Федерация Северного Борнео
| |||||
| Государственный гимн | |||||
| |||||
| Официальный язык | малайский | ||||
| Столица | Бандар-Сери-Бегаван, либо Кучинг, либо Джесселтон | ||||
| Крупнейшие города | Бандар-Сери-Бегаван | ||||
Федерация Северного Борнео (Калимантан Утара, Северный Калимантан) — политическое объединение, гипотетически включавшее в себя британские колонии Саравак, Британское Северное Борнео (ныне малайзийский штат Сабах) и Бруней.
История и предпосылки
В 1956 году правительства Саравака, Северного Борнео и государства Бруней объявили о прекращении использования в качестве валюты малайского доллара и грядущем выпуске общей собственной валюты, однако это заявление никогда не воплотилось в действительности[1].
Идея объединения Северного Калимантана принадлежит А. М. Азахари, сподвижнику лидера индонезийского национально-освободительного движения Ахмеда Сукарно. Идея состояла в поддержке и пропаганде объединения всего Калимантана под британским владычеством и дальнейшем формировании независимого социалистического государства на территории Северного Калимантана. Азари также выступал за независимость Брунея и его дальнейшее объединение с Сараваком и Британским Северным Борнео для сознания федерации, во главе которой в качестве конституционного монарха стоял бы султан Брунея.
Однако, Народная партия Брунея склонялась к объединению с Малайзией при условии сохранения всех трех входивших в Бруней территорий в виде единого субъекта под властью брунейского султана, в результате чего Бруней оставался бы достаточно сильным, чтобы противостоять доминированию Малайи или Сингапура, малайской администрации или китайских торговцев[2].
Проект Северный Калимантан (или Калимантан Утара) являлся пост-колониальной альтернативой малайзийскому плану. Оппозиция вхождению в состав Малайзии основывалась на экономических, политических и историко-культурных различиях между государствами острова Калимантан и Малайей, равно как и на опасении попасть под политическое доминирование полуострова. Присоединение к Малайзии рассматривалось как новая форма колонизации, теперь уже со стороны малайцев.
Идея формирования союза на территории Северного Калимантана базировалась во многом на примере Федерации Родезии и Ньясаленда в южной Африке. После поражения про-демократических сил в ходе брунейской революции идея канула в небытие. Если бы проект все же был осуществлен столицей, по всей вероятности, стал бы или Кучинг, или Джесселтон (ныне Кота-Кинабалу), или Бандар-Сери-Бегаван, исторический центр региона.
Султанат Бруней с самого начала выступил против проектов федеративного объединения. Когда в 1960-х годах эта идея возникла впервые, султан Бруней склонялся к вхождению в состав Малайзии, однако в дальнейшем разногласия по поводу политической природы этой федерации, а также распределения нефтяных роялти привели к отказу от объединения.
Нынешнее состояние
На сегодняшний день сохраняются определенные группы людей, выступающих за создание независимого государства в островной части Малайзии и, соответственно, её отделение от Малайи. Эти люди считают пребывание в составе Малайзии невыгодным для населения Калимантана, особенно провинции Сабах, так как большая часть региональных доходов перечисляется в федеральный центр: лишь 5 % доходов от добычи нефти в регионе остаётся в бюджетах штатов Сабах и Саравак.
Малайзийская политическая активность сосредоточена на полуострове, что дает критикам повод говорить о том, что нужды и чаяния населения восточной части государства находятся в небрежении. Некоторые оппозиционные партии в Законодательной ассамблее штата Саравак, пытаются пропагандировать идею Федерации Северного Борнео. Вынесение вопроса на обсуждение Ассамблеи, ввиду его большой щепетильности, было заблокировано правящей коалицией Национальный фронт, возглавляемой Абдул Таиб Махмудом.
На федеральных выборах 2008 года население обоих восточно-малайзийских штатов проголосовало в основном за правящую коалицию, что говорит об утрате популярности сторонниками независимости островной части. Такой расклад предпочтений избирателей является следствие достаточно быстрого развития провинций в последние годы.
Напишите отзыв о статье "Федерация Северного Борнео"
Примечания
Отрывок, характеризующий Федерация Северного Борнео
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
