Фельтен, Юрий Матвеевич

Юрий Матвеевич Фельтен
Georg Friedrich Veldten
Юрий Фельтен. Портрет работы С. С. Щукина. Около 1797 г.
Основные сведения
Работы и достижения
Работал в городах	Санкт-Петербург, Москва, Ропша
Архитектурный стиль	ранний классицизм
Важнейшие постройки	Малый Эрмитаж, Большой Эрмитаж, Чесменская церковь, Армянская церковь на Невском пр., Дом Бецкого
Градостроительные проекты	Планировка Сенатской площади, застройка Дворцовой площади
Нереализованные проекты	Путевой дворец в Смоленске

Ю́рий Матве́евич (Георг Фридрих) Фе́льтен (нем. Georg Friedrich Veldten; 1730—1801) — архитектор, получил образование в Германии, состоял при архитекторе Растрелли помощником по сооружению Зимнего дворца и стал ведущим архитектором в Конторе от строений Её Императорского Величества домов и садов, а с 1764 года преподавал архитектуру в Академии художеств. В 1772 году был возведён в звание академика, в 1785 избран в адъюнкт-ректоры Академии и в 1789 году стал её директором.

По идее и по чертежам Фельтена была устроена приводившая в своё время всех в удивление машина для передвижения Гром-камня, ставшего основой пьедестала статуи Петра Великого работы Этьена Фальконе.

Биография

Будущий зодчий родился в семье эконома Академии наук Матиаса Фельтена (троюродный брат Иоганна Фельтена — обер-кухмейстера Петра I, который владел в Немецкой слободе участком на Дворцовой набережной, ныне дом 10). После смерти Матиаса в 1736 году дела семьи идут не лучшим образом. В 1738 году старшая сестра Фельтена Екатерина вышла замуж за профессора физики и математики Г.-В. Крафта и по окончании старшего класса гимназии при Академии Фельтен вместе с семьёй в 1745 году отправляется в Германию. Юный Георг в течение нескольких лет изучает в Тюбингенском университете у Крафта математические и физические науки. Позднее Фельтен напишет об этом времени:

«…а при том по склонности моей прилежал особливо к архитектуре гражданской и к прочим художествам, которые доброму архитектору знать должно. В практике был я в герцогской резиденции Стутгарт у строения тамошнего великолепного замка весь 1747 и 1748 год, а оттуда объездил некоторую часть Германии, прибыл в 1749 году в Берлин, где также, препроводя целое лето, имел случай ещё больше утвердиться во всём том, что принадлежит к архитектуре» — РГИА, ф. 470, оп. 83/517, д. 110, 1755 г., л. 3

Осенью 1749 года Фельтен возвращается в Петербург и вскоре проходит экзамен в Собрании Академии художеств при тогдашней Академии наук, где оказалось, что «в арифметике, геометрии и в рисовании с гипсу и с печатных фигур, так и в копировании всяких архитектурных строений, уже доброе основание имеет…». К экзаменационному листу также прилагался фасад церкви (проект Преображенского собора) — единственный сохранившийся образец графики Фельтена раннего времени. Студент Фельтен обучался арифметике и геометрии у Г.-В. Рихмана, архитектуре — у И.-Я. Шумахера, рисунку — у И.-Э. Гриммеля. Дж. Валериани учил Фельтена перспективе и ордерам, а И.-Ф. Дункер — резному и лепному делу. В феврале 1752 года последовало заключение членов Собрания Академии художеств, где особо отмечалось рисовальное искусство Фельтена:

«а… в архитектуре всякие планы, фасады и профили чисто изрядно копирует, а что касается до собственных его инвенций из данного ему плана фасад и профили чертит також а в практической архитектуре проб от него не видели, однако видно, что довольную к тому способность имеет… его можно с довольною пользою употреблять в рисовании и копировании всяких архитектурных чертежей и прочаго» — АРАН, ф. 3, оп. 1, кн. 160, л. 26, 31-33, 36

В 1750—1753 гг. участвует вместе с И.-Я. Шумахером в строительстве павильона для Готторпского глобуса (не сохранился).

С 1756 года зачислен на постоянную службу в качестве чертёжника-рисовальщика в мастерской Франческо Растрелли при Зимнем дворце, а 16 октября 1760 года он был произведён в архитекторы. После увольнения в 1763 году обер-архитектора Растрелли, Фельтену приходится завершать начатое его наставником и приступить к самостоятельному проектированию. Зодчему, органически связанному с барочной традицией, предстояло искать рациональные основы нового стиля и стать одним из ярких представителей так называемого раннего классицизма.

Как художник весьма способный и сведущий в своей специальности, пользовался расположением И. И. Бецкого, который поручал ему многие работы.

В феврале 1761 года Юрий Матвеевич женился на дочери хирурга конной гвардии Христиана Паульсена Анне. Однако семейная жизнь складывалась неудачно: один за другим умерли два сына и дочь, а в июне 1774 года, в возрасте тридцати двух лет, умерла жена. В 1773—1784 годах Фельтен занимал участок на набережной реки Мойки. В середине XVIII века здесь находился деревянный дом Паульсена. В 1773 году этот дом был продан архитектору, который вскоре вместо него построил трёхэтажный каменный особняк, где сам и поселился. С 1810 года участок принадлежит Певческой капелле. Леонтий Бенуа при постройке здания Певческой капеллы в 1886—1889 гг. использовал фундаменты и часть стен дома Фельтена.

Было у Фельтена и собственное имение — мыза Ааспере (эст. Aaspere mõis) — которой он владел с 1785 по 1796 годы. Согласно формулярному списку за 1793 год, в деревне Катентак — немецкое название мызы Ааспере вблизи Везенберга (эст. Раквере) — за Фельтеном числилось крестьян 350 душ.

Невозможность продолжать творческую работу заставили стареющего Фельтена сосредоточить всё своё внимание на Академии. Умер архитектор Юрий Матвеевич Фельтен 14 июня 1801 года.

Канцелярия от строений и градостроительная деятельность

После отъезда Растрелли в 1760-х годах Фельтен был главным архитектором Канцелярии от строений. Именно в это время у Екатерины II рождаются грандиозные честолюбивые замыслы обновления столицы и загородных резиденций. На передний план стали выдвигаться задачи градостроительного порядка, учреждается Комиссия о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы.

В числе первых мер по преобразованию Петербурга была замена деревянной набережной Невы каменным парапетом с лестницами-пристанями. Определяющая роль в осуществлении этого замысла принадлежала Фельтену. Трудоёмкие работы по сооружению гранитной набережной продолжались до 1780 года. Зыбкая почва укреплялась свайною бойкою, местами делалась подсыпка земли. Лестницы-причалы предполагалось сделать прямыми уступами, однако в окончательном варианте они приобрели овальные очертания. Тогда же у старого Зимнего дворца над канавкой соорудили каменный «мост со сводом и балюстрадом». Мост через Фонтанку задуман был каменным только у берегов, а в середине деревянным, с подъёмным устройством, но ради прочности его соорудили «весь каменный со сводами», тот самый, который сохранился до наших дней.

В 1773 году Фельтен по поручению двора переделывает «Глазовский дом», а уже 20 декабря 1778 года императрица велит преобразовать площадь «против императорского Зимнего дворца, между восточным углом Адмиралтейства и Миллионною улицею». В 1779 году Академия художеств объявляет конкурс на застройку площади. По итогам конкурса предпочтение было отдано модели «с порталом дорического ордера и антаблементом ордера коринфского… по открытии записки, приобщённой при упомянутой модели», сочинителем её оказался архитектор Фельтен. Предложение Фельтена фактически явилось типовым проектом по застройке площади, согласно плану реконструкции, разработанному Алексеем Квасовым ещё в 1765 году. Фельтеновские здания выстраивались по условной дуге, которую в дальнейшем сохранит и К. Росси, возводя Главный штаб (здание Росси поглотит фельтеновские постройки, но сохранит их масштабность и ритмичность всех повторяющихся элементов).

Важное градостроительное значение имело участие зодчего в благоустройстве Сенатской площади и установке памятника Петру I работы скульптора Фальконе. Фельтен победил в конкурсе Академии художеств 1768 года, целью которого было уточнение местоположения памятника и всех деталей. Фельтен выполнил план площади с обозначением контуров постамента и проект гранитной набережной. Спуски-пристани решены в тех же формах, что и остальные уже построенные, но ради большей парадности здесь на парапете сделаны скульптурные акценты. В 1770 году на выставке в Академии, наряду с архитекторами Валлен-Деламотом и Старовым, «…Фельтен представил для смотрения всенародного свой труд — проект месту статуи Петра Великого…». Скорее всего,Фельтен также был непосредственным наблюдателем перевозки Гром-камня и запечатлел с натуры основные моменты происходившего (на основе именно этих рисунков созданы офорты Якова ван де Шлея), тем более, в силу своих административных обязанностей, он должен был присутствовать на месте работ. В начале 1773 года Фельтен был назначен в помощь к Фальконе. Архитектор, умевший ладить с Бецким, мог для пользы дела улаживать портившиеся отношения между скульптором и президентом Академии художеств. После отъезда Фальконе на родину в 1778 году Фельтен осуществляет общее руководство по завершению памятника.

В 1776 году Фельтен занимался созданием памятника Екатерине II в Твери. Обелиск из дикого камня с шаром наверху был заложен 28 июня 1777 года на центральной площади города против здания Присутственных мест и стал единственным прижизненным монументом в честь правящей монархини.

В 1784 году Фельтен, возглавлявший Контору от строений е.и.в. домов и садов, попросил отставку, жалуясь на плохое здоровье и прогрессирующую слепоту:

«…изнуренный трудами и летами, начинаю терять мои силы, и даже зрение, почему опасаясь вместо приобретенных до ныне службою моею ваших милостей (И. И. Бецкого), упущением по моим должностям не от нерадения, но от единой невозможности, привлечь на себя какое недовольствие почитаю за долг мой, покорнейше просить себе увольнения…» — РГАДА, ф. 470, оп. 34/518, д. 170, л. 1, 2, 9, 1784 г.

Педагогическая деятельность

24 сентября 1772 года в Публичном собрании Академии художеств Фельтен произведён в профессора архитектуры, что давало право преподавать в классах. По решению Совета Академии 30 мая 1775 года «за отъездом господина адъюнкта Деламота архитектурный класс поручается господину профессору Фельтену». С 1 июня 1775 года он был зачислен в штат Академии в звании старшего профессора с жалованьем 600 рублей в год. Некоторые его ученики становятся его ближайшими помощниками. Среди них — Егор Соколов. Среди учеников также стоит отметить самых видных: Андреян Захаров, братья Александр и Андрей Михайловы, Степан Иванов, Евлампий Цыгорев, Ифаст Матвеев, Александр Стариков, Василий Кайгородов, Павел Шрётер, Готлиб Паульсен.

В июле 1785 года Фельтен был объявлен адъюнкт-ректором. Пришла известность и более широкая: ещё в 1783 году Фельтен был избран корреспондентом Французской Королевской академии. Некоторое время Фельтен, которому оказывал покровительство И. И. Бецкой, занимал пост директора Академии художеств (1789—1794).

Архитектурная деятельность

Получив в 1760 году звание архитектора, он продолжал работать в Зимнем дворце. В феврале 1764 года проходит «апробацию» его проект Путевого дворца в Смоленске. Инициированный генерал-губернатором Смоленска графом В. В. Фермором, этот проект мог стать типовым для такого рода построек. Фельтен был одним из первых, кто предложил использовать в отделке интерьеров цветной естественный камень. По инициативе возглавляемой Фельтеном Конторы от строений организуются экспедиции (первую из них в 1765 году возглавил Яков Данненберг) для изучения месторождений мрамора, агата, хрусталя и других минералов. 1760—1770-е годы стали периодом становления и расцвета таланта Фельтена. Будучи современником таких мастеров раннего классицизма, как А. Ф. Кокоринов и Ж-Б. Валлен-Деламот, Фельтен был ещё и представителем местной петербургской школы. А индивидуальные эклектические искания архитектора в области псевдоготики сделали его одним из ярких представителей романтизма.

Храмовая архитектура

Замечательны церковные постройки Фельтена, значительная часть которых относится к памятникам раннего классицизма, когда происходит усиление формообразующего начала архитектурного ордера. Архитектор создал особый тип небольшого однокупольного храма. Предельная лаконичность храма сочетается с завершённостью форм и выразительностью силуэта, где ордер играет активную роль. Однако, в творчестве зодчего можно встретить и храмы в приёмах ложноготического стиля. Обилие пластических элементов на фасадах смягчает строгий образ архитеткуры, придаёт этим культовым постройкам праздничность.

Первый опыт работы в этой области Фельтен приобрёл в 1765 году, когда участвовал в конкурсе на проект восстановления к тому времени трижды горевшей колокольни Петропавловского собора.

В соответствии с манифестом, изданным в июле 1763 года, о свободном отправлении церковных обрядов всеми народами, поселившимися в России, в обеих столицах были отведены места под строение иноверческих церквей и причастных к ним зданий. Фельтен возводит лютеранские церкви Святой Анны на Кирочной ул., 8, Святой Екатерины на Большом пр. В. О., 1 и Шведскую церковь (не сохранилась); православные церковь Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове и Чесменскую церковь; реформатскую Французскую церковь (впоследствии существенно перестроена).

Фельтен неоднократно выполнял заказы известного семейства Лазаревых, так на Невском пр., 40 была возведена армяно-грегорианская церковь Св. Екатерины. 22 мая 1770 года по челобитной главы армянской общины И. Л. Лазарева «с прочими армянами» последовало повеление Екатерины II «дозволить им построить в Петербурге церковь». Сооружение её велось быстро и уже в 1772 году церковь была освящена. На сооружение храма Лазарев пожертвовал 30 000 рублей, на которые и была сооружена церковь в соответствии с парадным великолепием центра столицы. За такую услугу Лазареву было разрешено возвести свой собственный дом с южной стороны в линию с застройкой проспекта (Невском пр., 42). Выстроенное по проекту Фельтена жилое здание обошлось Лазареву в 50 000 рублей. Строительство северного флигеля производилось на десятилетие позднее, возможно, помощником Фельтена арх. Егором Соколовым. Таким образом храм возвышался в центре участка, а по сторонам его фланкировали жилые дома. Из-за этого и главный фасад с входом в церковь неизбежно должен был быть ориентирован на Невский с южной стороны, что не соответствовало традициям. По проекту Фельтена была построена в 1779 году армянская церковь в Москве (не сохранилась).

В Выборге Фельтен строит лютеранский собор Святых Петра и Павла. Возможно, по проекту Фельтена была построена лютеранская деревянная церковь в Павловске (сгорела в 1876 году) и церковь в Мариенгофе на правом берегу Луги.

Образовательные учреждения

С 1760-х годов в России под влиянием идей Эпохи Просвещения развернулась деятельность по созданию воспитательных и разного рода благотворительных заведений, которую возглавил Бецкой, а неизменным исполнителем всех его замыслов оставался Фельтен.

Для Опекунского совета, ведавшего делами Воспитательного дома, Фельтен строит два здания.

В 1778—1779 годах он возводит здание Ломбарда и Воспитательного дома при нём. Главный фасад был обращён на Миллионную улицу и Красный канал. Чуть позже в комплекс вошли ещё два рядом расположенных дома. В 1797 году Петербургский Воспитательный дом был переведен в бывший дворец графа К. Г. Разумовского на Мойке, 48. В 1816 году архитектор В. П. Стасов, создавая здание Павловских казарм, несколько перепланировал и «одел» постройки единым фасадом, сохраняя пропорции и частично — первый ярус фельтеновского здания.

В 1764—1775 годах по проекту Юрия Матвеевича возводится здание Училища мещанских девиц близ Смольного монастыря. Окончание же строительства монастыря, возводившегося по проекту Франческо Растрелли и заброшенного после его отъезда, приказом Бецкого от 29 декабря 1764 года с 1 января следующего года было поручено Фельтену. Помощником к нему назначили П. Егорова, а несколько позднее и П. Крылова.

После смерти Кокоринова в 1772 году на Фельтена были возложены обязанности руководителя строительства здания Академии художеств. Непосредственно с именем зодчего связано окончание главного южного фасада здания и вестибюля с парадной лестницей. Помощниками в это время были ближайший ученик Егор Соколов и каменного дела мастер И. Руска.

Дворцовые постройки

1770—1780-е годы — период интенсивного дворцового строительства. Возглавив Контору от строений Фельтен так или иначе имел дело со всеми постройками дворцового ведомства. Ещё в 1762 году в южной части Зимнего дворца Фельтен готовит девять комнат для наследника. Фельтен руководит работами по возведению сооружений для грандиозного фейерверка по проекту Я. Штелина, устроенного 28 июня 1763 года. В 1764 году начинается возведение Малого Эрмитажа — здания, которое должно было стать символом просвещённой эпохи Екатерины II. В 1771 году Фельтен начинает строительство ещё одного дворцового корпуса в линию с Эрмитажем — здания Большого Эрмитажа на набережной. В 1780-х годах с возведением через Зимнюю канавку галереи-перехода к Эрмитажному театру окончательно формируется уникальный ансамбль дворцовых построек, выходящих на Неву. Редкому по смелости инженерного замысла сооружению арки через Зимнюю канавку архитектор нашёл и замечательное образное выражение, создав удивительный по красоте и законченности уголок Петербурга.

На территории южнее Большого Эрмитажа, параллельно Малому Эрмитажу в период с 1764 по 1766 годы Фельтен возводит корпус Конюшен, Манеж с надстройкой «жуидепома» и флигель, выходящий фасадом на Миллионную улицу. Интерьер Манежа был отделан с большой роскошью.

В 1767 году Фельтен участвовал в конкурсе на проект «Тронного зала» в Зимнем дворце, отделку которого не успел осуществить Растрелли. Тогда же была изготовлена и модель, которую подверг критике Валлен-Деламот. В новом вкусе, как того требовал двор Екатерины II, Фельтен оформил залы в Петергофском дворце: Чесменский, Тронный и Белую столовую. Там же архитектор перерабатывает и другие растреллиевские интерьеры: Куропаточная гостиная, Диванная, Коронная.

В Царском Селе Фельтен возводит Зубовский корпус — флигель Екатерининского дворца. А на седьмой версте дороги в Царское село в 1774 — 1777 годах был построен путевой увеселительный дворец в ложноготическом стиле — Чесменский дворец.

Архитектура малых форм

Большой комплекс разного рода работ выполнял Фельтен в императорских резиденциях под Петербургом, в том числе в Петергофе: он в 1769 году совместно с С. Волковым и П. Патоном участвует в капитальном ремонте Грота. Знание инженерно-строительного дела помогло зодчему в работе с фонтанами Нижнего и Верхнего парков. По чертежам Фельтена вблизи Монплезира была устроена купальня и новый облик фонтана, известный теперь как фонтан «Солнце».

В собрании Государственного Эрмитажа хранится садовая серия — девятнадцать разнообразных сюжетов, составляющих парковую сюиту, относящиеся к декоративным затеям Царского Села. Значительное место в серии, выполненной в конце 1760-х годов, занимают изображения, выполненные по мотивам китайского искусства. Мостики и беседки вписывались в пейзаж как декоративные элементы, привлекавшие внимание силуэтом и причудливостью форм. Скрипучая беседка — наиболее известное произведение Фельтена в «китайских» формах. Зодчий пробует себя также и в других стилевых направлениях, создавая романтические образы парковых сооружений: Башня-руина возведена по повелению императрицы Екатерины II в 1771—1773 году в честь побед в русско-турецкой войне. Памятник был задуман как фрагмент турецкой крепости, состоящей из гигантской башни и части крепостной стены с системой оборонных устройств. В качестве источника идей архитектор широко использовал увражи: образцом для создания Готических ворот послужило изображение из английского гравированного альбома 1759 года.

В связи с устройством Дворцовой набережной архитектор проектирует и строит гранитные парапеты и лестницы-причалы, возводит со стороны Невы знаменитую решётку Летнего сада (1770—1784 годы). Ажурные кованые створки ворот позволяли видеть с набережной фонтаны на главной аллее и далёкие перспективы сада. Для ограды использовали 36 «столбов дикого морского камня», добытого в Финляндии и мастерски превращённые каменотёсами в колонны.

Производственные здания

По проекту Фельтена в 1777—1778 годах возводилась Гранильная мельница в Петергофе. А в 1787—1789 годы — Бумажная фабрика в Ропше для И. Л. Лазарева. Ещё в сентябре 1786 года крестьяне Иван Кузьмин, Григорий Тиханов, Осип Кузьмин «с товарищи» подрядились выполнить в будущем сезоне все земляные, каменные и штукатурные работы по новому зданию фабрики, «…как показано будет». Разрушенное в годы Великой Отечественной войны здание Бумажной фабрики восстановлено. Обширные водоёмы и сама постройка нашли новое хозяйственное применение (была устроена Опытная рыбная станция). Главный фасад здания, перестроенного в XIX, XX веках, решён в приёмах, характерных для Юрия Фельтена.

Перечень работ

Сохранился формулярный список архитектора, своего рода анкета, в котором Фельтен описывает своё продвижение по службе. Перечислены работы Фельтена также и в книге И.-Г. Георги.

в Петербурге

• 1763—1770 — Эрмитажный мост, 1-й Зимний мост, Дворцовая набережная и ограда Летнего сада
• 1760-е — Дом Мятлевых на Исаакиевской площади (авторство не доказано)
• 1764—1766 — Малый Эрмитаж (Южный павильон), галереи и висячий сад (завершён в 1773 г.)
• 1765—1775 — Училище для мещанских девиц при Смольном
• 1768—1771 — Лютеранская церковь Святой Екатерины на Большом пр. В. О., 1
• 1771—1776 — Армянская церковь Св. Екатерины и дом общины на Невском пр., 42
• 1771—1787 — Большой Эрмитаж и переходная арка-галерея над Зимней канавкой
• 1774—1777 — Чесменский дворец
• 1775—1779 — Лютеранская церковь Святой Анны на Кирочной ул., 8
• 1776—1778 — Иоанновская церковь на Каменном острове
• 1776—1780 — Каменноостровский дворец
• 1777—1780 — Чесменская церковь
• 1770—1780 — по проекту архитектора был возведён ряд зданий вдоль южной границы Дворцовой площади, их расположение послужило прообразом формы здания Главного Штаба
• 1784—1787 — Дом Бецкого
• 1778—1780 — Здание Воспитательного дома и Ломбарда по Миллионной ул., 2 (вошли в здание Казарм Павловского полка)
• 1791—1793 — Церковь Святого Воскресения в Смоленском армянском кладбище (?)
• 1770-е — Особняк А. Л. Нарышкина на Английской наб., 10 (?)
• 1768—1771 — Дом Чичерина (?)
• 1800-е — Дом Лебедева на Фонтанке, 87

в пригородах Петербурга

• Интерьеры Чесменского, Столового и Тронного залов в Большом Петергофском дворце;
• Зубовский корпус Екатерининского дворца, Башня-руина и Скрипучая беседка в Царском Селе;

в других городах

• 1770-е годы — усадьба Вильповицы (Лапина) в с. Вильповицы Ломоносовского р-на.
• 1777—1778 годы — Петергофская гранильная фабрика
• 1780-е — мыза Ааспере (эст. Aaspere mõis) — собственный дом и усадьба вблизи г. Везенберга (эст. Раквере).
• 1787—1789 годы — Бумажная фабрика в Ропше.
• 1793—1799 годы — лютеранский собор Святых Петра и Павла в Выборге.
• 1790-е годы — Преображенская церковь в с. Красное Старицкого уезда Тверской губернии.

утраченные и нереализованные

• 1764 год — путевой дворец в Смоленске (неосуществлённый проект);
• 1764—1766 годы — примыкающие к Малому Эрмитажу конюшни, манеж и флигель Зимнего дворца, выходящий фасадом на Миллионную улицу (снесены в 1840 году под строительство здания Нового Эрмитажа);
• 1770—1772 годы — Французско-немецкая реформатская церковь св. Павла на Большой Конюшенной ул., 25 (перестройка в 1839 году Г. А. Боссе и Ю. О. Дютелем в 1858-м);
• 1770-е — Особняк на Дворцовой наб., д. 12-14 (?) (здание полностью разрушено во время войны);
• 1776—1778 годы — памятник Екатерине II в Твери (снесён в 1811 г.);
• 1779—1780 годы — армянская апостольская Крестовоздвиженская церковь в Москве (снесена в 1930-х);
• 1780-е — «Глазовский дом», дом А. Д. Ланского, дом Я. А. Брюса, входившие в застройку вдоль южной границы Дворцовой площади (снесены в 1819 при строительстве здания Главного штаба);
• 1781—1788 годы — церковь св. Николая в селе Посадниково в усадьбе А. Д. Ланского в селе Посадниково Новоржевского района Псковской области (разобрана в 1920 г.);
• Шведская церковь в Петербурге (не сохранилась);
• Лютеранская церковь в Мариенгофе на правом берегу Луги (не сохранилась).

• Фельтен. Фасады Малого эрмитажа и флигеля Зимнего дворца по Миллионной улице.jpg

  Малый Эрмитаж и флигель Зимнего дворца по Миллионной улице.

• Фельтен. Проект фасада флигеля Зимнего дворца.jpg

  Фасад флигеля Зимнего дворца восточнее Малого Эрмитажа. 1765 г.

• Ю. Фельтен. Манеж и флигель Зимнего дворца.JPG

  Манеж с надстройкой "жуидепома" и флигель Зимнего дворца. 1765 г.

• Фельтен. Флигель Зимнего дворца с надстройкой жуидепома. Разрез.jpg

  Манеж с надстройкой "жуидепома". Разрез. 1765 г.

• Krestovozdvigenskaya (Armenian Apostolic Church).JPG

  Крестовоздвиженская церковь в Москве

Литература

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• М. Ф. Коршунова  /. Юрий Фельтен. — Л.: Лениздат, 1988. — 142 с. — ISBN 5-289-00117-4.
• Архитектор Юрий Фельтен. Каталог выставки. — Л.: Искусство, 1982. — 74 с.
• В. М. Глинка, Ю. М. Денисов, М. В. Иогансен и др.; Под общ. ред. Б. Б. Пиотровского  /. Эрмитаж. История строительства и архитектура зданий. — Л.: Стройиздат, Ленинградское отделение, 1989. — 560 с.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Юрий Матвеевич Фельтен
• [architekturmuseum.ub.tu-berlin.de/index.php?set=1&p=51&sid=132878148249036&z=1 Чертежи Юрия Фельтена на сайте Музея архитектуры Берлинского технического университета]

Отрывок, характеризующий Фельтен, Юрий Матвеевич

Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.