Фельдман, Давид (филателист)

Давид Фельдман
David Feldman
Филателистический дилер, аукционист, автор
Дата рождения:	1947(1947)
Место рождения:	Дублин, Ирландия
Гражданство:	Швейцария Швейцария
Супруга:	Фабьен Маркарт (в разводе)
Дети:	Амиэль Дэвид (род. в 1979), Джоэл (род. в 1981), Бенджамин Боаз (род. в 1984), Рубен Габриэль (род. в 1986), Нали (род. в 1987), Крития (род. в 1989)
Награды и премии:	ирландский «Список выдающихся филателистов» (Irish Roll of Distinguished Philatelists)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Давид Фельдман (англ. David Feldman; род. в 1947, Дублин, Ирландия) — профессиональный филателист, аукционист и автор. Он провел свой первый филателистический аукцион в 1967 году. Фельдман является почетным председателем компании David Feldman SA, базирующейся в Женеве аукционной компании, через которую он добился рекордных цен на некоторые из самых известных в мире почтовых марок. В 1993 году Фельдман продал на аукционе «Бордосский конверт», на котором наклеены первые марки Маврикия 1847 года оранжево-красная номиналом 1 пенни и синяя номиналом 2 пенни, и который принес 6 175 000 швейцарских франков , включая все комиссии, что является самой высокой ценой, когда-либо уплаченная за филателистические материалы. Он также продал уникальный шведский Жёлтый трёхскиллинговик 1855 года на аукционе в 1996 году по цене, которая на тот момент была самой высокой ценой, когда-либо уплаченной за одну почтовую марку, и которую затмила в 2014 году продажа Британской Гвианы.

Ранние годы

Ранние годы жизни Давида Фельдмана прошли в Дублине (Ирландия), где он в восьмилетнем возрасте организовал обмен почтовыми марками с одноклассниками. К 1958 году этот обмен превратился в «Филателистический клуб Трилистник» (The Shamrock Stamp Club), бизнес по продаже почтовых марок по заказу с доставкой по почте, который рекламировался в комиксах о Микки Маусе. Он специализировался по почтовым маркам Ирландии; первый специализированный каталог почтовых марок, «Почтовые марки Ирландии», дебютировал в 1964 году, а в 1967 году он провел свой первый специализированный аукцион по продаже ирландских почтовых марок, который состоялся 10 февраля в Дублине. Когда в 1968 году был опубликован Справочник по ирландской филателии (Handbook of Irish Philately), Фельдман подарил экземпляр книги Президенту Ирландии Имону де Валера.

К 1970-м годам играющий на повышение филателистический рынок привёл к значительному росту цен на почтовые марки, причем настолько, что Фельдман заявляет: «Вы просто не могли получить достаточно марок для продажи». В этот период он учредил компанию «Давид Фельдман Лтд.» (David Feldman Ltd.), стал аукционистом и филателистическим автором и публиковал ирландское филателистическое издание «ДФ Ньюслеттер» (DF Newsletter) наряду с другими специализированными книгами. Также он способствовал проведению трёх открытых филателистических выставок в Дублине, прежде чем стать председателем первой ирландской национальной филателистической выставки «Стампа 1972». Давид Фельдман был членом Филателистического консультативного комитета при ирландском министерстве почт и телеграфов в 1975—1981 годах, вместе с Робсоном Лоу и другими известными филателистами.

Швейцария

Позднее, встретив девушку-швейцарку, которая была на велосипедном отдыхе в Ирландии, в 1973 году Фельдман переехал в Швейцарию и через год они поженились. С тех пор он продолжал работать филателистическим аукционистом и издателем, учредив новый аукционный бизнес и проведя свой первый аукцион в 1976 году. Некоторые рекордные цены, которых добился Давид Фельдман, были получены за шведский Жёлтый трёхскиллинговик (2,2 миллиона долларов США в 1996 году), за что его фотография появилась в Книге рекордов Гиннеса, за Синий двухпенсовик Маврикия (1,4 млн долл. в 1993 году) и $1 миллион долларов за почтмейстерский провизорий Голубая Александрия в 1981 году.

В 1987 году Фельдман вместе с экс-президентом аукционного дома «Кристис» Гезой фон Габсбургом и другими лицами учредил фирму «Габсбург Фельдман СА» (Habsburg Feldman SA). Базирующаяся в Женеве (Швейцария), фирма провела крупные аукционные торги картинами, часами, ювелирными изделиями и произведениями искусства в стиле арт-деко, арт-нуво и другими в центрах по всему миру. Являющаяся, по оценкам, третьим по величине в мире аукционным домом [по объему продаж], фирма установила мировые рекорды, продав часы «Ле Калибр» марки «Патек Филипп» за 5 миллионов швейцарских франков и «Ля Рубарб», изделие из стекла работы Галле за 1,5 млн швейцарских франков в 1988 году. Фельдман также установил новый рекорд для картины кисти Марка Шагала, продав её за 4,62 миллиона долларов США в том же году. В 1990 году Фельдман ушёл из компании из-за расхождений во мнениях со своими соратниками по поводу стратегии развития бизнеса.

В 1997 году Давид Фельдман был удостоен чести поставить свою подпись под ирландским «Списком выдающихся филателистов» (Irish Roll of Distinguished Philatelists) за поддержку и вклад в ирландскую филателию. В мае 2003 года Фельдман продал на аукционе одну из своих личных коллекций: «The 'Emerald' Collection of Destination Mail of the World» («Изумрудная коллекция адресованных почтовых отправлений мира»), содержащую почтовые отправления в Ирландию и из Ирландии периода 1714—1913 годов, которую он собирал в течение около сорока лет.

В 2008 году Фельдман объединил свою компанию с группой «Фельдман Фрей Филателик Груп» (Feldman Frey Philatelic Group), возглавляемой цюрихским юристом, банкиром и филантропом Маркусом Фреем (Markus Frey). К 2012 году Фельдман передал все свои финансовые доли в компании группе Фрей и нынешнему её руководству, и стал почетным председателем.

«Айзелуортская Мона Лиза»

В 2004 году Элизабет Мейер поручила Фельдману провести исследование, научное и медицинское обследование принадлежащей ей картины, получившей известность как «Айзелуортская Мона Лиза». В 2010 году он учредил вместе с доктором Маркусом Фреем и доктором Даниэлем Колером «Фонд Моны Лизы», некоммерческую организацию, которая вобрала в себя десятилетия предшествующих исследований этой картины и провела новые экспертизы, научные тесты и физические обследования. Эта работа привела к публикации 320-страничного тома «Mona Lisa — Leonardo’s Earlier Version» («Мона Лиза — ранняя версия Леонардо»), опубликованного в 2012 году. Однако о точном статусе картины по-прежнему спорят искусствоведы.

Семья

В 1974 году Давид Фельдман женился на швейцарке Фабьен Маркарт (Fabienne Marquart), сейчас пара разведена. У них 6 детей, за четырьмя мальчиками последовали две девочки (удочерённые сёстры-тайки) Амиэль Дэвид (род. в 1979), Джоэл (род. в 1981), Бенджамин Боаз (род. в 1984), Рубен Габриэль (род. в 1986), Нали (род. в 1987), Крития (род. в 1989).

Избранные публикации

• Feldman David. Handbook of Irish Philately. — Dublin, Ireland: David Feldman Ltd & the Dolman Press Ltd, 1968.
• Feldman David. Stamps of Ireland, Price List. — Dublin, Ireland: David Feldman Ltd, 1970.
• Feldman David. Ireland – Railway Letter Stamps – Price List. — Dublin, Ireland: David Feldman Ltd, 1973.
• Feldman David. The Revenue Stamps of Ireland. — Dublin, Ireland: David Feldman Ltd.
• Feldman David. Stamps of Ireland, Illustrated Catalogue. — Dublin, Ireland: David Feldman Ltd, 1974.
• Feldman David. Handbook of Irish Postal History to 1840. — David Feldman Ltd, Dublin, Ireland, 1975. — ISBN 0-9502619-1-2.
• Feldman David. Stamps of Ireland, Illustrated Catalogue. — Dublin, Ireland: David Feldman Ltd, 1976.

См. также

• Айзелуортская Мона Лиза

Отрывок, характеризующий Фельдман, Давид (филателист)

– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.