Федорчук, Виталий Васильевич

Виталий Васильевич Федорчук<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр внутренних дел СССР
17 декабря 1982 года — 24 января 1986 года
Глава правительства:	Тихонов, Николай Александрович, Рыжков, Николай Иванович
Предшественник:	Щелоков, Николай Анисимович
Преемник:	Власов, Александр Владимирович
Председатель КГБ СССР
26 мая 1982 года — 17 декабря 1982 года
Предшественник:	Юрий Владимирович Андропов
Преемник:	Виктор Михайлович Чебриков
Рождение:	27 декабря 1918(1918-12-27) село Огиевка, Сквирский уезд, Киевская губерния, Украинская Народная Республика
Смерть:	29 февраля 2008(2008-02-29) (89 лет) Москва
Военная служба
Годы службы:	1936—1991
Принадлежность:	СССР СССР
Звание:
Командовал:	КГБ СССР; МВД СССР
Сражения:	Халхин-Гол Великая Отечественная война
Награды:	Иностранные награды:

Вита́лий Васи́льевич Федорчу́к (27 декабря 1918 года — 29 февраля 2008 года) — советский государственный и военный деятель, генерал армии (1982). Председатель КГБ СССР (1982), министр внутренних дел СССР (1982—1986). Член ВКП(б) с 1940 года.

Биография

Родился в селе Огиевка Сквирского уезда Киевской губернии Украинской Народной Республики (ныне в Ружинском районе Житомирской области Украины) в крестьянской семье. Украинец. По окончании семилетки, в 1934 году устроился на работу в многотиражные издания, работал в районных газетах Житомирской и Киевской областей.

На военной службе состоял с 1936 года. Окончил Киевское военное училище связи имени Калинина (1939), после чего он был принят на службу в органы военной контрразведки. Высшее образование получил позднее, окончив Высшую школу КГБ при Совете Министров СССР (1960). В начале службы по распределению был направлен на Дальний Восток, где оказался в числе участников вооружённого конфликта на реке Халхин-Гол.

В органах госбезопасности с марта 1939 года. Служил помощником оперативного уполномоченного особого отдела НКВД Уральского Военного Округа. С начала Великой Отечественной войны — заместитель начальника особого отдела НКВД 82-й мотострелковой дивизии на Западном фронте. В 1942—1943 годах — начальник особого отдела НКВД танковых бригад на Калининском, Западном и Северо-Кавказском фронтах. С 1943 года — заместитель начальника отдела контрразведки СМЕРШ Ярославского, в 1944—1949 годах — Калининского гарнизонов.

В 1949 году Виталий Васильевич был назначен начальником отдела Управления особых отделов МГБ СССР по МВО, через год — по Центральной группе войск в Австрии. В 1952 году он был понижен до заместителя начальника возглавляемого им ранее Управления. С 1955 года — заместитель начальника, с 1958 года — начальник особого отдела КГБ по МВО. В 1963 году стал заместителем начальника, а вскоре — начальником Управления особых отделов КГБ СССР Группы советских войск в Германии.

В 1967 году Федорчук становится начальником 3-го Главного управления КГБ СССР (военная контрразведка) при Совете Министров СССР.

С 18 июля 1970 года председатель КГБ при Совете Министров Украинской ССР.

С 26 мая по декабрь 1982 года (c переходом Ю. В. Андропова в секретари ЦК КПСС и до его прихода к власти) — Председатель КГБ СССР. Однако не был членом команды Андропова, и сразу после избрания последнего Генеральным секретарём ЦК КПСС Федорчук был убран из КГБ СССР. «Недовольство вызывала у него и деятельность нового председателя КГБ Федорчука», — отмечал в своих воспоминаниях про генсека Андропова Горбачёв, указывая, что «выбор Федорчука был сделан самим Брежневым», а последующее назначение Федорчука на пост министра внутренних дел произошло, «дабы не конфликтовать с Украиной и Щербицким».

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 декабря 1982 года был назначен министром внутренних дел СССР с освобождением от обязанностей председателя КГБ СССР; в тот же день газета «Правда» сообщила о присвоении ему звания «генерал армии». В должности министра сменил Н. А. Щёлокова, против которого было возбуждено уголовное дело. «Первую итоговую расширенную коллегию он проводил не в здании МВД, а у себя на Лубянке, в здании КГБ», — вспоминал генерал-полковник внутренней службы И. Шилов.

В январе 1986 года был освобождён М. С. Горбачёвым от министерской должности и зачислен в Группу генеральных инспекторов Министерства обороны СССР, ликвидированную в 1992 году. Тогда был уволен в отставку. По характеристике Е. К. Лигачёва был "очень сухая, бледная личность с не очень большим интеллектом".

Умер в Москве 29 февраля 2008 года после продолжительной болезни. Похоронен на Головинском кладбище Москвы.

Награды

• орден Ленина (1977)
• орден Октябрьской Революции (1971)
• 2 ордена Трудового Красного Знамени (1973, 1980)
• орден Отечественной войны 1-й ст.
• 3 ордена Красной Звезды (1943, 1952)
• Медаль "За боевые заслуги"
• медали.
• Знак «Почётный сотрудник госбезопасности» (1965 г.),
• Орден «За заслуги перед народом и отечеством» I и II степени (ГДР, 1970)
• Орден «За заслуги перед отечеством» (ГДР, 1975)
• Орден «9 сентября» 1 степени (НРБ, 1974)
• Орден Красного Знамени (ЧССР, 1970)
• Офицер ордена Возрождения Польши (ПНР, 1972)
• Орден Сухэ-Батора (МНР)
• Орден За военные заслуги (МНР)
• Орден Полярной звезды (МНР)

Воинские звания

• лейтенант (1939)
• младший лейтенант государственной безопасности (1939)
• лейтенант государственной безопасности (1940)
• старший лейтенант государственной безопасности (1941)
• майор государственной безопасности (1939)
• подполковник (1947)
• полковник (1951)
• генерал-майор (18.02.1958)
• генерал-лейтенант (27.10.1967)
• генерал-полковник (14.12.1970)
• генерал армии (17.12.1982)

Литература

• Дегтярев К. СМЕРШ. — М.: Яуза Эксмо, 2009. — С. 641-642. — 736 с. — (Энциклопедия спецслужб). — 4000 экз. — ISBN 978-5-699-36775-7.

Отрывок, характеризующий Федорчук, Виталий Васильевич

– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.