Феодосий I Великий

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Феодосий I»)
Перейти к: навигация, поиск
Флавий Феодосий
лат. Flavius Theodosius<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Римский император
19 января 379 года — 17 января 395 года
Предшественник: Валент
Преемник: Гонорий и Аркадий
 
Вероисповедание: христианин-никеец
Рождение: 11 января 347(0347-01-11)
Кока
Смерть: 17 января 395(0395-01-17) (48 лет)
Медиолан
Место погребения: Константинополь
Род: Феодосия
Отец: Феодосий старший
Мать: Ферманция
Супруга: 1) Элия Флавия Флацилла
2) Флавия Галла
Дети: сыновья: Гонорий, Аркадий

дочери: Галла Плацидия
остальные умерли в младенчестве

Феодо́сий I Вели́кий (Фла́вий Феодо́сий, лат. Flavius Theodosius, Theodosius Magnus, греч. Θεοδόσιος Α΄, Θεοδόσιος ο Μέγας, 346395 гг.) — последний император единой Римской империи.

В 379 году получил власть над восточной частью Римской империи как соправитель императора Грациана, в 394 году стал править всей Римской империей единолично. После его смерти в 395 империя окончательно разделилась на западную часть и восточную, получившую в современной историографии название Византия. Феодосий выбрал и утвердил законом никейскую формулу христианства (чем прекратил господство арианства) в качестве единой государственной религии империи. Он стал преследовать (без жестоких репрессий) другие религиозные течения в христианстве (ереси) и запретил языческие культы, в результате чего после 393 года перестали проводиться Олимпийские игры. Деятельность императора Феодосия определила направление религиозного развития Европы, за что он удостоился от христианских писателей эпитета Великий.

Во время правления Феодосия усилилась варваризация римской армии, а готам было разрешено селиться на территории империи.





Ранняя биография

Флавий Феодосий родился ок. 346 года[К 1] в испанском городе Кавка[1] в провинции Галисии (совр. город Кока в Сеговии). Аврелий Виктор сообщает, что Феодосий происходил из рода прославленного императора Траяна. Его родителями были Ферманция (Терманция) и римский полководец Феодосий[К 2].

Феодосий старший дослужился до поста командующего конницей (magister equitum praesentalis) при императоре Валентиниане. Аммиан Марцеллин характеризует его как человека, «доблести которого в ту пору выделялись своим блеском среди других как недосягаемые»[2]. В последние годы он подавлял восстание местных племён во главе с Фирмом II в Северной Африке, однако в 375 году был обвинён в измене и казнён в 376.

Будущий император Феодосий, как полагают историки, начал военную службу под началом своего отца и участвовал с ним в экспедиции в Римскую Британию, чтобы подавить там восстание племён пиктов и скоттов. В 374 году он занимал пост командующего войсками в придунайской провинции Мезия (dux Moesiae Primae), где успешно сражался с сарматами:

«Дукс Мезии Феодосий младший, тогда еще юноша с едва пробивавшейся бородой, а впоследствии славный император, несколько раз изгонял свободных сарматов, называемых так в отличие от восставших против них рабов, и наносил им поражения во время их вторжений в наши пределы на другой стороне. Стекавшиеся их полчища, несмотря на храброе сопротивление, он разбил в многократных стычках так решительно, что насытил диких зверей и хищных птиц кровью множества павших.»[3]

По словам историка V века Зосимы именно победы над сарматами принесли Феодосию впоследствии императорские регалии.[4] После казни отца Феодосию пришлось искать убежище[К 3], однако вскоре в 376 году он занимает пост командующего войсками в балканской провинции Иллирик (magister militum per Illyricum)[К 4], где снова отражает набеги сарматов. С этой должности через 3 года император Грациан призвал Феодосия на императорский трон.

По средневековой церковной хронике Георгия Амартола Феодосий после смерти отца был сослан на родину в Испанию, где тихо жил, пока император Валент перед гибелью не попросил Грациана прислать ему Феодосия.

Во главе восточной части Римской империи

Завершение Готской войны. 379382 гг.

В результате восстания племён готов в 377 году территория Фракии и Мезии стала ареной борьбы между варварскими племенами и союзными силами западной и восточной частей Римской империи. 9 августа 378 года под Адрианополем (совр. турецкий Эдирне) готы под предводительством вождя Фритигерна полностью разгромили римскую армию, убив в сражении императора Валента. Его племянник, император Грациан, в это время подходил на помощь дяде, но после смерти Валента остался на территории современной Сербии, стараясь не допустить прорыва варваров с Балкан в Италию.

По заведенному в империи порядку Грациан должен был назначить соправителя для управления восточной частью Римской империи, причем в виду сложившейся обстановки желательно из числа людей, обладавших военными талантами. Своему формальному соправителю в западной части империи, малолетнему брату Валентиниану, Грациан не рискнул доверить власть над Востоком. По мнению историка David Woods[5] у Грациана фактически не было выбора, поскольку все его полководцы, судя по именам, были родом из варваров, и только командующий войсками в Иллирике Флавий Феодосий происходил из благородной римской семьи.

19 января[6] 379 года в Сирмии (совр. Сремска-Митровица в Сербии) Грациан провозгласил Феодосия императором восточной части Римской империи.

Феодосий близ Сирмия одержал победу над готами,[7] затем боевые действия протекали без больших генеральных сражений. Зосима рассказал об одной из побед римлян. Военачальник Феодосия Модарий, происходивший из «царственной скифской семьи» (вероятно гот), дождался в засаде, когда варвары опьянели и отяжелели от пиршества. Затем он приказал своим воинам атаковать их лагерь налегке с одними только мечами. Варвары в течение короткого времени были перебиты, римляне захватили 4 тысячи повозок и столько пленных, что заполнили ими все эти повозки.[8]

Почти через 2 года после назначения императором Феодосий покинул Фессалоники, откуда руководил войной с готами, и вступил 24 ноября 380 года[9] в свою столицу Константинополь, после чего основное внимание уделял церковной политике и дипломатической работе с готскими вождями. Он привлек в армию многих варваров, разрешив им свободно покидать её ряды и вступать обратно по желанию. Хотя численность войск восстановилась, их дисциплина и управляемость значительно снизились. Зосима сообщает, что Грациан послал Феодосию на помощь войска во главе с франками Баудоном и Арбогастом, которые выдавили банды варваров из Македонии и Фессалии обратно во Фракию. Это улучшило положение восточной части Римской империи и склонило готов к переговорам.

В январе 381 года Феодосию удалось заключить союз с готским вождём Атанарихом, однако последний через 2 недели скончался в Константинополе.[10] Похороны вождя Феодосий превратил в пышную церемонию, надеясь завоевать расположение варваров. 3 октября 382 года[К 5] Феодосий заключил мирный договор, по которому готы поселились как федераты империи в Нижней Мезии и Фракии (территория современной Болгарии). Эта дата считается окончанием римско-готской войны.

Укрепление власти. 383387 гг.

После заключения мира с готами, Феодосий обратил внимание на Восток. На владения империи в Сирии, воспользовавшись ситуацией, совершали набеги сарацины. В 383 году полководец Феодосия Рихомер нанёс им поражение,[11] после чего ряд арабских племён в качестве федератов охраняли границы империи на этом направлении.

Борьба за власть в Персидской державе значительно ослабила главную угрозу для империи на Востоке, к тому же Феодосию удавалось поддерживать хорошие отношения с меняющимися персидскими царями.[5] Чтобы окончательно устранить потенциальный источник раздора на границе, в 387 году Феодосий достиг с персами соглашения по разделу Армении на сферы влияния. Западная часть Армении отошла под управление царя Аршака, а восточная осталась во владении царя Хосрова.

В это время сменилась власть в Западной Римской империи. В 383 году командующий римской армией в Британии Магн Максим высадился в Галлии, узурпировав там власть. Римский император Грациан в ходе смуты был убит.[К 6] Его младший брат-соправитель Валентиниан стал соправителем Максима, владея Италией и провинциями в Африке и на Балканах. Феодосий был вынужден признать императорский титул Максима вслед за признанием Максима Валентинианом.

Свержение узурпатора Максима. 387388 гг.

Летом 387 года Максим послал войска в северную Италию, вынудив императора Валентиниана бежать в Фессалоники под покровительство Феодосия. Политическая заинтересованность императоров друг в друге укрепилась браком Феодосия на Галле, сестре Валентиниана, в том же году. Первая жена Феодосия, Флацилла, к этому времени скончалась.

В 388 году началась война против Максима. Римский наместник в Северной Африке Гильдон захватил Сицилию, оттянув часть сил Максима на южный театр боевых действий. Соединённое войско Феодосия и Валентиниана разбило армию Максима в Сисции и Поэтовионе (на реке Сава),[12] затем подошло к восточным Альпам. Альпийские проходы на север Италии охранял военачальник Максима Андрагаций, который возвёл укрепления и занял все возможные места переправ через реки. Андрагаций решил совершить морской рейд, чтобы внезапно напасть на противника, но Феодосий воспользовался этим и без сопротивления преодолел Альпы, оставленные без должной защиты.[13]

Максим был захвачен в Аквилее и казнён там же 28 августа 388 года. Андрагаций, узнав о смерти Максима, бросился с корабля в море.

До возвращения в Константинополь Феодосий оставался в Италии более 3 лет, сделав своей резиденцией Медиолан.

Феодосий и Св. Амвросий. 389391 гг.

В течение 3-летнего пребывания в Италии Феодосий оказался под духовным влиянием епископа Медиолана Св. Амвросия.

В 390 году произошли волнения в крупнейшем городе Македонии Фессалониках. Командующий войсками в провинции Иллирик Ботерих посадил в тюрьму популярного в народе колесничего за бытовую провинность.[14] Толпа местных жителей потребовала освободить его как человека, необходимого для предстоящих скачек, а когда Ботерих отказался, они убили его, забросав камнями. Погибли также другие представители имперской администрации. Феодосий, расценив это как мятеж, приказал перебить заранее определённое число горожан. Погибло по разным свидетельствам от 7 до 15 тысяч жителей.[К 7]

Когда после этих событий Феодосий хотел помолиться в церкви, Св. Амвросий не пустил его за порог, обвиняя в убийстве невинных и требуя покаяния. Только спустя 8 месяцев епископ простил императора, заставив того принять закон, по которому утверждение смертных приговоров откладывалось на 30 дней после вынесения приговора.[15]

Свержение узурпатора Евгения. 392394 гг.

Феодосий вернулся в Константинополь 10 ноября 391 года.[16] После ухода Феодосия из Италии фактическую власть в Западно-Римской империи осуществлял не император Валентиниан, а его главнокомандующий войсками франк Арбогаст. Попытки Валентиниана отстоять свои полномочия привели к конфликту, в результате которого 15 мая 392 года он был убит при неясных обстоятельствах. Не дожидаясь решения Феодосия, 22 августа Арбогаст возвёл на императорский престол своего ставленника, начальника имперской канцелярии Евгения.

Феодосий отказался признавать легитимность Евгения и летом 394 года двинул армию в Италию. 6 сентября 394 года в предгорьях восточных Альп на реке Фригид (на границе совр. Словении с Италией) состоялось генеральное сражение. Передовой отряд войска Феодосия из 10 тысяч готов был полностью истреблён Арбогастом, что современники сочли скорее благом, чем потерей.[13] По Зосиме Евгений к исходу дня после окончания сражения стал преждевременно праздновать победу. Полководец Арбогаста Арбицион перешёл на сторону Феодосия, что возможно стало решающим фактором в разгроме узурпатора.[13] Внезапно воины Феодосия прорвались в лагерь западных римлян к палатке императора-узурпатора. Евгений был схвачен и немедленно обезглавлен, его голову на пике показали его войскам, которые в массе своей перешли на сторону Феодосия. Арбогаст бежал в горы, за ним выслали погоню, и он закололся, чтобы избежать пленения.

Окончательный раздел империи. 395 год

На несколько месяцев Феодосий стал фактическим правителем единой Римской империи. В Риме он провозгласил сына Гонория императором, отменил через сенат ряд древних языческих церемоний и собирался вернуться в Константинополь, где на время своего отсутствия оставил править старшего сына Аркадия.

17 января 395 года Феодосий Великий скончался от водянки[17] в Медиолане. Его забальзамированное тело в том же году было доставлено в Константинополь для погребения.

Перед смертью Феодосий успел осуществить мирный раздел наследия Римской империи между сыновьями. Старшему Аркадию досталась Восточная часть со столицей в Константинополе, которая в современной историографии получила название Византия. Младшему Гонорию отошла Западная часть Римской империи. 10-летнего императора Гонория Феодосий поместил под опеку доверенного полководца Стилихона, которого за 8 лет до того женил на своей племяннице Серене.

С 395 года греческая восточная и латинская западная половины империи больше никогда не соединялись под единым управлением. Западная часть империи развалилась под натиском варваров спустя 80 лет, а Византия более тысячелетия сохраняла преемственность традиций Римской империи.

Торжество христианства

Феодосий порвал с установленной императором Константином религиозной системой, которая в целом сохраняла нейтралитет государства по отношению к разнообразным культам и исповеданиям граждан империи[К 8]. При Феодосии догматы христианства начали фиксироваться не в результате свободного обсуждения в церковных кругах, а утверждались правительственными указами.

Император Феодосий канонизирован в лике святого, день памяти в православной церкви отмечается 17 (30) января.

Христианство как государственная религия

Феодосий происходил из христианской семьи, но по словам Сократа Схоластика был крещён во время болезни епископом Фессалоник Асхолием только в 380 году.[18]

27 февраля 380 года, спустя год после провозглашения императором, Феодосий в Фессалониках (в период войны с готами) издал основополагающий эдикт de fide catholica («о вселенской вере»). Была объявлена в качестве допустимой для подданных империи христианская вера исключительно в форме, зафиксированной на Никейском соборе:

«В соответствии с Нашим распоряжением, все народы, находящиеся под управлением Нашей Милости, должны придерживаться веры, переданной римлянам апостолом Петром, ибо она очищает и по сей день. Это есть та вера, которой следует понтифик Дамасий, а также епископ Александрии Петр, человек апостольской святости. Следуя апостольской святости, иначе говоря, в соответствии с учением апостолов и Евангелия, мы должны верить в единого Бога Отца, Сына и Святого Духа, придерживаясь положения о том, что они равны по величию, а также догмата о Святом Духе.»[19]

Через год в январе 381 года был выпущен новый эдикт с уточнением фессалоникского постановления.[20] Победа «никейцев» была закреплена идеологически на Константинопольском соборе (Втором Вселенском) в июле 381 года, а затем поддержана административно запретом возглавлять церкви епископам неникейского исповедания.[21]

Арианство и другие течения в христианстве, отличные от Никейского Символа веры, объявлялись ересями, и подлежали преследованию государством. Хотя арианских убеждений продолжали придерживаться множество жителей империи, им запрещалось иметь свои церкви и собираться в населенных пунктах.[22] Репрессии направлялись в основном против некоторых представителей клира еретических течений. В 388 году, воспользовавшись уходом Феодосия на войну с Магном Максимом, ариане устроили волнения в Константинополе,[23] но Феодосий ограничился лишь предупреждением в их адрес.[24]

Никейская формула веры, поддержанная Феодосием, стала официально называться кафолической. Однако религиозный вопрос не был окончательно разрешён, теологические споры о природе Христа и сути веры продолжились с новой силой в 1-й половине V века.

Борьба с язычеством

Первые императоры-христиане развернули борьбу с некоторыми языческими традициями (в частности, смертью каралось обращение за прорицаниями), но только при Феодосии государство поставило целью искоренить языческие культы и религии. Как замечено в «Пасхальной хронике»: «Прославленный Константин, процарствовав, только запер святыни и храмы эллинов, а этот Феодосий — уничтожил [их]…»[25]

В 381385 годах рядом указов запрещены были под страхом смертной казни жертвоприношения и предписано уничтожение языческих храмов. Эдикт 391 года нанёс очередной удар язычеству, установив тяжёлые штрафы за поклонение старым богам:

«Никому не дано права совершать жертвоприношения, никто не должен совершать обход вокруг [языческих] храмов, никто не должен почитать капища. Каждый должен знать, что Наш закон запрещает вход в языческие храмы, и, если кто-либо попытается, невзирая на Наш запрет, совершить те или иные культовые действия по отношению к богам, то пусть знает, что ему не удастся избежать наказания, даже воспользовавшись особыми знаками императорского расположения. Судья […] должен заставить нечестивого нарушителя закона, вошедшего в оскверненное место, заплатить в Нашу казну штраф в размере пятнадцати фунтов золотом.»[26]

В 392 христиане под руководством воинствующего патриарха Александрийского Феофила разрушили культовый центр Александрии Серапеум, включая храм бога Сераписа и библиотеку. Феодосий запретил изучение и преподавание математики (астрологии),[К 9] хотя и до его указа с конца III века эта дисциплина связывалась с магией и колдовством, и занятия ею жестоко карались.[27]

В 393 году[К 10] в последний раз отмечались Олимпийские игры, которые были главным спортивным праздником в Древней Греции на протяжении более чем 11 веков. В литературе иногда связывают прекращение игр с указом Феодосия, но последний его известный эдикт по борьбе с язычеством датируется 392 годом и там нет указания на запрет Олимпийских игр. Феодосий не запрещал состязания вообще (Сократ Схоластик заметил, что Феодосий скончался в день, когда проводились конские бега), но наложил определенные ограничения, которые и сделали невозможным проведение греческих Олимпиад.

Продолжала существовать знаменитая философская школа в Афинах. В Александрии христиане с интересом изучали классическую античную философию без ущерба для своего религиозного чувства. Знатные сенаторы в Риме продолжали традиционно придерживаться языческих воззрений, хотя без возможности публично исполнять прежние церемонии.

Фактически практика язычества продолжалась внутри отдельных семей или в глухих углах империи; празднества языческих культов переплелись с христианскими обрядами и обычаями, открывая дорогу новому синкретизму.

Нехристианские авторы той эпохи связывали с отменой жертвоприношений и других языческих церемоний последовавший вскоре упадок Римской империи.[К 11]

Личность Феодосия

Внешность и характер

Наиболее подробно о внешности и личности Феодосия рассказал римский историк Секст Аврелий Виктор:

«Феодосий — насколько это видно по древним описаниям и изображениям — телосложением и по характеру был похож на Траяна: такой же высокий рост, такая же фигура и пышные волосы и такое же лицо […] Феодосий был кроток, милостив, общителен, он считал, что отличается от прочих людей только своей одеждой; и был благожелателен ко всем, особенно же к хорошим людям. Он в такой же мере любил людей простодушных, как и восхищался учёными, но притом честными, был щедр и великодушен […] В отношении наук, если смотреть на наиболее преуспевших в них, его образование было посредственно, но он был очень проницателен и очень любил узнавать о деяниях предков […] Он упражнялся физически, но не увлекаясь и не переутомляясь, отдыхал, когда был досуг, преимущественно на прогулках; здоровье поддерживал, соблюдая умеренность в пище.»[28]

Нехристианский историк V века Зосима, следуя за своим источником Евнапием, был настроен критично к гонителю язычников Феодосию. По его словам, император обожал роскошь, окружил себя большой свитой и бездумно тратил казну. Чтобы поправить финансы, он продавал управление провинциями любому человеку, предложившему наивысшую цену.[29]

Семья и потомки

У Феодосия были сестра и брат Гонорий, которые рано умерли.[28] Феодосий взял на воспитание их детей; дочерей брата Ферманцию и Серену он выдал замуж за своих военачальников. Серена в 387 стала женой будущего главнокомандующего войсками Западной Римской империи Стилихона, сенат Рима казнил её в 408 году по подозрению в сговоре с вождем готов Аларихом.

  • Первая жена Феодосия, Элия Флавия Флацилла, была родом из Испании, много занималась благотворительностью и скончалась в 386 году. Их дети: будущие императоры Аркадий (род. ок. 377) и Гонорий (род. 384), а также умершая в детстве Пульхерия (род. 385).
  • В 387 году[К 12] Юстина, вдова императора Валентиниана I, устроила брак Феодосия на своей дочери Галле, отличавшейся по отзыву Зосимы необыкновенной красотой. Таким образом Феодосий породнился с императором Запада Римской империи Валентинианом II, братом Галлы. Галла родила Галлу Плацидию, ставшую в 414 году женой готского вождя Атаульфа и только после того римской императрицей, а также умершего в детстве Грациана. Галла скончалась в родах (новорожденный Иоанн также умер) в мае 394 года.

Напишите отзыв о статье "Феодосий I Великий"

Комментарии

  1. Год рождения вычисляется исходя из того, что согласно Авр. Вик. (Извлечения …, 48.19, 47) Феодосий был провозглашён императором в 32 года, а скончался на 50-м году жизни. Более поздний церковный историк Сократ Схоластик (5.26) сообщил, что Феодосий скончался в 60 лет, что противоречит свидетельству Амм. Марцеллина о юности Феодосия в пору его войны с сарматами.
  2. Авр. Вик. (48.1) назвал имя отца Феодосия как Гонорий, однако Павел Диакон (Hist. Rom, 12.1), копирующий Авр. Вик., и Иероним (Chron. s.a. 376) назвали имя отца как Феодосий.
  3. Амвр. Мед. (Слово на смерть Феодосия Великого): «Носил тяжкое ярмо и Феодосий от юности своей, когда убийцы отца его замышляли против его жизни.»
  4. Pan. Lat. 2(12).10.2-3 (Панегирик Латина Дрепания); Themist. Or. 14.182c, 15.198a. (Речи Фемистия). Так Фемистий в речи 14 (14.182c), произнесенной в 379 году, говорит, что римляне призвали Феодосия на царство в момент, когда тот воевал с сарматами. В обзорно-исторической литературе, ссылаясь на Авр. Виктора («Извлечения …», гл. XLVII) и Орозия, обычно считают, что Грациан вызвал Феодосия из Испании, что противоречит более ранним свидетельствам.
  5. Дата указана в «Консульских списках» (Consularia Constantinopolitana) как «V non. Oct.»
  6. Войска Грациана дезертировали под Парижем, и он вынужден был бежать. Грациан был убит 25 августа 383 года военачальником Магна Максима в Лугдуне.
  7. 7 тыс. убитых (Феодорит Кирский, 5.17) ; 15 тыс. убитых (Иоанн из Никиу, LXXXIII.42; Иоанн Малала, 347)
  8. Император Константин Великий в 313 году издал в виде письма закон о свободе религиозных культов (Миланский эдикт). Эдикт взял христианство под защиту государства, но не сделал его господствующей религией в империи.
  9. Cod. Theod., IX. 16. 8: «Если кто-либо днем или ночью будет задержан в момент занятий (в частном порядке или в школе) этой запрещенной ложной дисциплиной, то оба [учитель и ученик] должны быть преданы смертной казни.»
  10. Проведение последних Олимпийских игр в 393 году является предположением историков. Из документов известно имя последнего победителя лишь в 291-й Олимпиаде в 385 году.
  11. Зосима (IV.59): «Таким образом законы по деятельности святилищ и жертвоприношениям были отвергнуты […] Как следствие, Римская империя, постепенно умаленная, стала обиталищем варваров.»
  12. Феодосий женился на Галле в конце 387 года (Зосима, IV.43), по хронике Марцеллина это произошло в 386 году.

Примечания

  1. Зосима, 4.24.4
  2. Амм. Марц., 29.5.4
  3. Амм. Марц., 29.6.15
  4. Зос., 4.16.6
  5. 1 2 [www.roman-emperors.org/theo1.htm David Woods, Theodosius I ]: An Online Encyclopedia of Roman Emperors
  6. Cons. Constant. s.a. 379
  7. Филосторгий, кн. 9
  8. Зосима, 4.25
  9. Consularia Constantinopolitana, s.a. 380; Сокр. Схол., 5.6
  10. Consularia Const., s.a. 381
  11. Pan. Lat. 2(12).22.3.
  12. Ambr. Ep. 73(40).23; Pan. Lat. 2(12).34-35.
  13. 1 2 3 Орозий, 7.35; Павел Диакон, Римская история, 12.1
  14. Созомен, 7.25
  15. Феодорит Кирский, 5.18
  16. Сократ Схоластик, 5.18
  17. Филосторгий, кн.11
  18. Сокр. Схол., 5.6
  19. Cod. Theod., XVI, 1. 2 (от 28 февраля 380 г.)
  20. Cod. Theod., XVI, 5. 6 (от 10 января 381 г.)
  21. Cod. Theod., XVI, 1. 3 (от 30 июля 381 г.)
  22. Cod. Theod.,XVI, 5. 11—12
  23. Сократ Схоластик, 5.13
  24. Cod. Theod., XVI, 5. 16
  25. Chron. Pasch., p. 561. 10—12. По Феодориту Кирскому, 5.21
  26. Cod. Theod., XVI. 10. 11 (от 16 июня 391 г.)
  27. Кодекс Юстиниана, IX. 18. 2 (статья 294 года)
  28. 1 2 Аврелий Виктор, «Извлечения о жизни и нравах римских императоров», гл. XLVIII
  29. Зосима, IV.25

Ссылки

  • [www.roman-emperors.org/theo1.htm Theodosius I] : биография Феодосия, написанная на основе первоисточников историком David Woods.
  • [ancientrome.ru/imp/theod1.htm ФЕОДОСИЙ I] : популярная биография Феодосия по изданию: М. Грант. Римские императоры / пер. с англ. М. Гитт — М.; ТЕРРА — Книжный клуб, 1998

Отрывок, характеризующий Феодосий I Великий

– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.