Фердинанд I (император Австрии)

Фердинанд I Ferdinand I.<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Император Австрии, Король Венгрии, Король Богемии, Король Хорватии и Славонии, Король Галиции и Лодомерии, Король Ломбардии и Венеции
2 марта 1835 — 2 декабря 1848
Предшественник:	Франц I
Преемник:	Франц Иосиф I
Рождение:	19 апреля 1793(1793-04-19) Вена
Смерть:	29 июня 1875(1875-06-29) (82 года) Прага
Место погребения:	Императорский склеп
Род:	Габсбурги (Габсбург-Лотарингская династия)
Отец:	Франц I
Мать:	Мария-Терезия Бурбон-Сицилийская
Супруга:	Мария Анна Савойская
Награды:

Фердина́нд I (нем. Ferdinand I.), (19 апреля 1793 — 29 июня 1875), император Австрии с 2 марта 1835 по 2 декабря 1848 года, король Венгрии и Чехии (как Фердинанд V, в те же годы). Страдавший различными болезнями император государственных талантов не имел и добровольно отказался от власти. Был популярен в Чехии, где провёл последние годы жизни и получил прозвище «Фердинанд Добрый» (чеш. Ferdinand Dobrotivý).

Царствование

Старший сын императора Франца I; вступил на престол по смерти отца в 1835 году. Отличался слабым здоровьем, страдал эпилепсией и гидроцефалией. Сложившееся представление о Фердинанде как о человеке не вполне здоровом душевно и даже слабоумном не совсем справедливо. Большую часть своей жизни он не принимал участия в официальных мероприятиях из-за частых (до двадцати в день) приступов судорог, но это не помешало ему овладеть пятью языками, научиться играть на фортепьяно, последовательно и разборчиво вести дневник и корреспонденцию, хотя и было настоящим препятствием для осуществления эффективного управления государством, не говоря уже о том, что император совершенно не мог присутствовать на публичных церемониях. Пережив шок во время покушения в 1832 году, Фердинанд еще больше погрузился в себя, занявшись ботаникой.

В политическом отношении его правление по существу ничем не отличалось от реакционного царствования его отца, ибо Меттерних по-прежнему руководил всеми делами империи, приобретя еще бо́льшую независимость в действиях. Фердинанд был по характеру мягким, добрым, спокойным, но, будучи нормальным в умственном плане, оставался до последней степени вялым и нерешительным человеком, не имевшим необходимой для абсолютного монарха воли к действию. Он тяготился делами, совершенно ими не интересуясь и мало что в них понимая, хотя живо интересовался наукой и техникой, покровительствовал строительству железных дорог. Составилось своего рода регентство из Меттерниха, Коловрата и эрцгерцога Людвига, которое и правило империей, а Фердинанд подписывал все бумаги, какие только ему подавались. Сохранился исторический анекдот, часто приводимый как свидетельство недалёкости Фердинанда и нередко не совсем верно интерпретируемый как единственный внятный указ, сделанный им за всю жизнь: когда его повар доложил ему, что он не мог приготовить требуемые абрикосовые клёцки, потому что абрикосы были вне сезона, Фердинанд сказал: "Я император, и я хочу клёцки!".

Личные свои наклонности Фердинанд проявил лишь в общей амнистии (1838 год) политических преступников, бывших под судом и следствием в Ломбардии, и в нескольких частных амнистиях по другим делам; жестокости в обращении с политическими арестантами, столь свойственной его предшественнику, у Фердинанда не было и следа.

Фердинанд I почитается частью русских старообрядцев (приверженцев так называемой Белокриницкой иерархии) как благодетель. В 1846 году он позволил учредить на австрийской территории в селе Белая Криница (ныне Черновицкая область Украины) старообрядческую архиерейскую кафедру, на которую был возведён перешедший в старообрядчество греческий митрополит Амвросий. Этим актом в старообрядчестве была восстановлена трёхчинная иерархия (епископ-священник-дьякон), существующая до сих пор.

Революция 1848

Мартовские дни 1848 года заставили его удалиться в Инсбрук. Ни с кем из европейских монархов победоносная революция 1848 года так быстро не примирилась, как с Фердинандом: против него лично никто ничего не имел. В начале осени 1848 года он вернулся в Вену, но быстрые успехи венгерского восстания в связи со взрывом октябрьского возмущения в Вене окончательно сокрушили и утомили императора. Реакция, восторжествовавшая почти во всей Европе в последние месяцы 1848 года, не успокоила его. 2 декабря 1848 года он отрёкся от престола (в Ольмюце) в пользу своего племянника Франца Иосифа I.

Несамостоятельность Фердинанда и непонимание требований времени были так велики, что незадолго до мартовской революции, когда ему докладывали о расстроенном состоянии финансов, он сказал: «ну, на меня и Меттерниха ещё хватит!» Австрии без Меттерниха он совсем себе, по-видимому, не представлял; поэтому после падения Меттерниха его правление обратилось в ряд самых непоследовательных колебаний, завершившихся отказом от престола. После отречения он жил в своих чешских поместьях и в Праге, занимаясь сельским хозяйством, к которому всегда чувствовал склонность.

Титул

Фердинанд использовал следующий титул:

Мы, Фердинанд I, Божьей милостью император Австрийский, король Иерусалимский, Венгерский, Богемский, Далматский, Хорватский, Словенский, Галиции и Лодомерии; эрцгерцог Австрийский, герцог Лотарингский, Зальцбургский, Вюрцбургский, Франконский, Штирийский, Каринтии и Карниолы; великий герцог Краковский, великий князь Трансильвании; маркграф Моравии; герцог Сандомирский, Мазовецкий, Люблинский, Верхней и Нижней Силезии, Аушвица и Затора, Тешена и Фриули; князь Берхтесгадена и Мергентейма; граф Габсбургский, Горицы, Градишки и Тироля; и маркграф Верхней и Нижней Лузации и в Истрии.

Награды

28 февраля 1835 года был награждён орденом Св. Андрея Первозванного.

Воинское звание

Австрийский фельдмаршал (18 сентября 1830)

Литература

• Фердинанд I, австрийский император // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Фердинанд I (император Австрии)

Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.