Головин, Фёдор Алексеевич

Фёдор Алексеевич Головин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб графов Римской империи Головиных</td></tr>
Глава Посольского приказа
1700 — 1706
Монарх:	Пётр I
Предшественник:	Лев Кириллович Нарышкин
Преемник:	Пётр Павлович Шафиров
Вероисповедание:	православие
Рождение:	1650(1650)
Смерть:	30 июля (10 августа) 1706(1706-08-10) Глухов, Левобережная Украина
Род:	Головины
Отец:	Алексей Петрович Головин
Военная служба
Звание:	генерал-кригскомиссар генерал-адмирал (1699) генерал-фельдмаршал (1700)
Сражения:	Азовские походы Северная война
Награды:

Граф (с 1702) Фёдор Алексе́евич Голови́н (1650 — 30 июля (10 августа) 1706, Глухов, Левобережная Украина) — один из ближайших сподвижников Петра I, глава внешнеполитического ведомства (президент Посольских дел), генерал-адмирал (1699) и первый в России генерал-фельдмаршал (1700). В разное время управлял также Военно-морским приказом, Оружейной, Золотой и Серебряной палатами, Сибирским наместничеством, Ямским приказом и Монетным двором. Первый кавалер высшей государственной награды — ордена Святого Андрея Первозванного (10 марта 1699 года).

Биография

Происходил из боярского рода Ховриных-Головиных. Сын боярина Алексея Петровича Головина (1618—90). Существует предание, будто царь Алексей Михайлович на смертном одре завещал Головину «хранить царевича Петра, яко зеницу ока» и во время стрелецкого мятежа именно Головин увёз его из Москвы в Троицкий монастырь.

При царевне Софье обратил на себя внимание первого министра В. В. Голицына и в чине окольничего был послан на Амур (в Дауры) «для договоров и успокоении ссор китайского богдыхана» (урегулирования пограничного конфликта в районе Албазинского острога). В 1689 году заключил Нерчинский договор, по которому уступил китайцам реку Амур до притока Горбицы вследствие невозможности вести с Китаем серьёзную войну.

По возвращении из посольства пожалован должностью Сибирского наместника. Стал одним из ближайших помощников нового царя Петра I в деле преобразования России. Утверждается, что Головин первым из бояр сбрил бороду, чем заслужил одобрение молодого Петра. Провёл организационные и информационные работы по подготовке второго Азовского похода Петра I, во время которого, командуя авангардом галер, дошёл вместе с Петром I по Дону до Азова. В этом походе состоял в новой для того времени должности генерал-комиссара, ставшей впоследствии основой должности генерал-кригскомиссара. За участие во второй Азовской кампании был награждён серебряной медалью и указом Петра I от 27 декабря 1696 (6 января 1697) года пожалован селом «Молодовское городище с деревнями, крестьян и бобылей 57 дворов со всеми же угодьи».

Головин сыграл выдающуюся роль в создании русского флота. В Великом посольстве (1697) он занимал второе место после Ф. Лефорта. Проезжая по европейским столицам, приглашал на русскую службу иностранцев, готовил условия для судостроительных работ, по окончании посольства возглавил вновь созданный военный морской приказ. В его ведении находилась и Навигацкая школа.

В 1699 году, после смерти Ф. Лефорта, Головин сделан генерал-адмиралом, стал первым кавалером ордена Святого Андрея Первозванного, получил также в заведование иностранные дела (назывался на новый манер канцлер) и занял первенствующее положение между правительственными лицами («первый министр», по отзывам иностранцев). Вплоть до самой смерти в 1706 году руководил русской дипломатией — вёл обширную дипломатическую переписку, в том числе с И. Р. Паткулем, И. Мазепой и руководил действиями русских послов. Под надзором Головина была создана система дипломатических представительств России за рубежом. В 1704 году подписал от имени царя русско-польский договор, лично составлял русско-датский договор, курировал демаркацию границы с турками.

Ко всем своим должностям 19 (30) августа 1700 года получил чин генерал-фельдмаршала петровской новонабранной армии, которая с открытием войны со Швецией, однако накануне битвы при Нарве вместе с Петром I покинул действующую армию, оставив командование герцогу де Круа.

Первым из российских сановников грамотой римского императора Леопольда I, от 5 (16) ноября 1701 года, фельдмаршал, генерал-адмирал Фёдор Алексеевич Головин возведён, с нисходящим его потомством, в графское Римской империи достоинство. От него происходит графская ветвь рода Головиных. Высочайшее соизволение на принятие и ношение этого титула в России, второе после А. Д. Меншикова, последовало в ноябре 1702 года.

Летом 1702 года сопровождал царя в Архангельск, наблюдал за транспортировкой по Государевой дороге кораблей, которые участвовали в осаде Нотеборга.

В 1703 году присутствовал при осаде Ниеншанца. После сражения в устье Невы, как первый кавалер ордена Святого Андрея Первозванного, возложил знаки ордена на царя Петра и его фаворита А. Д. Меншикова.

Умер по дороге в Киев, где находился царь. Только 7 месяцев спустя его останки были доставлены в семейную усыпальницу — Симонов монастырь. При Сталине монастырский некрополь был уничтожен вместе с надгробием Фёдора Алексеевича, надпись на котором гласила:

Лета от сотворения мира 7214-го, а от Р.Х. 1706 года, Июля 30 дня, на память Святых Апостол Силы и Силуана, преставился Его Высокографское Превосходительство Федор Алексеевич Головин, Римского Государства Граф, Царского Величества Государственный Великий Канцлер и посольских дел верховный Президент, ближний боярин, морского флота Адмирал, наместник Сибирский и Кавалер чинов: Св. Апостола Андрея, Белаго Орла и “Генерозитеи” (Generoesite) и пр.

Головин особенно замечателен тем, что, несмотря на солидный возраст, успешно действовал в новом духе, когда гораздо более молодые сотрудники Петра только ещё тому учились. Государь очень ценил Головина, называл его своим другом и, извещая в письме о его смерти, подписался «печали исполненный Пётр».

Семья

Как ни странно, о матери и жене столь видного государственного деятеля сведений не сохранилось. Высказано предположение, что жену звали Екатериной. Дети:

• Иван (1682—1708), женат на дочери графа Б. П. Шереметева
• Александр (1694—1731) — капитан-лейтенант флота, женат на дочери вице-канцлера Петра Шафирова
• Николай (1695—1745) — адмирал, сенатор, женат на Софии Никитичне Пушкиной; их дочь Наталья за фельдмаршалом принцем Голштинским
• Прасковья (1687—1720), жена князя Сергея Борисовича Голицына, бабушка С. Ф. Голицына.

Головин состоял в свойстве́ с виднейшими из петровских сподвижников: А. Д. Меншиков был ему свояк, Шереметев, Шафиров, Б. Голицын — сваты, а Ягужинский и Репнин приходились сватами его сыновьям.

На левом берегу Яузы канцлеру Головину и его наследникам принадлежал обширный участок, где стоял Головинский дворец.

Память

Фёдор Головин выведен в произведениях художественной литературы — романе А. Н. Толстого «Пётр I» (1934) и уся Цзинь Юна «Олень и треножник» (1972), повествующем о вымышленных приключениях Головина в Цинской империи.

Фёдор Головин считал своим небесным покровителем святого Феодора Стратилата. В память о Головине на границе с Эстонией, на острове Капергольм была построена часовня, посвящённая святому.

В 2007 году был проведен ряд памятных мероприятий в Москве, Калининграде, Ростове-на-Дону и Азове. Перед орденским Андреевским собором в Петербурге установлен бюст Головина как первого кавалера ордена Андрея Первозванного.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Серебряная медаль, которой Петр I наградил Ф.А.Головина в 1698 г.

• RR5115-0044R.png

  Памятная монета Банка России, посвящённая Ф. А. Головину

Литература

• Светлана Зайцева. [www.prospekt.ee/old/modules.php?name=News&file=article&sid=1685 Что еще кроме просто красивого вида?]. Культура. Газета «Виру Проспект». Новости Нарвы и Эстонии. — Первый абзац статьи. Проверено 24 марта 2010. [www.webcitation.org/65TyQEOic Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012].
• Бантыш-Каменский, Д. Н. 1-й Генералъ-Фельдмаршалъ Графъ Ѳедоръ Алексѣевичь Головинъ // [militera.lib.ru/bio/bantysh-kamensky/01.html Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. В 4-х частях. Репринтное воспроизведение издания 1840 года. Часть 1–2]. — М.: Культура, 1991. — 620 с. — ISBN 5-7158-0002-1.
• Возгрин В. Е. Россия и европейские страны в годы Северной войны. История дипломатических отношений в 1697—1710 гг. — Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1986. — 295 с.
• Мамышев В. Н. Генерал-фельдмаршал и генерал-адмирал граф Феодор Алексеевич Головин. — СПб.: тип. В.Березовского, 1904. — 46 с.
• Павленко Н. И. Петр Великий. — М.: Мысль, 1990. — 591 с.: ил. — (Библ. сер.). См. Указ. имен.
• Переписка фельдмаршалов Федора Алексеевича Головина и Бориса Петровича Шереметева в 1705 и 1706 годах. — М.: тип. В.Готье, 1851.- 68 с.
• Федор Алексеевич Головин (1650—1706 гг.); [Галерея рос. флотоводцев] // Мор. сборник. — 1990. -№ 8.- С.32 + цв. портр.
• [runivers.ru/lib/book4511/ Терещенко А. Опыт обозрения жизни сановников, управлявших иностранными делами в России. СПб., 1837. Ч. 1.] на сайте Руниверс

Ссылки

• [www.interfax.ru/r/B/sz/172.html?menu=32&id_issue=11699073 В Москве установлен памятный знак в честь известного дипломата Петровского времени Головина], [www.interfax.ru Интерфакс], 24 марта 2007 года.
• [interfax.ru/r/B/sz/222.html?menu=32&id_issue=11778769 В Петербурге установят памятник-бюст сподвижнику Петра I, адмиралу Головину], [www.interfax.ru Интерфакс], 28 июня 2007 года.

Отрывок, характеризующий Головин, Фёдор Алексеевич

Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.