические чистки военных лет, в стране снизился накал межэтнических отношений. Руководство страны заявило о появлении новой наднациональной этнической общности — югославского народа. Количество людей, считающих себя по национальности югославами (как правило, это были люди, рождённые в смешанных браках), увеличивалось от переписи к переписи, к моменту распада Югославии их доля в населении страны превысила 5 %.

При создании «Второй Югославии» религия отделялась от государства. В стране действовали три основные традиционные конфессии: православие, католицизм и ислам.

Распад

Факторами распада югославской федерации стали смерть Тито (1980) и фиаско проводимой его преемниками национальной политики, распад мировой социалистической системы, всплеск национализма в Европе (причём не только в странах Центрально-Восточного региона).

Ввиду нарастающих национальных разногласий по завещанию Тито после его смерти пост президента страны был упразднён, а во главе страны встал Президиум, члены которого (главы союзных республик и автономных областей) ежегодно сменяли друг друга поочерёдно. Кратковременное экономическое чудо в середине 1980-х гг. закончилось стремительной инфляцией и развалом экономики, что привело к обострению отношений между экономически более развитыми Хорватией и Словенией и остальными республиками.

В 1990 году во всех шести республиках СФРЮ были проведены местные выборы. Победу на них всюду одержали националистические силы.

В ходе гражданской войны и распада от Большой Югославии в конце XX века отделились четыре из шести союзных республик (Словения, Хорватия, Босния и Герцеговина, Македония). Тогда же на территорию сначала Боснии и Герцеговины, а затем автономного края Косово были введены миротворческие силы ООН под руководством США. В Косово, под предлогом урегулирования согласно мандату ООН межэтнического конфликта между сербским и албанским населением, США и их союзники провели военную операцию по захвату и фактическому отделению от Югославии и Сербии этого автономного края, который оказался под протекторатом ООН. Тем временем Югославия, в которой в начале XXI века оставалось две республики, превратилась в Малую Югославию (Сербию и Черногорию). После проведения референдума о независимости в Черногории в 2006 году Сербия и Черногория стали независимыми государствами — Малая Югославия прекратила существование.

Внешняя политика

Внешняя политика СФРЮ была построена на лавировании между советским и американским блоками. Потому периоды улучшения отношений с Москвой совпадали с ухудшением отношений с Вашингтоном. До 1948 года Белград близок СССР, но в период разрыва отношений с Москвой (1949—1956) Югославия сблизилась с США и даже заключила союзный договор с проамериканскими режимами Турции и Греции. Договор предполагал, что нападение на одну из этих стран будет рассматриваться как нападение на все три страны. С 1956 года Югославия вновь повернулась к СССР: был списан югославский долг, разорваны отношения с Израилем и ФРГ. Однако Тито, как и румынский лидер Чаушеску осудил ввод войск ОВД в Чехословакию. Все это привело к тому, что Белграду оказывали помощь как США, так и СССР. Сама же СФРЮ, в конечном итоге стала одним из учредителей Движения неприсоединения. Хотя после смерти Сталина отношения с СССР улучшились, Югославия не стала членом Организации Варшавского договора, а напротив, в противовес и ей, и НАТО создала Движение неприсоединения. В годы правления Тито Югославия выполняла роль посредника между Западом и наиболее одиозными коммунистическими режимами (маоистским Китаем, полпотовской Кампучией).

Несостоявшаяся «Великая Югославия»

В первые послевоенные годы Тито предполагал создание «Великой Югославии» в рамках реализации планов организации Балканской Федерации, рассматривавшихся им совместно со Сталиным и Димитровым.

Тито рассчитывал сформировать социалистическую федерацию с центральной властью Белграда из территории «Первой Югославии», а также Болгарии и Албании в качестве федеративных республик.

Вначале были созданы югославо-албанский и югославо-болгарский экономическо-таможенные союзы с интеграцией албанской экономики в югославскую, однако затем ни Великая Югославия, ни хотя бы присоединение к Югославии Албании реализованы не были ввиду возникших разногласий с руководством Албании и Болгарии, а затем и разрыва со Сталиным.

Советско-югославские отношения

СССР признал ФНРЮ 19 декабря 1945 года, раньше, чем США. В 1946—1947 годах Москва оказывала значительную экономическую и военную помощь Югославии, заняла ключевые позиции во внешней торговле ФНРЮ. Но в 1948 году у руководителей Компартии Югославии произошло разногласие со Сталиным по вопросу о включении Югославии в Балканскую федерацию и затем произошёл разрыв межгосударственных и межпартийных связей с СССР. В 1949 г. советское руководство разорвало Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве с Югославией. Началась пропагандистская кампания, направленная на дискредитацию югославского руководства. Утверждалось, что в Югославии существует «антикоммунистический полицейский режим фашистского типа». Официальные советские издания писали в этот период о «кровавой клике Тито-Ранковича», а также публиковали карикатуры на Тито, на которых его образ был выполнен по советским карикатурным канонам периода Великой Отечественной войны, сложившимся в отношении изображений Геринга; по некоторым данным, советские спецслужбы готовили покушение на Тито, отменённое из-за смерти Сталина.

После восстановления двусторонних дипотношений в 1950-е годы Белград вновь получил экономическую помощь от Москвы и даже были списаны долги Югославии СССР. В дальнейшем Югославия считалась в советской пропаганде социалистической страной, но не входила в ОВД, а в СЭВ имела лишь статус наблюдателя. Например, Югославия в 1967 году, в арабо-израильском конфликте поддержала, как и СССР, Египет и разорвала отношения с Израилем. Белград даже согласился предоставить свою территорию для транзита советского оружия в Египет. Однако Тито осудил ввод советских войск в Венгрию в 1956 году и сил ОВД в Чехословакию в 1968 году.

Американско-югославские отношения

Провозглашение ФНРЮ было настороженно встречено в Вашингтоне из-за того, что новый режим стал изначально коммунистическим и близким СССР. 22 декабря 1945 года официальный представитель США сделал заявление о признании ФНРЮ, но с оговоркой, чтобы «установление дипломатических отношений с существующим в Югославии режимом не было интерпретировано как одобрение его политики, используемых методов контроля за населением, и невыполнение гарантий личной свободы, обещанной югославским гражданам». В дальнейшем было разъяснено, что это признание де-факто, а де-юре ФНРЮ будет признана только, если Белград даст гарантии выполнения своих международных обязательств. Титовский режим согласился и уже 2 апреля 1946 года власти ФНРЮ признали обязательства всех прежних югославских правительств. В ответ США признали ФНРЮ де-юре 16 апреля 1946 года.

Тем не менее, американско-югославские отношения уже в 1946—1947 годах оказались на грани разрыва. США дважды официально выступили в поддержку лидера четников Михайловича, которого титовские власти в 1946 году арестовали, судили и расстреляли. Вашингтон настаивал на том, чтобы были допрошены в качестве свидетелей по этому делу американские летчики, спасенные четниками. 1946 год прошел в шпионских скандалах между Белградом и Вашингтоном. В 1946 году в Югославии были арестованы 10 сотрудников ЮНРРА по обвинению в разведывательно-подрывной работе. В августе того же года ВВС Югославии сбили один (весь его экипаж погиб) и принудительно посадили второй американский военно-транспортный самолет. 15 июля 1946 года при пересечении югославско-австрийской границы был задержан американский военнослужащий Р. Стокел. В том же году три американских дипломата в Югославии были объявлены персонами нон грата и высланы. Наконец, 31 декабря 1946 года — 4 января 1947 года в Белграде прошел суд над 8 югославами по обвинению в шпионаже в пользу США. О серьезности намерений югославской стороны говорил тот факт, что трое из осужденных (в том числе переводчик американского посольства) были казнены уже 14 января 1947 года. С мая 1947 года в Вашингтоне шли трудные американско-югославские переговоры.

Тем не менее, спонсируемая по большей части американцами ЮНРРА в 1945—1947 годах оказала Белграду значительную экономическую помощь на сумму 415,6 млн долларов.

Конфликт с Москвой привел в 1948 году к резкому улучшению американско-югославских отношений, которые из конфликтных стали почти союзническими. Через три недели после того, как Коминформбюро опубликовало резолюцию с критикой компартии Югославии, правительства США и ФНРЮ подписали в Вашингтоне 19 июля 1948 года пакет соглашений об урегулировании претензий по ряду вопросов. Вашингтон вернул Белграду замороженные ранее активы Королевства Югославии стоимостью почти 47 млн долларов, а Белград выплатил компенсацию американским владельцам национализированной ранее в Югославии собственности на сумму в 17 млн долларов. После того, как Югославию в 1950 году поразила засуха, Конгресс США 29 декабря того же года принял закон «О чрезвычайной помощи Югославии», согласно которому только за период с 1 ноября 1950 года по сентябрь 1951 года США выплатили Югославии 70 млн 639 тыс. долларов. В 1951 году помощь Белграду оказывали также американские частные лица. 8 января 1952 года было заключено американо-югославское экономическое соглашение, согласно которому США обязались оказывать помощь Югославии, а Белград со своей стороны должен был принять ряд мер, в частности способствовать развитию промышленного и сельскохозяйственного производства на «здоровой экономической основе», а также развивать отношения с государствами, получавшими помощь по плану Маршалла и допустить на свою территорию специальную группу американского персонала.

Югославия получила в начале 1950-х годов от США также существенную военную помощь. Соглашение о военной помощи между США и ФНРЮ было подписано в Белграде 14 ноября 1951 года сроком на 1 год и предусматривало предоставление Югославии военно-технической помощи на сумму 60 млн долларов. Югославия также сблизилась с союзниками США — Тито еще 10 июля 1949 года сделал заявление о закрытии границы для греческих партизан-коммунистов. 8 ноября 1950 года югославские власти вернули 57 пленных греков на родину, после чего между Югославией и Грецией были восстановлены дипломатические отношения. В 1954 году была урегулирована пограничная проблема с Италией путем раздела Свободной территории Триест.

В дальнейшем США оказывали значительную помощь Югославии, стремясь сохранить её единой и независимой от СССР. В 1984 году Рейган подписал Директиву «Политика США в отношении Югославии», в которой было сказано, что в интересах Запада существование единой, экономически развитой и сильной в военном отношении СФРЮ.

Внутриполитическое развитие

В СФРЮ была сформирована однопартийная система. Единственной правящей партией был Союз коммунистов Югославии (до 1989 года, когда были разрешены выборы на многопартийной основе), а оппозиция подавлялась. Союз коммунистов Югославии отличался от КПСС тем, что для приема в него не нужен был «кандидатский стаж», а в государственных органах Югославии в начале 1950-х годов были упразднены первичные партийные организации. В зависимости от Союза коммунистов Югославии находились общественные организации — Социалистический союз трудового народа Югославии (Социјалистички савез радног народа Југославије, до 1953 года — Народный Фронт Югославии (Народни фронт Југославије), до 1945 года Народно-освободительный фронт (Јединствени народноослободилачки фронт Југославије)) включал в себя Союз социалистической молодёжи Югославии (Савез социјалистичке омладине Југославије) (до 1962 года — Народная молодёжь Югославии (Народна омладина Југославије))(молодёжная секция СКЮ), Антифашистский фронт женщин (Антифашистички фронт жена) (женская секция СКЮ), Союз профсоюзов Югославии (Савез синдиката Југославије) (профцентр СКЮ) (до 1948 года — Единые профсоюзы рабочих и работников Югославии (Јединствени синдикати радника и намештеника Југославије)), Союз объединений борцов народно-освободительной войны (Савез удружења бораца Народноослободилачког рата Југославије). В 1953 году был принят новый устав Народной молодежи Югославии, согласно которому организация формально не подчинялась Союзу коммунистов Югославии.

Югославские оппозиционные группы можно разделить на демократические и националистические (сербские четники, хорватские усташи и прочие). Многие оппозиционные группы поддерживали контакты с эмигрантскими кругами, чему вероятно способствовал свободный выезд граждан Югославии за рубеж.

Демократическая оппозиция

Демократическая оппозиция в начале 1950-х годов была объединена в Лондоне в Югославский народный комитет, который возглавлял Слободан Йованович. Эта организация издавала до 1958 года периодическое издание «Порука». В Париже выходил либеральный журнал «Наше теме». В 1958 году в Югославии была осуждена по обвинению в подготовке насильственного свержения власти группа (Б. Крекич, Д. Странякович, А. Павлович и М. Жуйович), членов которой титовские власти обвинили в связи с четниками, хотя возможно они относились к демократической оппозиции. В ноябре 1968 года М. Никезич, имевший либеральные взгляды, возглавил Союз коммунистов Сербии, но уже в октябре 1972 года он ушел в отставку и был осужден как носитель чуждой идеологии.

Националисты

См. также: Хорватская весна

Наиболее заметными в СФРЮ были, пожалуй, албанские, сербские и хорватские националисты, волна выступлений которых пришлась на 1960-е — начало 1970-х годов. В 1968 году произошли волнения албанцев в Косово и в македонском Тетово, а в 1969 году демонстрации школьников с албанскими флагами и портретами Скандербега прошли в черногорском Ульцине. Вскоре после смерти Тито, в 1981 году в Косово вновь прошли беспорядки среди албанского населения.

В 1972 году националистические волнения охватили Хорватию. После этого была закрыта местная влиятельная организация Матица хорватская, в 1972 году под суд отданы 947 рядовых коммунистов, 741 человек исключен из Союза коммунистов Югославии.

Сербский национализм был очень силен среди сербской интеллигенции, которая тяжело пережила отставку в 1966 году главы Службы безопасности А. Ранковича, а также расширение полномочий автономных краев Косово и Воеводины. В начале 1980-х годов сербский национализм выражался в критике памяти И. Тито. Во главе с известным писателем Д. Чосичем, имевшим репутацию опального (хотя его книги печатались относительно свободно) был создан Комитет по защите свободы мысли и высказываний, причем представители словенской и хорватской интеллигенции отказались входить в эту организацию. Югославские власти реагировали на проявления сербского национализма в этот период исключением националистов из университетов, а также небольшими тюремными сроками. Например, в апреле 1984 года были арестованы 24 сербских интеллектуала, но перед судом предстали только шестеро, причем все они вскоре были отпущены на свободу.

Административное деление

СФРЮ состояла из социалистических республик (до 1963 года — народных республик); кроме того, в составе Сербии имелись два социалистических автономных края (до 1963 года — автономных областей).

Официальное название	Столица	Флаг	Герб	Площадь, км²	Население, тыс. чел (на 30 июня 1976)
Социалистическая Республика Босния и Герцеговина	Сараево			51 129	4021
Социалистическая Республика Македония	Скопье			25 713	1797
Социалистическая Республика Сербия	Белград			88 361	8843
Социалистический автономный край Воеводина	Нови-Сад			21 506	1989
Социалистический автономный край Косово	Приштина			10 887	1429
Социалистическая Республика Словения	Любляна			20 251	1782
Социалистическая Республика Хорватия	Загреб		<center>	56 538	4514
Социалистическая Республика Черногория	Титоград*	<center>		13 812	563
Федеративное устройство Социалистической Федеративной Республики Югославия СР Босния и Герцеговина СР Македония СР Сербия СР Словения СР Хорватия СР Черногория САК Воеводина САК Косово БЕЛГРАД Загреб Сараево Любляна Скопье Титоград Нови-Сад Приштина

* Ныне — Подгорица

Народные республики делились на области (област) (до 1963 года), области на уезды (срез) (до 1967 года), уезды на города (градова) и сёла (села) (с 1963 года — общины (општине)), крупные города на городские районы (градских реона).

Представительные органы республики — республиканские собрания (до 1963 — народные собрания), каждое из которых состояло из совета объединённого труда (до 1974 года — хозяйственного совета, культурно-просветительского совета, социально-здравоохранительного совета, организационно-политического совета (до 1968 года), до 1963 года — советы производителей), избиравшегося советами объединённого труда общин, совета общин (до 1967 года), избиравшегося общинными собраниями, и общественно-политического совета (до 1968 года — республиканского совета), избиравшегося общественно-политическими советами общин (до 1963 года — избирались населением), главы республик — президиумы (до 1974 года —- председатели республиканских собраний, до 1953 года — президиумы народного собрания), исполнительные органы республик — исполнительные советы (до 1953 года — правительства).

Представительные органы областей — областные народные комитеты, избирались населением, в которые в 1953—1963 гг. входили советы производителей, исполнительные органы областей — председатели областных народных комитетов (до 1953 года — исполнительные комитеты областных народных комитетов), избирались областными народными комитетами.

Представительные органы уездов — уездные собрания (до 1963 года — уездные народные комитеты), избиравшиеся общинными скупщинами (до 1963 года — уездными народными комитетами), каждое из которых состояло из уездного совета и совета трудовых содружеств, исполнительные органы уездов — председатели уездных собраний (до 1963 года — председатели уездных народных комитетов, до 1953 года — исполнительные комитеты уездных народных комитетов).

Представительные органы общин — общинные собрания (до 1963 года — сельские народные комитеты и городские народные комитеты), каждое из которых состояло из совета объединённого труда (до 1974 года — советы трудовых содружеств, до 1963 года — советы производителей), избиравшегося трудовыми коллективами, совета местных содружеств, избиравшегося коллективами по месту жительства, и общественно-политического совета (до 1968 года — общинные советы), избиравшегося гражданами из числа кандидатов предложенных общественно-политическими организациями (до 1963 года избирались населением), исполнительные органы общин — советы общины (до 1974 года — председатели общинных собраний, до 1963 года — председатели сельских народных комитетов и председатели городских народных комитетов).

Вооружённые силы

Вооружённые силы СФРЮ состояли из Югославской народной армии (ЮНА), созданной в 1945 году на основе вооружённых формирований партизанской Народно-освободительной армии Югославии, и войск Территориальной Обороны. Югославская народная армия, в свою очередь, состояла из Сухопутных войск, Военно-морских сил и Военно-воздушных сил, объединённых с войсками противовоздушной обороны. Территориальная оборона представляла собой отдельный вид Вооружённых сил.

Конституция

Союз коммунистов Югославии выиграл первые выборы, оставшись у власти на всей территории страны. Он состоял из отдельных коммунистических партий в каждой из союзных республик. Участник реформы в своей политической позиции через участника съездов, в котором делегаты от каждой республики были представлены на голосование, последняя из которых состоялась в 1990 году.

В 1946—1953 гг. высшим органом государственной власти являлось Народное Собрание (серб. Народна скупштина), состоявшее из двух палат —Народного Вече (серб. Веће народа) и Союзного Вече (серб. Савезно веће — и избиравшееся народом). Постоянно действующий орган Народного Собрания — Президиум Народного Собрания (серб. Президијум Народне скупштине). Высший исполнительно-распорядительный орган — Правительство (серб. Влада) — формировалось Народным Собранием. В Народных Собраниях всех созывов преобладали члены Коммунистической партии Югославии. Территория Югославии делилась на народные республики, народные республики на области (серб. области), области на округа (серб. округа), округа на города (серб. градова) и сёла (серб. села). Местными органами государственной власти являлись народные комитеты, местными исполнительно-распорядительными органами — исполнительные комитеты, формируемые народными комитетами. Судебные органы — Верховный суд (Врховни суд) (избирался Народным Собранием), верховные суды республик (врховни судови република) (избирались народными собраниями республик), верховные суды автономных областей (врховни судови аутономних покрајина) (избирались народными собраниями автономных областей), окружные суды (окружни судови) (избирались окружными народными комитетами), уездные суды (срески судови) (избирались уездными народными комитетами).

В 1952 году в народных комитетах были созданы вторые палаты — советы производителей, а в 1953 году советы производителей были созданы в народных собраниях республик и в Народном Собрании ФНРЮ, которое было переименовано в Федеральное Народное Собрание, роль Совета наций была сведена до группы депутатов, Президиум Народного Собрания был упразднён, была введена должность Президента, Правительство было переименовано в Союзный исполнительный совет, Коммунистическая партия Югославии была переименована в Союз коммунистов Югославии.

В 1963 году был принята новая Конституция, провозглашавшая высшим органом государственной власти Федеральное Собрание, состоящее из 5 палат — Союзного совета, Хозяйственного совета, Просветительно-культурный совета, Социально-здравоохранительного совета, Организационно-политического совета, а с 1967 года добавилась шестая — роль полноценной палаты вернулась к Совету наций, высшими органами государственной власти социалистических республик стали собрания социалистических республик, состоявшие из Республиканского совета, Хозяйственного совета, Просветительно-культурного совета, Социально-здравоохранительного совета и Организационно-политического совета, общинные народные комитеты были переименованы в общинные собрания (општинска скупштина), каждое из которых состояло из общинного совета и совета трудовых содружеств, уездные народные комитеты в уездные собрания (среске скупштине), избираемые общинными собраниями, каждое из которых состояло из уездного совета и совета трудовых содружеств, области были упразднены, уездные суды были заменены общинными судами (општински судови) (избирались общинными собраниями).

В 1967 году был восстановлен Совет наций, на уровне республик были созданы советы общин, на уровне общин — советы местных содружеств, уезды были упразднены.

В 1968 году Союзный совет и Организационно-политический совет были объединены в Общественно-политический совет, республиканские советы и организационно-политические советы республик — в Общественно-политический совет республики, общинные советы были переименованы в общественно-политические советы общин.

В 1974 году была принята ещё одна конституция, согласно которой страна вернулась к двухпалатному законодательному органу — Собранию СФРЮ, состоящему из двух палат — Совета республик и краёв, избиравшегося собраниями республик и краёв, и Союзного совета, избиравшегося самоуправляющимися организациями, объединениями и общественно-политическими содружествами, восстанавливался коллективный глава государства, который теперь назывался Президиум СФРЮ, в него входили по одному представителю от каждой республики и каждого края, избираемому скупщиной республики или скупщиной края, при этом сохранялась и должность Президента, который являлся председателем Президиума СФРЮ. Президентом до своей смерти в 1980 году оставался Иосип Броз Тито, после смерти которого в 1980 году должность Президента была упразднена, его функции перешли к Председателю Президиума СФРЮ, избираемому Президиумом СФРЮ сроком 1 год. Исполнительным органом оставался Союзный исполнительный совет. Социалистическим республикам было дано право в одностороннем порядке выхода из состава Югославии. Каждая автономная провинция получала такое же право голоса, как и социалистические республики, но в отличие от них автономные провинции не могли в одностороннем порядке отделиться от Югославии. Представительными органами общин оставались общинные собрания, каждое из которых состояло из совета местных содружеств, избираемого территориальными объединениям гражданами по месту жительства (аналог уличкомов и домоуправлений в СССР), совета объединённого труда, избираемого трудовыми коллективами, и общественно-политического совета, избираемого гражданами из числа кандидатов, выдвинутых руководящими органами общественно-политических организаций.

Экономика

Общая характеристика

Уникальная планово-рыночная социально-экономическая модель СФРЮ была основана на следующих принципах:

• Свободный рынок товаров при отсутствии либеральной модели рыночных отношений применительно к труду и капиталу.
• Децентрализованная модель общественного управления экономикой с помощью системы взаимодействующих между собой объединённых организаций труда (ООТ), при практически полном отсутствии административного воздействия государства на экономику («деэтатизация» хозяйственной системы) и значительной автономии местных властей в сфере принятия экономических решений..

Югославские власти провели национализацию промышленности сначала в виде конфискации собственности врага, его пособников, а также отсутствующих лиц (это удалось сделать сравнительно легко, так как очень многие собственники сотрудничали с оккупантами или эмигрировали). Юридически национализация была оформлена законом, принятым 5 декабря 1946 года. В 1946 году были приняты законы об общегосударственном хозяйственном плане и государственных органах планирования.

Индустриализация Югославии потребовала значительных средств. Для этого власти по примеру сталинского СССР прибегли к государственным (народным) займам с населения. В 1948 году был объявлен народный заем в 3,5 млрд динаров, а в 1950 году — еще на 3 млрд динаров. Первый пятилетний план был продлен (1947—1952 годы). Однако ускоренная югославская индустриализация была быстро остановлена. Принятые 28 сентября 1955 года исполнительный комитет ЦК Союза коммунистов Югославии решения привели к прекращению строительства ряда ключевых промышленных объектов.

Теоретически такая модель означала контроль общества над экономикой и власть трудящихся над условиями и результатами своего труда. Данная экономическая модель была довольно успешной — рост промышленного производства в период 1952—1980 гг. в среднем составлял 9,1 % в год, однако в конце 70-х — начале 80-х гг. экономика Югославии пережила серьёзный кризис. Его причинами служили резкий рост цен на нефть на международном рынке, приведший к огромному дефициту нефтепродуктов, завышение планов развития экономики, для финансирования которых приходилось проводить «дефицитарную» эмиссию денег и привлекать внешние заимствования, что способствовало инфляции и вело к росту внешней задолженности, недостаточное финансирование науки, приводившее к необходимости импорта технологий из-за рубежа, а также низкий рост производительности труда и слабые темпы снижения издержек производства, что было вызвано чрезмерными государственными гарантиями, как бы «страхующими» рабочих и объединённые организации труда от ответственности за неэффективные экономические решения. Особенно тяжелым явлением стал внешний долг, который за 1970-е годы достиг колоссальных цифр. В 1971 году внешний долг Югославии составил 1,2 млрд долларов, в 1976 году он достиг 7,93 млрд долларов, в 1980 году он уже равнялся 20,0 млрд долларов. В 1980-е годы в стране существовала огромная увеличивающая год от года инфляция: рост цен составил 30 % в 1982 году, 80 % в 1985 году, 92 % в 1986 году, 167 % в 1987 году. К этому добавилась высокая безработица — 15 % на конец 1985 года.

Для СФРЮ была характерна заметная неравномерность развития регионов. В Югославии существовало официальное понятие «неразвитые территории», которые получали серьезную помощь из федерального центра. К числу этих территорий относились как целые республики, так и их отдельные местности. Состав «неразвитых территорий» (недостаточно развитых республик) на протяжении 1947—1990 годов менялся, но в их перечень неизменно входили Македония и Черногория. В число таких регионов также включались Косово (1957—1990 годы), Босния и Герцеговина (полностью в 1947—1957 и в 1965—1990 годах, а частично в 1961—1965 годах), некоторые районы Хорватии (в 1961—1965 годах) и Центральной Сербии (в 1961—1965 годах). При этом финансирование неразвитых территорий осуществлялось путем изъятия налогов из более развитых. Например, в 1952 году Сербия оставила для своих нужд 162,2 млрд динаров и передала в федеральный бюджет 152,2 млрд динаров, а Словения в том же году смогла оставить себе только 42,3 млрд и передала в федеральный бюджет 97,1 млрд динаров.

Экономико-географическое положение

Югославия имела выгодное ЭГП:

1. Наличие крупной судоходной реки — Дуная
2. Наличие выхода к морю (однако доступ из отдалённых районов страны к морю затруднён из-за гор)
3. Большое число соседних государств с разными экономическими моделями:
   • государства социалистического блока (Албания, Болгария, Венгрия, Румыния)
   • капиталистические государства (Греция, Италия, Австрия)

Всё это позволяло быть Югославии своеобразным посредником между социалистическими странами и капиталистическим Западом. Так, на западные страны приходилось около 55 % торгового оборота страны.

Структура занятости населения

В 1950-е — 1970-е годы резко изменилась структура занятости. Если в 1953 году в сельском хозяйстве было занято 60,9 % населения СФРЮ, то в 1979 году вдвое меньше — 29,3 %. При этом в стране была очень высокая безработица — в 1979 году она составила 15,52 %. Поэтому значительная часть югославов временно работала за границей в силу отсутствия рабочих мест на своей родине.

Сельское хозяйство

В период своего становления Югославия была преимущественно аграрной страной. Уже в 1945 году Закон об аграрной реформе и колонизации предусматривал конфискацию всех земель банков, предприятий, религиозных обществ, а также частных землевладельцев (изымалась земля, превышавшая установленный максимум — 45 га общей площади или 35 га обрабатываемой площади). Половина изъятой земли была передана крестьянам (ветеранам войны, сиротам и другим незащищенным категориям), а на второй половине были созданы государственные сельскохозяйственные имения и крестьянские трудовые кооперативы. Конфискованная земельная собственность «врагов» (например, плодородные земли, отобранные у немцев Воеводины) была также разделена на две половины.

При переходе к социалистическому строю прошла коллективизация сельского хозяйства. Началом ее стал II Пленум ЦК Компартии Югославии (28 — 30 января 1949 года), который предписал создать коллективные трудовые задруги, аналог советских колхозов. На практике крестьян зачастую принудительно заставляли вступать в коллективные трудовые задруги. В ответ в 1950 году в Хорватии, Сербии, Македонии и Боснии прошли крестьянские беспорядки (Цазинский бунт, марш смедеревских крестьян на Белград и другие). Участников беспорядков наказали (в некоторых случаях смертной казнью), а Югославия долгое время оставалась импортером зерна (в 1951—1955 годах ежегодно в ФНРЮ ввозили 80 тыс. вагонов зерна). Югославские власти были вынуждены отказаться от ускоренной коллективизации. 30 марта 1953 года было опубликовано распоряжение Об имущественных отношениях и реорганизации сельских трудовых задруг, которое разрешило крестьянам выходить из задруг. В итоге почти все задруги были распущены. В 1953 году в Югославии было 1258 задруг, в 1955 году — 896, в 1960 году — только 147. Однако югославские власти не отказались от коллективизации. 22 мая 1953 года был принят на союзном уровне Закон о сельскохозяйственном земельном фонде общенародной собственности и выделении земли сельскохозяйственным организациям, который предусматривал снижение разрешенного максимума частного землевладения. Теперь в частных руках могло находиться не более 10 га (больший участок разрешался только при плохом качестве земли и для семейных задруг). Для конфискованных по этому закону излишков земли создавался Фонд общенародной собственности. Всего было конфисковано у 66 459 частных хозяйств и передано в этот фонд 275 900 га «излишков».

К 1975 году лишь 16 % сельскохозяйственных земель находилось в социалистической собственности, на их долю, однако, приходилось около 50 % товарной продукции.

Растениеводство

Наиболее распространены зерновые — пшеница и кукуруза, которые культивируются в основном в северных областях с наиболее плодородными почвами.

В Воеводине построена мелиоративная система Дунай—Тиса—Дунай, орошающая большие площади сельскохозяйственных земель.

Югославия имела самые большие в мире сливовые сады — 72 млн плодоносящих деревьев.

В южных районах (Македония и Герцеговина) выращивался табак.

В зоне со средиземноморским климатом (побережье Адриатического моря и острова) выращивались маслины, инжир, миндаль и другие субтропические культуры.

Животноводство

Животноводство было развито в меньшей степени.

Можно выделить две зоны животноводства в Югославии:

• разведение крупного рогатого скота и лошадей, свиноводство, птицеводство — на севере, так как эти направления животноводства традиционно распространены на территории распространения зерновых культур
• экстенсивное горно-пастбищное овцеводство — в горной местности Македонии и Черногории преобладает

Промышленность

Довоенная Югославия была преимущественно аграрной страной. Для создания югославской промышленности и инфраструктуры титовские власти в первые послевоенные годы создали ударные молодежно-трудовые бригады, силами которых был построены более 500 объектов (металлургический комбинат в Никшиче, железная дорога Добой — Баня-Лука и другие).

К 1975 году на промышленность приходилось до 50 % ВВП.

Металлургия

Наличие руд цветных металлов определило развитие цветной металлургии в стране. Производство лёгких металлов тяготеет к источникам электроэнергии (крупный центр производства алюминия в Словении (у каскада ГЭС на реке Драве) и на побережье Адриатического моря).

Центром чёрной металлургии стала Босния и Герцеговина, где находился самый большой в Югославии металлургический комбинат (город Зеница).

Машиностроение

Основные центры машиностроения:

• Загреб
• Белград
• Любляна
• Марибор
• Крагуевац
• Мостар
• Сараево

Основными направлениями машиностроения в стране было производство:

• электротехнических изделий (в том числе и на экспорт)
• сельскохозяйственных машин
• транспорта
  • в том числе морские суда (в том числе и на экспорт) (основные центры — Риека и Сплит)
• В Югославии также выпускался широкий спектр военной техники и оружия, которое шло в том числе и на экспорт.

Химическая промышленность

Основные направления — переработка газа и нефти.

Лесозаготовка и деревообрабатывающая промышленность

Основой лесной промышленности СФРЮ (главным образом лесозаготовительной, целлюлозно-бумажной) располагала СР Босния и Герцеговина; один из наиболее значительных районов деревообрабатывающей промышленности сосредоточен в Словении.

Внешняя торговля

Экспортируемая продукция:

• продукция цветной металлургии
• машины и оборудование
• текстиль и обувь
• продовольствие
• мебель

Импортируемая продукция:

• промышленное сырьё
• машины
• минеральные удобрения

Экономические партнёры:

• Бо́льшая часть приходится на капиталистические страны (Италия, ФРГ, США, Великобритания)
• Более 1/3 внешней торговли приходится на страны социализма
• Также осуществлялась торговля с развивающимися государствами Африки и Латинской Америки

Туризм

Туризм являлся одним из важных составляющих экономики Югославии. Так, страну посещало более 5 млн иностранных туристов в год (1975).

Страна богата рекреационными ресурсами — богатое историческое наследие края, благоприятный климат на побережье Адриатического моря, горный туризм.

Поддержка недостаточно развитых регионов

Для поддержки неразвитых регионов был создан в 1952 году Общий инвестиционный фонд при Народном банке Югославии, который осуществлял кредитование инвестиций. В 1963 году ему на смену пришел Фонд Федерации для кредитования экономически недостаточно развитых республик и областей. Этот Фонд делил кредитные средства между Боснией и Герцеговиной, Македонией, Косово и Черногорией. Если в 1966—1970 годах главным заемщиком Фонда была Босния и Герцеговина, то затем им стало Косово. Например, в 1976—1980 годах Фонд выделил Косово 2847,6 тыс. динаров, в то время как Боснии и Герцеговине 2352,5 тыс. динаров, Македонии — 1662,9 тыс. динаров, Черногории — 831,5 тыс. динаров. Кредиты предоставлялись на длительный срок и под сравнительно небольшой процент. Например, Косово получало кредиты в 1966—1990 годах сроком на 15 — 19,5 лет под 2,1 — 9,0 % годовых. Кроме того, недостаточно развитые республики получали поддержку в других формах — например, в виде финансирования социальных служб (с 1971 года).

Транспорт

Железные дороги

Железные дороги получили широкое распространение в Югославии, особенно на севере страны. Длина ж/д сети составляла 10 тыс. км (из них 2,9 тыс. км электрифицированы).

Автомобильный транспорт

Большую роль автомобильный транспорт играл в горной местности.

• Всего — 105 тыс. км.
  • Дороги с твёрдым покрытием — 45 тыс.км.
  • Без твёрдого покрытия — 60 тыс.км.

Водный транспорт

Югославия имела развитый морской флот. Длина судоходных речных путей — св. 2 тыс. км. Крупнейшими морскими портами страны являлись Риека и Сплит.

Речное судоходство

Дунай — основная судоходная река.

Религия

Новые коммунистические власти ориентировались изначально на установление атеизма и проводили политику подчинения всех религиозных обществ, ослабляя их влияние на югославское население. К моменту образования Югославии в ней преобладали три конфессии — православие (Сербия, Черногория, частично Босния, Македония и Хорватия), католицизм (Словения, основная часть Хорватии, отдельные районы Воеводины) и ислам (часть Боснии, Косово, а также некоторые районы Сербии и Черногории). Также приходилось учитывать, что католическая иерархия Югославии подчинялась Ватикану.

Уже в августе 1945 года Временная народная скупщина приняла Закон об аграрной реформе и колонизации, который предусматривал экспроприацию земель религиозных обществ. В ответ 20 сентября 1945 года католический епископат выпустил «пастырское письмо» к верующим, в котором осудил «безбожный материализм» и требовал вернуть религиозное образование и признать религиозный брак. В сентябре 1946 года был арестован титовскими властями и позже осужден к 16 годам лишения свободы за коллаборационизм глава хорватских католиков архиепископ А. Степинац. Глава словенских католиков, епископ Г. Рожман в мае 1945 года эмигрировал и был позже заочно осужден по делу Рупника в августе 1946 года.

Средства массовой информации

Единственная в стране телекомпания и единственная радиокомпания — Югославское радио и телевидение (Југословенска радио-телевизија / Jugoslovenska radio-televizija, JRT), имела радиоканалы:

• Белград 1
• Белград 2
• Белград 3

и телеканалы:

• JRT Первая программа (JRT Први програм)
• JRT Вторая программа (JRT Други програм)

Здравоохранение

За годы правления Тито были достигнуты значительные успехи в развитии медицины. Например, уровень младенческой смертности по СФРЮ в 1952—1979 годах сократился более, чем в 3 раза: со 105,1 человека на 1000 до 32,2 человек на 1000 человек.

Культура

В СФРЮ сложилась интересная молодежная рок-музыкальная культура, которая была известна в СССР. В 1961 году в Югославии возникли первые биг-бит-группы (SILUETE, BEZIMENI, SJENE, ISKRE, ELEKTRONI и DUBROVAČKI TRUBADURI). Рок-группы существовали по всей стране: в Хорватии (в Загребе и Сплите они появились в 1962 году), в Словении (одна из первых рок-групп Любляны JUTRO возникла в 1970 году), в Боснии (в Сараево в 1971 году возник бит-ансамбль JUTRO), в Косово (первая албанская рок-группа BLUE STAR возникла в Приштине в 1964 году), в Македонии (BEZIMENI, ALEKSANDAR MAKEDONSKI) и, конечно, в Белграде (VAN GOGH, JUGOSLOVENI). В 1970-е годы музыкальные группы возникали не только в столицах республик СФРЮ, но и в небольших городах — Пуле, Бихаче, Риеке и других. Югославский рок был хорошо известен за рубежом. Например, загребский поп-рок-ансамбль SREBRNA KRILA дважды (в 1984 и 1988 годах) представлял СФРЮ на Евровидение.

См. также

• Королевство Югославия
• Распад Югославии
• Союзная Республика Югославия
• Югославы
• Югославская война

Ссылки

• Югославия // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [geo.historic.ru/enc/item/f00/s00/m000035/index.shtml Югославия, Социалистическая Федеративная Республика Югославия, СФРЮ]
• [states-world.ru/state.php/652 Государства мира]
• [www.srpska.ru/article.php?nid=414 Экономическая география СФРЮ]
• [awards.netdialogue.com/Europe/Yugoslavia/SFRY/SFRY.htm Награды СФРЮ]
• Милан Николич [scepsis.ru/library/id_1420.html «1968: студенческий протест в Югославии»]

Отрывок, характеризующий Социалистическая Федеративная Республика Югославия

– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]