Фенианские набеги

Фениа́нские набе́ги — нападения фенианского братства — объединения, состоящего из североамериканцев ирландского происхождения и основанного в США, — на британские учреждения в Канаде в период между 1866 и 1871. Эти набеги, также известные как ирландское нашествие в Канаду, имели целью заставить тогдашнее британское правительство уйти из Ирландии. Эти действия привели к разногласиям в общине ирландоканадцев, разделённых между подданством своей новой родине и симпатией фенианским интересам. Ирландцы-протестанты, в большинстве своём подданные короны, боролись с фениями. Тогда как американские власти задерживали этих людей и конфисковывали у них оружие, всё-таки возникали дискуссии о том, что многие члены правительства закрывали глаза на подготовку нашествия, будучи раздражёнными многократными британскими действиями, воспринятыми как помощь конфедеративным силам во время американской гражданской войны. Всего произошло 5 фенианских набегов.

Набег на остров Кампобелло (1866)

Этот набег был произведён на остров Кампобелло в 1866.

Набег в долину Ниагары (1866)

В 1866 фении разделились на две группы. Первоначальная группа под руководством основателя движения, Джона О’Магони, сосредоточилась на сборе средств в Ирландии. Зато лидеры другой группы считали, что даже мелкий успех мог бы им обеспечить надёжную поддержку. После их неудачной попытки нашествия в Нью-Брансуик (точнее, на остров Кампобело), поддержанной О’Магони, они начали действовать в одиночку и подготовили нашествие на Канадский Запад (теперь это юг Онтарио) из Буффало.

Фенианский командующий Джон О’Нил со своими войсками перешли реку Ниагара и смело выступили против бригады канадской милиции около Риджуэя 2 июня 1866. Несколько сотен других фениев (канадские источники выдвигают цифру в три тысячи) остались в США, будучи остановленными прибытием USS Мичиган, американского военного судна.

800 солдат О’Нила назвали себя Ирландской республиканской армией (ИРА), и некоторые из них переоделись в форму, на пуговицах которой было изображено это сокращение. Считается, что это название впервые появилось именно тогда.

После ночного перехода вместе с другими частями провинции, присоединившимися к ним, канадцы на рассвете направились на фениев в Риджуэй, маленькую деревушку к востоку от форта Эри. Канадская милиция, состоявшая из неопытных добровольцев, тренировавшихся лишь поверхностно и зачастую никогда не пользовавшихся оружием, была разбита при столкновении с фенианскими солдатами. Последние же в большинстве своём были закалёнными ветеранами Гражданской войны в США с оружием, оставшимся ещё после тех столкновений.

Некоторые впоследствии объяснили поведение канадских сил их небольшой численностью, усталостью и отсутствием продовольствия и начали делать упор на намного лучшее вооружение в распоряжении фениев. На самом же деле, имевшиеся запасы обеих сторон были сравнимы. Когда канадцам пришлось поспешно обороняться, фении быстро начали атаку, не заботясь о каком-либо подкреплении. Неопытность и решения канадских командующих в действительности имели большее влияние на исход сражения при Риджуэе. Следственный трибунал, образованный по запросам многих офицеров о поведении канадского командования во время сражения, оправдал подполковника Джона Стоутона Денниса, несмотря на обиду упомянутых офицеров и председателя трибунала, отстранившегося во время вынесения приговора. При этом подполковник Альберт Букер, на котором лежало командование канадскими добровольцами, был признан виновным в плохом управлении своими людьми.

Канадцы в беспорядке ушли с поля сражения, унося с собой своих погибших и раненых. В это время фении праздновали первую ирландскую победу над британскими войсками со времён битвы при Фонтенуа в 1745.

После первого столкновения канадцы отошли к Порт-Колборну при впадении Уэллендского канала в озеро Эри. Фении же по-прежнему оставались в Риджуэе, а чуть позднее перешли в форт Эри. Последовало ещё одно сражение, имевшее итогом капитуляцию мелкой группы местной милиции, оказавшейся в тылу у фениев. Наконец, посчитав, что никакое подкрепление не смогло бы перейти реку, и приняв во внимание приближение многочисленных войск, состоявших из милицейских и британских солдат, оставшиеся фении решили вернуться в Буффало. Они были перехвачены Мичиганом и сдались американскому военно-морскому флоту.

Прокламация президента Эндрю Джонсона, подтверждающая законы о нейтралитете, появилась через пять дней после начала нашествия, гарантируя, что это более не повторится. Два американских генерала, Улисс С. Грант и Джордж Г. Мид, прибыли в Буффало, чтобы оценить положение. Указания этих двух генералов состояли в запрете кому бы то ни было снова нарушать границу. После этого Грант отправился в Сент-Луис, а Мид, посчитав, что сражение при Риджуэе окончено и убедившись в заключении фениев в тюрьму в Буффало, отбыл в Огденсберг для оценки положения в зоне реки Святого Лаврентия. Американская армия получила приказ конфисковать у фениев оружие и боеприпасы и предупредить любую новую попытку перехода через границу. Другие указания от 7 июня состояли в задержании любого лица, подозреваемого в причастности к фенианскому братству.

По иронии судьбы, эти набеги 1866 и усилия канадских колониальных войск по их отражению повлияли не на дело ирландской независимости, а на создание в 1867 канадской конфедерации. Некоторые историки предположили, что это поражение в конечном итоге вернуло голоса приморских провинций за коллективную безопасность и превратило Риджуэй в сражение, создавшее Канаду.

В последующие годы риджуэйское поражение было забыто, а его возможная связь с созданием конфедерации даже в школах упоминалась редко. Памятник в честь павших во время этой битвы солдат был забыт и разрушился, спрятанный за стеной университетской библиотеки. Лишь в июне 2006 агентство по наследию Онтарио открывает мемориальную доску во время празднования 140-й годовщины сражения.

Многие члены канадского полка The Queen’s Own Rifles of Canada, участвовавшего в сражении при Риджуэе, каждый год в ближайшие ко 2 июня выходные приезжают на место столкновения, чтобы прогуляться по местам сражения на велосипеде.

Александер Мьюр, шотландский иммигрант и автор старого канадского гимна The Maple Leaf Forever, сражался в Риджуэе, когда служил в этом полку.

Набег на Пиджон-Хилл (1866)

Этот набег был направлен в долину реки Святого Лаврентия в 1866.

Набег на графство Миссискуа (1870)

Этот набег был произведён на графство вдоль границы, отделяющей Квебек от Вермонта в 1870. Канадцы помешали нападению благодаря разведывательным данным, полученным от Томаса Биллиса Бича.

Набег Пимайна (1871)

Этот набег был проведён в области Манитоба в 1871.

Волнения на тихоокеанском северо-западе

Фенианское братство переместилось в штаты тихоокеанского северо-запада в 1870—1880-е годы, готовя вторжение в Британскую Колумбию. Хотя никакого набега и не произошло, напряжения, созданного этим перемещением, было достаточно, чтобы британцы разместили в Ванкувере множество военных судов во время торжественного открытия Canadian Pacific Railway в 1886.

Итоги и долгосрочные последствия

Поддержка фенианского нашествия в Канаду ослабла, и после 1890-х всякая возможная угроза исчезла. Однако действия, проводившиеся ранее, имели очень отрицательное воздействие на канадо-американские отношения ещё долгие годы после последнего набега.

В Канаде очень рассердились на американское правительство, канадцы считали, что оно закрывало глаза и допустило проведение набегов, не приняв ни малейших мер по противодействию им. Были даже некоторые указания на то, что президент Эндрю Джонсон мог поддержать все первые набеги, когда он признал действия законченными (иначе говоря, признал итоги расследования на месте, где фении одержали победу, окончательными).

Отношения между двумя странами оставались натянутыми, до тех пор пока две стороны не сблизились заново в первое десятилетие XX века. Но, даже если их отношения ещё более улучшились в этот период, настоящее согласие появилось лишь при совместном сотрудничестве во время Второй мировой войны.

Ссылки

• [freepages.genealogy.rootsweb.com/~mruddy/GreeenFlag1.htm «Here Comes That Damned Green Flag Again»]  (англ.)
• [www.archives.gov.on.ca/english/exhibits/fenians/index.html Архив Онтарио] — Данные о набегах в области Онтарио  (англ.)
• [www.russianbooks.org/crime/cph5a.htm «Security-Intelligence Functions of the Toronto Police During the Civil War Era and the Fenian Threat»]  (англ.)
• [www.biographi.ca/EN/ShowBio.asp?BioId=40075 Томас Биллис Бич]  (англ.)

Библиография

• SENIOR H. The last invasion of Canada: The Fenian raids, 1866—1870. Dundurn Press, 1996.

Отрывок, характеризующий Фенианские набеги

– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)