Федер, Адольф
| Адольф Федер | |
| Имя при рождении: |
Айзик Федер |
|---|---|
| Место смерти: | |
| Подданство: | |
| Гражданство: | |
| Жанр: |
живописец и график |
| Учёба: |
|
| Влияние: | |
| Влияние на: |
Парижская художественная школа |
Адольф (Айзик) Федер (16 июля 1886, Одесса, Российская империя — 1943 (?), Освенцим, Польша) — французский художник, живописец и график. Один из крупнейших художников русской эмиграции[1], фовист.
Родился в еврейской семье, в Одессе. Учился в художественной школе и художественном училище в Одессе. С 1905 года участвовал в политике, был членом еврейской социалистической партии Бунд. В 1906 году, из-за политической деятельности, Федер уехал из России. За границей он жил в Берлине и Женеве. С 1910 года жил в Париже. Учился у Матисса. Рисовал пейзажи и натюрморты. Был членом Салона Независимых с 1912 года, участником Осеннего салона. С 1920-х годов получил широкую известность. Выставки в Париже, Нью-Йорке, Москве (1928).
В годы Второй мировой войны Федер был участником Французского Сопротивления, в июне 1942 года был схвачен и брошен в каземат Шерш-Миди, а в сентябре того же года был отправлен в печально известный транзитный лагерь Дранси. В декабре 1943 года поезд с партией узников Дранси, среди которых был Федер, ушёл в концентрационный лагерь Освенцим, где Федер погиб.
Напишите отзыв о статье "Федер, Адольф"
Литература
Изобразительное искусство, архитектура и искусствоведение русского зарубежья. — СПб, 2008. — 153 с. — ISBN 978-86007-597-9.
Примечания
- ↑ [www.sem40.ru/culture/art7382/16388/ Живопись — Культура — Центральный Еврейский Ресурс. Сайт русскоязычных евреев всего мира. Еврейские новости. Еврейские фамилии]
Отрывок, характеризующий Федер, Адольф
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
