Фере, Николай Эдуардович

Николай Эдуардович Фере
Род деятельности:	агроном, педагог, сподвижник А. С. Макаренко
Дата рождения:	1897(1897)
Место рождения:	Российская империя
Гражданство:	Россия, СССР
Дата смерти:	1981(1981)
Место смерти:	Москва, СССР
Разное:	одно из главных действующих лиц «Педагогической поэмы», оставил воспоминания о совместном труде с А. С. Макаренко в Колонии им. М. Горького, соавтор первой изданной книги А. С. Макаренко

Николай Эдуардович Фере (1897—1981, Москва) — агроном и педагог, к.т.н., зав. кафедрой эксплуатации машинно-тракторного парка Московского государственного агроинженерного университета имени В. П. Горячкина с 1958 по 1962 г. Наиболее известен как один из умелых и энергичных сподвижников А. С. Макаренко по Колонии им. Горького, сначала в должности помощника Макаренко по сельскому хозяйству, а затем и по всей производственной части. Соответственно Н. Э. Фере стал и одним из главных действующих лиц всемирно известной «Педагогической поэмы», где представлен под именем Эдуарда Николаевича Шере. Оставил воспоминания о постановке сельскохозяйственного труда в Колонии им. Горького и о самом Антоне Семёновиче Макаренко.

В Колонии им. Горького

В 1921 году Н. Э. Фере окончил сельскохозяйственный институт и начал служить агрономом под Полтавой. Как и многие, был наслышан и интересовался необычным новым заведующем Колонии в Трибах. В апреле 1922 г. Фере первый раз встретился и разговорился с колонистами о необычном происшествии в колонии, но лично познакомиться с заведующим ещё два года не доводилось. В начале 1924 г. знакомая Н. Э. Фере, бухгалтер Е. А. Пышнова, поступившая на работу в колонию, предупредила его, что Антон Семёнович подыскивает себе помощника — специалиста в области сельского хозяйства. Это и послужило предлогом для знакомства, состоявшегося в начале апреля 1924 г. в помещении Полтавского отдела народного образования.

Ни о чём не расспрашивая, А. С. Макаренко сразу заговорил о положении хозяйства колонии.

Колония имени М. Горького, расположенная пока ещё в маленьких Трибах, должна освоить полученное ею большое хозяйство в Ковалёвке, на другом берегу реки Коломак. Колония испытывает серьёзные затруднения с продовольствием. Земли в Трибах немного, около двенадцати гектаров, а почва — сыпучий песок. Урожаи иногда даже не покрывают расходов на семена. В Трибах невозможно правильно организовать труд колонистов, являющийся основой воспитательно-педагогической работы с ними. В Ковалёвке же до 80 гектаров земли и почва хорошая — чернозём; там есть луга и сад. <…>. Сельское хозяйство должно быть построено на научных основах и вестись образцово. Поэтому, сказал Антон Семёнович, он и решил пригласить в качестве своего помощника специалиста-агронома.

При этом Макаренко ставил задачу во что бы то ни стало успешно закончить предстоящий весенний сев и уже в этом году полностью обеспечить потребность колонии в овощах, а в будущем году — в жирах и в молоке. При этом он подчеркнул, что не может быть и речи о привлечении для сельскохозяйственных работ какой бы то ни было наёмной рабочей силы, кроме небольшого числа руководителей-специалистов.

«Как ни молод я был, пишет дальше Н. Э. Фере, у меня хватило жизненной опытности, чтобы отчётливо представить себе, какой нелёгкий путь ожидает меня… <…> но молодость взяла своё: она подсказала мне, что пренебречь интересной работой под руководством талантливого человека только потому, что эта работа трудна,- признак непростительной слабости».

И 14 апреля 1924 г. Н. Э. Фере приступил к обязанности помощника начальника Колонии им. Горького по сельскохозяйственной части. Соседи уже начали сев и с первого же дня потребовалось распределять поля, налаживать инвентарь, учить работе с плугом и т. д. В начале 1925 г. Макаренко впервые за многие годы решил, наконец, взять небольшой отпуск для поездки в Москву и попросил Фере быть своим заместителем. Около месяца Николай Эдуардович с помощью Совета бригадиров успешно руководил делами и все вместе ждали возвращения Антона Семёновича…

Под руководством и с участием Н. Э. Фере в Колонии им. Горького были внедрены более современные на то время сельскохозяйственные технологии, подбирались лучшие сорта растений и элитные породы животных, за приплодом которых окрестные селяне выстраивались в очередь. Удалось добиться приличной для тех лет урожайности — 30 ц пшеницы с гектара. Фере начал внедрять многопольный севооборот с упором на кормовые культуры и взял курс на развитие более прибыльного животноводства.

Н. Э. Фере внимательно присматривался, старался перенять также воспитательные и педагогические подходы А. С. Макаренко.

В 1927 году А. С. Макаренко разработал проект создания Управления детколониями Харьковской области (тогда ещё губернии), которое должно было взяться за широкое внедрение в жизнь опыта колонии имени М. Горького.

Отдел народного образования Харьковского губисполкома высказался против предложений Антона Семёновича, однако проект был сдобрен одним из заместителей председателя губисполкома, хорошо знавшим старый и новый Куряж. Но заведовать Управлением детколониями Антон Семёнович отказался, и по его совету во главе этого нового учреждения была поставлена по совместительству Галина Стахиевна Салько. Макаренко стал её заместителем, заведование производственной частью Управления поручено было Н. Э. Фере.

Однако, по настоянию не смирившихся с поражением работников Наробраза Управление не получило никаких административных прав и, в частности, права сменять персонал детских учреждений. Поэтому его деятельность вынуждено была ограничена посещением колоний и сообщениями об опыте Колонии им. Горького из первых уст её создателей. Об опыте, как пишет Н. Э. Фере, зачастую и сознательно искажавшемся и извращавшемся недоброжелателями до неузнаваемости: чаще всего распространялись слухи о якобы жестоком обращении с детьми, широком применении карцеров в Колонии им. Горького и т. п. околесица …

В мае 1928 г. Н. К. Крупская выступила на съезде комсомола с резкой критикой А. С. Макаренко и его подходов в том же понимании (якобы рукоприкладство, казарменные порядки и т. п.) как их представили представители украинского наробраза. В июне Антон Семёнович был уволен с поста заведующего колонией, вскоре, столкнувшись с насаждаемыми новым директором порядками, стали покидать её и другие сотрудники.

Очерк об экспедиции в Донские степи

В конце 1928 г. Зернотрест предложил Н. Э. Фере участвовать в научной экспедиции в Донские степи по изучению опыта работы первых крупных механизированных зерносовхозов, он дал согласие и в начале 1929 года тоже простился с колонией.

Перед отъездом Фере заехал в Коммуну им. Дзержинского, где тепло вспоминали прошлые годы, поговорили и о будущей экспедиции.

Макаренко предложил:

— Как бы мне самому хотелось окунуться в вашу работу! Поехать в совхоз я, конечно, не могу. Но если вы не возражаете, я охотно помогу вам по возвращении литературно оформить всё, что вы делали, видели, слышали. Осветить в живом очерке опыт первых крупных механизированных совхозов будет крайне полезно для тысяч рядовых организаторов социалистического сельского хозяйства Украины. Давайте сделаем это? Я с радостью согласился на предложение Антона Семёновича усердно собирать в экспедиции материалы для будущей очерковой книжки, о которой он говорил…

Весну, лето и осень Н. Э. Фере провёл в Донских степях, а в декабре 1929 года снова встретился с Антоном Семёновичем в Харькове на квартире его жены Галины Стахиевны Салько. Макаренко в то время завершал «Педагогическую поэму», начал знакомить и обсуждать с Галиной Стахиевной и Фере её главы. Январь-февраль 1930 года еженедельно проходили эти встречи. В марте, отложив на неделю работу над «Педагогической поэмой», Антон Семёнович взялся за очерк на основе материалов экспедиции Н. Э. Фере и уже в следующую пятницу читал его Николаю Эдуардовичу с Галиной Стахиевной.

Собранные мною наблюдения и данные были мастерски литературно обработаны Антоном Семёновичем, оживлены поэтичными описаниями степной природы и обогащены очень ценными сравнениями и глубокими замечаниями по экономическим и политическим вопросам. На мою долю оставалось внести ряд технических поправок, и очерк можно было публиковать. Так родилась в соавторстве со мною небольшая книга Антона Семёновича, названная им «На гигантском фронте».

Хотя первая часть «Педагогической поэмы» и названный очерк были сданы в Государственное издательство Украины одновременно — весной 1930 года, издательство отказалось печатать «Педагогическую поэму» под предлогом её дискуссионности, в то же время очерк «На гигантском фронте» оно одобрило без всяких возражений.

А. С. Макаренко решительно не хотел ставить свою фамилию на его обложке, чтобы не давать повод его обвинить в «несерьёзности», «разбросанности», попытке делать выводы и обобщения в малознакомой ему области жизни. В конце концов соавторы пришли к соглашению указать на обложке только их инициалы (Н. Ф. и А. М.). Издательство не возражало и очерк вышел в свет летом 1930 года на украинском языке и, таким образом, оказался первым печатным трудом Макаренко, увидевшим свет раньше «Педагогической поэмы».

До конца жизни А. С. Макаренко они поддерживали добрые отношения с Н. Э. Фере, неоднократно встречались, в том числе в Москве.

Позже Николай Эдуардович Фере напишет и издаст воспоминания о постановке сельскохозяйственного дела в Колонии им. Горького и о самом Макаренко, которые назвал «Мой учитель».

Последующая трудовая деятельность

В 1930 году Н. Э. Фере начал по совместительству работать лектором и преподавателем в ряде харьковских вузов, а с 1934 года полностью перешёл на вузовскую учебную работу. К 1939 г. Н. Э. Фере защитил диссертацию на звание к.т. н., стал доцентом и в этом же году его приглашают на кафедру эксплуатации машинно-тракторного парка в Московский государственный агроинженерный университет имени В. П. Горячкина, где он преподавал, совместно с сотрудниками подготовил несколько пособий по специальности кафедры, а с 1958 по 1962 г. являлся заведующим названной кафедры.

Умер в Москве в 1981 г.

Основные труды

по специальности

• Н. Ф. и А. М. На велетенському фронті (На гигантском фронте). Украина, 1930 г.  (укр.)
• Фере Н. Э., Усов П. В., Шмелёв Б. М. и др. Сельскохозяйственное машиноведение. Пособие для учащихся 8 класса. Москва: Учпедгиз, 1961 г. 208 с.
• Фере Н. Э., Бубнов В. З., Еленев А. В., Пильщиков Л. М. Пособие по эксплуатации машинно-тракторного парка. Москва: Колос, 1978. 2-е изд.

Воспоминания о Макаренко и Колонии им. Горького

• Фере Н. Э. [makarenko-museum.ru/lib/About_ASM/Fere_Nikolay_My_Teacher_1953.pdf Мой учитель]. М.: Правда, 1953 г., 103 с.
• Фере Н. Э. Мой учитель. // Воспоминания о Макаренко (Сборник материалов) / Сост. Н. А. Лялин, H.A. Морозова. — Л., 1960. 346 с. — С. 99-212.
• Фере Н. Э. [makarenko-museum.ru/lib/About_ASM/Fere_Nikolay_Agricultural_labour_in_M_Gorky_Colony.pdf Сельскохозяйственный труд в колонии им. М.Горького] // Воспоминания о Макаренко (Сборник материалов) / Сост. Н. А. Лялин, H.A. Морозова. — Л., 1960. 346 с. — С. 213—235.

Ссылки

• [mtp.ucoz.com/index/0-36 О деятельности кафедры эксплуатации машинно-тракторного парка Московского государственного агроинженерного университета имени В. П. Горячкина в 1954—1965 г.г.] // Страница кафедры эксплуатации машинно-тракторного парка Московского государственного агроинженерного университета имени В. П. Горячкина.
• [mtp.ucoz.com/index/0-35 1935-1954 г.г. Работа кафедры под руководством Б. С. Свирщевского] // Страница кафедры эксплуатации машинно-тракторного парка Московского государственного агроинженерного университета имени В. П. Горячкина.
• [legalans.com/articles/publications/3390-uroki-antona-makarenko.html Уроки Антона Макаренко] // legalans.com

Отрывок, характеризующий Фере, Николай Эдуардович

Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.