Фенер

Фенер (тур. Fener) — исторический район Стамбула, в настоящее время входящий в муниципальный район Фатих. Фенер располагается на южной стороне Золотого Рога. На территории Фенера расположено много известных достопримечательностей Стамбула, включая резиденцию константинопольского патриарха.

Название Фенер является турецким вариантом названия византийского района Фанар (греч. Φανάρι).

История

Название район получил по расположенному здесь в византийскую эпоху фонарю, установленному на колонне, который, по всей видимости, выполнял роль маяка. После падения Константинополя в 1453 году Фанар, наряду с другими районами, не оказавшими сопротивления захватчикам, не был разграблен, население его избежало резни, церкви были сохранены. Правда, со временем большинство храмов были отобрано турками и превращено в мечети. От византийского времени на Фанаре до нашего времени в качестве православных храмов сохранились только церковь Марии Монгольской и ещё две маленькие часовни. После завоевания города эти районы стали основным местом проживания константинопольских греков.

Желая привлечь на свою сторону греческое население империи, султан Мехмед Завоеватель повелел восстановить церковное управление Константинопольского патриархата и избрать патриарха. Им стал Геннадий Схоларий, глава антиуниатской партии. Взамен конфискованной Святой Софии, христиане получили большую церковь Святых Апостолов, расположенную в районе, заселённом турками. Желая избежать столь неудобного соседства, патриарх Геннадий просил султана разрешения в качестве патриаршей резиденции использовать монастырь Паммакаристы, находившийся на греческом Фанаре. Однако в 1486 году при султане Мураде III церковь Паммакаристы была отобрана и превращена в мечеть Фетие Джами. Только через несколько лет, поменяв несколько мест, при патриархе Иеремии II в центре Фанара была построена новая резиденция Вселенского патриарха — церковь Святого Георгия. Деньги на строительство греки получили в Москве, у царя Феодора Ивановича. В 1601 году церковь святого Георгия была построена.

С этого времени начинается новый этап жизни Фанара, который становится центром греческого мира Османской империи. Это связано с положением Константинопольского патриарха, который в Османской империи занимал место главы христианского миллета, что превращало его в крупного государственного чиновника империи. Поэтому с начала XVII века район стал заселяться греческой знатью, представителями древних византийских аристократических родов. Эта новая греческая аристократия, честолюбивая и активная, стремившаяся к восстановлению великой империи, считала полезной близость к патриаршему двору. По месту своего жительства их называли фанариотами. Представители фанариотов как правило старались занимать ведущие должности в патриаршей администрации. Карьера священника или иерарха привлекала их редко. Многие из них были богатыми торговцами и обладали значительными финансовыми возможностями. Многие занимали высокие должности при дворе султана. Это позволяло им влиять на избрание патриарха, платить значительные суммы за его поставление. В результате, к концу XVII века фанариоты фактически держали в своих руках всю церковную организацию..

С 1711 до 1821 годы представители зажиточных фанариотских семей назначались воеводами Молдавии и Валахии, где становились, по существу, полноправными хозяевами.

Ссылки

• [www.ibb.gov.tr/sites/ks/en-us/Pages/Home.aspx Istanbul. European capital of Culture 2010] (англ.). www.ibb.gov.tr. Проверено 22 марта 2015.

Отрывок, характеризующий Фенер

– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.