Ференц II Ракоци

Ференц II Ракоци <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Ференц II Ракоци (венг. II. Rákóczi Ferenc; 27 марта 1676, Борши, Трансильвания, ныне Борша, Словакия — 8 апреля 1735, Родосто, ныне Текирдаг, Турция) — князь Трансильвании c 1704 года и верховный князь конфедерации с 1705 года, руководитель антигабсбургской национально-освободительной войны венгерского народа 1703—1711 годов.

Происхождение и воспитание

Ференц II Ракоци родился в деревне Борши (теперь Кошицкий край, Словакия) в семье наследного правителя Трансильвании Ференца I Ракоци и Илоны Зриньи (Елены Зринской), племянницы Миклоша Зриньи (Николая Зринского). Внук трансильванского князя Дьёрдя II Ракоци и хорватского бана Петра Зринского.

Отец Ференца II умер, когда тот был ещё младенцем, поэтому австрийский императорский совет при Леопольде I добился предусмотренного завещанием Ференца I Ракоци предоставления себе прав на опеку над малолетним наследником трансильванского престола, чтобы устранить потенциальный оплот сопротивления подчинению установления власти династии Австрийских Габсбургов над Венгрией. Тем не менее, Илона Зриньи сохранила за собой опеку над сыном при верховной опеке со стороны Леопольда I.

Детство Ференца Ракоци прошло в замках Мункача, Шарошпатака и Регеца, однако после смерти бабушки Софии Батори с 1680 года семья Ракоци окончательно осела в Мукачевском замке, который позже станет оплотом повстанцев во главе с ним и к которому Ракоци питал особенно тёплые чувства на протяжении всей жизни. Воспитывался юный потомок трансильванских правителей в иезуитских школах.

Ракоци и восстание Тёкёли

Второй муж Илоны Зриньи, «король куруцев» Имре Тёкёли, не вмешивался в воспитание её детей, занимаясь по преимуществу борьбой за сохранение суверенитета Трансильвании. Однако разгром турок под Веной в 1683 году усилил недоверие Османской империи к трансильванскому князю, и Тёкёли даже был готов отправить приёмного сына в качестве заложника в Стамбул, однако Илона Зриньи воспрепятствовала такому решению.

В 1686—1689 годах Ференц Ракоци пребывал с матерью в осаждённом австрийскими войсками Мукачеве. Хотя первоначально Илоне Зриньи удавалось стойко оборонять замок, но к 1689 году силы его защитников иссякли, и после капитуляции она с детьми была отправлена в Вену, которую могли покинуть только с позволения императора. После подписания Карловицкого мирного договора 26 января 1699 года Тёкёли и Зриньи были высланы из страны, а сам юный Ракоци остался при императоре.

С 1692 года Ференц II Ракоци был ишпаном (управляющим) Шарошского комитата. В это время остатки поддерживавших Тёкёли крестьян подняли новое восстание и даже завладели крепостями Токая, Патака и Уйгея. Тем не менее, сам ишпан не одобрил неорганизованности стихийного крестьянского движения и был вынужден поспешно выехать в Вену, чтобы опровергнуть сомнения в его лояльности к императорскому двору. Тем не менее, на самом деле, Ракоци пришёл к выводу о необходимости восстановления суверенитета упразднённого в 1526 году независимого Венгерского королевства и стал подумывать об организации вооружённого выступления против Габсбургов. С этой целью он заручился полной поддержкой третьего по размерам своих земельных владений феодала страны, образованного землевладельца Миклоша Берчени, чьи наделы граничили с землями Ракоци и включали город Ужгород (Унгвар).

Национально-освободительная война

Накануне Войны за испанское наследство в 1697 году Ференц Ракоци уже был среди участников антиавстрийского заговора, поддерживая контакты с французским королём Людовиком XIV, который готовился к военному конфликту с Австрией. После раскрытия заговора благодаря перехвату переписки между Ракоци и французами австрийским шпионом молодой венгерский аристократ 18 апреля 1700 года был заключён австрийскими властями в крепости Винер-Нойштадт (Бечуйхей) неподалёку от Вены. Ракоци грозила неминуемая казнь, однако в 1701 году ему удалось убежать в Польшу, где он встретился с Берчени и представителями Франции.

В 1703 году большинство австрийских войск было отведено из Венгрии и Трансильвании для участия в Войне за испанское наследство, и в окрестностях Мукачева была собрана новая армия повстанцев-куруцев, набранная преимущественно из венгерских и русинских крестьян Закарпатья, требовавших ликвидации феодального и иноземного гнёта. Куруцы обратились за помощью к Ференцу II Ракоци, и на этот раз тот согласился возглавить крестьянское восстание в силу благоприятной внешнеполитической ситуации. Сочтя момент подходящим для начала борьбы за свободу, Ференц II Ракоци возвратился в северо-восточную Венгрию, где 7 июня 1703 года призвал к восстанию против правления Габсбургов.

В минимальные сроки Ференцу II Ракоци удалось создать регулярную армию, основанную на базе сил восставших против своих господ крестьян (практически вся венгерская знать отказалась поддержать Ракоци). 15 июня 1703 года у Лавочного к силам повстанцев присоединились трёхтысячные части Тамаша Эсе, а вскоре их силы пополнились 600 отборных польских наёмников под командованием Берчени. К нему присоединялись значительные силы крестьян, и к сентябрю 1703 года вся Венгрия до Дуная была освобождена от австрийцев. На освобождённых территориях Ракоци оказывал содействие развитию экономической жизни, особенно ремесла и торговли.

Однако в 1704 году при баварском Хёхштедте (Гохшедте) австрийцам и англичанам удалось победить силы французов и баварцев, что позволило бросить против повстанцев новые силы австрийских лабанцев. Несмотря на вызванное этим событием сокращение французской финансовой помощи, до июля 1704 года поддержка славянского и румынского населения позволила борцам за независимость Венгрии освободить от габсбургских войск всю Трансильванию, а до декабря 1705 года — весь Задунайский край. Более того, под влиянием военных успехов повстанцев к ним примкнула значительная часть дворянства, не разделявших социальных требований куруцев, но также недовольных нахождением на венгерском престоле чужеземца. При поддержке знати в 1704 году Ракоци был избран князем восстановленного княжества Трансильвания.

В сентябре 1705 года сословное Национальное (Государственное) собрание в ноградском городке Сечень (szécsényi országgyűlés) отказалось утвердить императора Иосифа I венгерским королём, провозгласив взамен создание конфедерации во главе с Ференцом II Ракоци для восстановления независимости страны. Одновременно создавался и новый государственный аппарат для восстановленного Венгерского государства: были созданы органы исполнительной власти — Сенат и Экономический совет, — а также регулярная армия Венгрии.

13 июня 1707 года Государственное собрание в Оноде утвердило предложенный Ференцом Ракоци закон о детронизации Габсбургов с венгерского престола. Так как Франция была не в состоянии оказывать систематическую помощь сражающейся Венгрии, в дипломатическом арсенале Ференца Ракоци оставалось лишь одно дружественно настроенное по отношению к венгерскому национально-освободительному движению государство — Россия. В сентябре 1707 года представителями Ракоци был подписан тайный договор с послами Петра I Великого, и страны обменялись послами. Однако военно-политический союз между Венгрией и Россией остался не реализованным на практике: вторжение Карла XII на территорию Речи Посполитой и Российского государства сковало все силы Петра I на полях боёв Северной войны.

Конец войны и капитуляция

Кроме всего прочего, после 1707 года ослабела и внутренняя база куруцев: несмотря на принятие Национальным собранием в декабре 1708 года закона об освобождении от крепостной зависимости участников освободительной войны, крестьянство несколько снизило свою активность в борьбе за независимость движения. 3 августа 1708 года в сражении у словацкого города Тренчин Ференц II Ракоци был серьёзно ранен при падении с лошади. Считая, что их руководитель мёртв, куруцы обратились в бегство. Столь серьёзное поражение в сражении с габсбургскими войсками, а также последовавшая победа лабанцев в январе 1710 года у Ромханя заставили Ракоци отводить свои силы на северо-восток, к Сатмару и Мукачеву, где он пользовался сильнейшей поддержкой.

Не доверяя заверениям посла императора Яноша Пальфи в амнистии, Ференц II Ракоци 21 февраля 1711 года покинул страну и направился в Польшу (незадолго до этого после отречения Августа II Фредерика он выдвигал свою кандидатуру на польский престол), стремясь добиться помощи от России и Франции и поручив верховное главнокомандование венгерскими войсками барону Шандору Каройи.

Однако дворянство склонялось к компромиссу и миру с Габсбургами, соответственно, сам главнокомандующий повстанческой армией барон Шандор Каройи без согласия руководителя венгерского национально-освободительного движения вступил в тайные переговоры с командующим австрийскими войсками графом Пальфи, окончившиеся изменническим мирным договором, заключенным 30 апреля 1711 года в Сатмаре (ныне — Сату-Маре в Румынии). Через два дня, 1 мая 1711 года основные силы куруцев в 12 000 человек капитулировали на Надьмайтенском поле у Сатмара. Несмотря на официальную капитуляцию, мужественные защитники последней из находившихся под контролем куруцев крепостей — Мукачевского замка в Закарпатье — оборонялись вплоть до своей сдачи габсбургским войскам 22 июня 1711 года.

Эмиграция и смерть

До ноября 1712 года Ференц Ракоци скрывался в Данциге под именем графа Шароши. Некоторое время он жил в Российском государстве, надеясь на военную поддержку Петра I, затем выехал в Англию, но не был допущен королевой в страну, поэтому с 1712 года находился во Франции, а 10 октября 1717 года высадился в Галлиполи на турецком побережье с целью поселиться в Стамбуле. Пытался с помощью Османской империи восстановить свою власть в Трансильвании, но заключение австрийско-турецкого договора перечеркнуло надежды Ракоци. Переводчиком Ракоци в Турции был Ибрахим Мутеферрика — мусульманин венгерского происхождения, первопечатник исламского мира.

В Турции Ференц II Ракоци работал над своими «Мемуарами о венгерской войне».

Ференц II Ракоци умер в городе Родосто (теперь Текирдаг, Турция) 8 апреля 1735 года, а прах его был перенесён на родину, в Кошице, и захоронен в крипте собора Святой Елизаветы.

Отрывок, характеризующий Ференц II Ракоци

– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».