Федерико II Гонзага

Федерико II Гонзага Federico II Gonzaga<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
5-й маркиз Мантуи 1-й герцог Мантуи
1519 — 1540
Предшественник:	Франческо II Гонзага
Преемник:	Франческо III Гонзага
маркграф Монферрата
1533 — 1540
Предшественник:	Джованни Джорджо Палеолог
Преемник:	Франческо III Гонзага
Рождение:	17 мая 1500(1500-05-17) Мантуя
Смерть:	28 августа 1540(1540-08-28) (40 лет) Мармироло
Род:	Гонзага
Отец:	Франческо II Гонзага
Мать:	Изабелла д'Эсте
Супруга:	Маргарита Палеолог
Дети:	Франческо III Гонзага, Вильгельм I Гонзага, Лодовико Гонзага, кардинал Федерико Гонзага, Изабелла Гонзага

Федерико II Гонзага (итал. Federico II di Mantova; 17 мая 1500 — 28 августа 1540) — маркграф и первый герцог Мантуи (с 1519 года), сын Франческо II Гонзага и знаменитой Изабеллы д’Эсте, строитель палаццо дель Те. В 1536 году значительно расширил владения рода Гонзага, прибавив к ним маркграфство Монферрат в Пьемонте.

Биография

В юности проводил много времени при папском и французском дворах в качестве гаранта верности Мантуи обязательствам, принятым на себя в годы Итальянских войн. В Париже и Риме он завёл ценные знакомства. Подобно своим предкам, он понимал и ценил искусство. Именно для него Корреджо написал великую серию мифологических полотен, Джулио Романо выстроил неподражаемый палаццо дель Те, а Рафаэль запечатлел Федерико в «Афинской школе».

Сменив отца на престоле Мантуи в 1519 году, Федерико прославился как опытный коннозаводчик, поставлявший лошадей чуть ли не всем правителям Европы. После битвы при Мариньяно в содружестве с Просперо Колонна овладел по заданию папы городом Парма. Польщённый успехом, Лев X назначил его командующим папскими армиями с условием, что Федерико не будет выступать против императора Карла V, ибо Габсбурги исстари покровительствовали правителям Мантуи. По этой причине Федерико II бездействовал, когда имперские войска прошли его землями на юг, где разорили папскую столицу. Он умер в возрасте 40 лет то ли от оспы, то ли от сифилиса.

Брак и семья

Федерико стремился заполучить владение маркграфством Монферрат, где угасала династия Палеологов. В надежде на скорую смерть маркграфа Бонифация IV он подписал брачный контракт с его дочерью Марией, но по выздоровлении будущего тестя договорился с Ватиканом о признании контракта недействительным со ссылкой на козни, которые его невеста якобы плела против метрессы, Изабеллы Боскетти.

В 1530 году Федерико пообещал императору, что возьмёт в жёны его кузину Хулию Арагонскую и по случаю подписания брачного контракта был возведён императором в герцоги. Между тем Бонифаций Монферратский упал с лошади и умер. Уплатив отступное в 50 тысяч дукатов, Федерико возобновил сватовство к его дочерям. После смерти Марии Монферратской его женой стала её сестра Маргарита. Дети от этого брака:

• Франческо III Гонзага (1532—1550), герцог Мантуи и маркграф Монферрата.
• Гульельмо I Гонзага (1538—1587), герцог Мантуи и маркграф Монферрата; жена — Элеонора Австрийская.
• Лодовико Гонзага (1539—1595), герцог Ретельский; жена — Генриетта Неверская.
• Федерико Гонзага (1540—1565), кардинал Римской католической церкви.
• Изабелла Гонзага (1537—1579); муж: Франческо Фернандо д’Авалос (ок. 1530 — 1571), маркиз ди Пескаро и де Васто.

В искусстве

• Известен парный портрет Федериго и его жены, написанный Тицианом.

• Эмблемой (impresa) герцога была ящерица. Её изображение сопровождал девиз Quod huic deest me torquet («Меня гнетет то, чего ей не недостает») — намек на даму, бывшую предметом его страсти. Изображения см. в Герцогском замке в Мантуе.

Отрывок, характеризующий Федерико II Гонзага

– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.