Феринихингский мирный договор

Феринихингский мирный договор — мирный договор, подписанный 31 мая 1902 года в Претории и положивший конец Второй англо-бурской войне. Бурские республики потеряли независимость и вошли в состав Британской империи, но бюргеры получили амнистию, материальную компенсацию имущественных потерь, сохранили африкаанс и не допустили получения чёрным населением избирательных прав. Название договор получил по селению Феринихинг, где проходили бурские дебаты по поводу договора.

Предыстория

В конце февраля 1900 года войска буров потерпели 2 крупных поражения: при Пардеберге и Ледисмите. С того момента они уже не могли вступать в генеральные сражения с британцами. 5 марта правительства обеих республик направили в Лондон телеграмму, в которой просили прекратить войну на условиях сохранения независимости их государств, свободы и имущества буров. Лорд Солсбери ответил, что его правительство не намерено в будущем ставить себя под угрозу нового нападения буров, и о независимости не может быть и речи. К лету бурские территории были захвачены, и бюргеры начали партизанскую войну. В феврале 1901 года трансваальцы провели безуспешные переговоры с главнокомандующим лордом Китченером. В мае скудные запасы и низкий моральных дух ополченцев вынудили трансваальцев предложить союзникам начать серьёзные переговоры с врагом. Правительство Оранжевой республики отвергло предложение, что вместе с несколькими одержанными вскоре победами заставило Трансвааль продолжать войну.

В марте 1902 года трансваальцы всё же решили начать переговоры. Вице-президент Схалк Бюргер, фактически являвшийся главой государства (Пауль Крюгер находился в Европе), получил от Китченера пропуск в оккупированный Кронштадт и отправился туда с правительством, прислав союзникам просьбу также явиться туда для начала переговоров. Правительство Оранжевой республики было крайне разочаровано инициативой Бюргера, но считало невозможным сепаратные переговоры Трансвааля и потому присоединилось к ним.

Начало переговоров

9 апреля правительства Трансвааля и Оранжевой республики собрались в Клерксдорпе. Транвааль представляли вице-президент Бюргер, государственный секретарь Фрэнсис Рейц, главнокомандующий Луис Бота, генерал Кос де ла Рей, Л. Мейер, Я. Крог и государственный прокурор Л. Якобс (не член правительства). Со стороны Оранжевого государства присутствовали президент Мартинус Штейн, государственный секретарь В. Бребнер, главнокомандующий Христиан де Вет, его заместитель Джеймс Герцог и генерал К. Оливир. После дебатов о необходимости очных переговоров, на следующий день Китченеру в Преторию было послано письмо, где буры выразили готовность начать переговоры о мире. Для разработки конкретных предложений была создана комиссия в составе Бюргера, Рейца, Штейна и Герцога. Они составили конкретные предложения для мирного договора, где предлагали «вечный союз дружбы и мира», экономический союз, взаимную амнистию, равноправие английского и нидерландского языков, создание третейских судов для разрешения будущих конфликтов. Этот документ был готов 11 апреля, вечером того же дня буры получили приглашение Китченера на очные переговоры в Преторию.

Китченера предложенные условия не удовлетворили, но буры уговорили его телеграфировать их на следующий день в Лондон. Оттуда 13 апреля пришёл ответ, что не может быть и речи о дальнейшем независимом существовании бурских республик. Тогда члены правительств обеих республик заявили, что у них нет полномочий вести переговоры о таком монументальном вопросе, как независимость государств. Новая телеграмма 16 апреля из Лондона выражала недоумение позицией буров, так как согласие буров на переговоры фактически означало признание потери суверенитета: это условие ставилось британцами всегда, и за последнее время положение бюргеров только ухудшалось. Бурские лидеры заявили, что лишь весь народ может дать ответ на данный вопрос, и было решено устроить собрание уполномоченных депутатов. 18 апреля Бота, де ла Рей и де Вет выехали в округа и отряды (там находились все бюргеры кроме пленённых и перешедших на сторону врага), где вскоре состоялись выборы представителей. Всего было выбрано по 30 депутатов от каждого государства.

Феринихингское собрание и продолжение переговоров

15 мая депутаты собрались в Феринихинге, где правительства республик разработали для них присягу. Депутаты выбрали председателя, им стал трансваальский генерал К. Бейерс, представлявший Ватерберг. Далее каждому было предложено описать текущую ситуацию и проблемы в их отрядах. Основной проблемой называлась нехватка еды, в числе прочих трудностей выделялись нападения чёрных африканцев и недостаток лошадей. В целом ситуация в Трансваале была хуже, чем в Оранжевом государстве; в десяти истощённых округах было невозможно оставаться. Командовавший капскими отрядами Ян Смэтс рассказал, что надежд на массовые восстания капских буров практически нет.

Заседание 16 мая было посвящено тому, следует ли продолжать войну, и, если нет, то чем можно пожертвовать в переговорах с британцами. Перед этим было решено отклонить посредничество Нидерландов как малоэффективное, равно как и попытки консультироваться с депутацией Крюгера. Некоторые депутаты выражали мнение, что продолжение войны приведёт с истреблению нации африканеров. Им оппонировали, что продолжение войны не обязательно ведёт к поражению, а может позволить добиться свободы. Многие депутаты рассказали, что выбравшие их бюргеры твёрдо велели не соглашаться на потерю независимости; впрочем, по словах некоторых из них, эти бюргеры понятия не имели, что другие отряды находятся в крайне тяжёлом состоянии. Госсекретарь Рейц предложил в качестве аргументов для переговоров с британцами передачу тем Свазиленда (недавно захваченного), золотоносного Витватерсранда и внешней политики республик. Это предложение получило поддержку, хотя многие, в том числе де ла Рей и де Вет, высказались против передачи золотых рудников.

17 мая комиссия из Штейна, Бюргера, Смэтса и Герцога составила редакцию предложения, выставленного британцам. По ней, сохранялась «ограниченная независимость», Великобритания получала: протекторат над республиками, некоторые территории Трансвааля (в предложении они не были названы, но имелись в виду Свазиленд и Витватерсанд), контроль над внешней политикой республик.

Утром 19 мая в Претории снова собрались правительства республик, Китченер, а также верховный комиссар Альфред Милнер. Предложения буров были британцами отвергнуты. Китченер и Милнер указали, что условия мирного договора должны быть разработаны в ключе так называемого «миддельбургского соглашения», представленного Китченером Трансваалю 7 марта 1901 года. Оно, в частности, содержало текст «При первой возможности военное положение будет заменено гражданской администрацией на основаниях, принятых в колониях английской короны. В обеих новых колониях будет на первое время учреждена должность губернатора с административным советом из высших административных лиц, частью из выборных от населения. Правительство его величества желает, однако, установить, как только обстоятельства это дозволят, представительный образ правления с тем, чтобы дать, в конце концов, новым колониям полное самоуправление.» Буры пытались доказать, что их предложение не противоречит этому, и что их территории станут колониями с расширенными правами. Британцы парировали, что те на деле предлагают беспрецедентное создание территорий с двумя правительствами. Они отклонили предложенные земли Трансвааля, так как тот весь переходил под контроль империи. Милнер также выразил недоумение, что буры вообще привезли какое-то предложение, когда они должны были только объявить мнение народа о возможности потери независимости.

После обеденного перерыва Китченер и Милнер окончательно заявили, что мирный договор должен быть заключён в духе миддельбургского соглашения, редакцию которого имела право изменить подкомиссия, в которую от буров вошли Смэтс и судья Рихтер, а от британцев Китченер и Ричард Соломон. 21 мая был зачитан разработанный подкомиссией документ из 12 пунктов, который должен был стать мирным договором. Буры также просили британцев взять на себя оплату квитанций, выписанных во время войны офицерами для снабжения войск едой и другими необходимыми предметами. В то время как Трансвааль выпустил во время войны банковских билетов на миллион фунтов, в Оранжевой республике расплачивались только квитанциями. Милнер не соглашался с этим предложением, так как это означало бы оплату Великобританией расходов на войну против неё. В итоге было решено оставить это на усмотрение британского правительства, чей ответ, видимо, был положительным. Другой проблемой была оплата бурским населением личных долгов. К концу войны большинство рядовых граждан не имели имущества, а потому и возможности расплатиться по кредитам. Бурские лидеры просили отсрочки для должников, Милнер же ответил, что британское правительство обязано позаботиться о них, как о своих гражданах. Было решено не включать этот пункт в договор и удовлетвориться его присутствием в протоколе.

Проект договора был послан в Лондон, и 28 мая переговорщики снова собрались, чтобы зачитать ответ британского правительства. То несколько скорректировало первоначальные формулировки и уменьшило количество пунктов с 12 до 10. Были объединены пункты 2 и 3, где говорилось о перемещении в родные округа пленных и вооружённых на тот момент буров. Также пункт 11 был вынесен из-под номера и был описан в последнем абзаце договора; в нём говорилось о погашении военных займов и будущих кредитах бурах. Британские переговорщики заявили, что от бурского собрания требуется только ответить на условия договора «да» или «нет», без возможности изменения договора. Они также дали понять, что в случае отрицательного ответа переговоры будут прекращены. Ответ буры должны были дать не позднее 31 мая. Бурских лидеров также интересовала судьба примкнувших к ним соплеменников из британских колоний, и в тот день им был дан ответ. Правительство Наталя не сделало поблажек своим восставшим жителям, и натальские буры должны были пойти под суд как бунтовщики. Наказание капских буров было меньшим: пожизненное лишение избирательных прав, если те невиновны в убийствах и признают свою вину. Это не касалось буров, находившихся до войны на государственной службе или командовавшими отрядами восставших; они должны были судиться за измену, но не подлежали смертной казни.

29 мая члены бурских правительств доложили Феринихингскому собранию об итогах переговоров и предложили 3 выхода: подписать предложенный договор; продолжить войну; сдаться безо всяких условий. Выступления депутатов снова свелись к вопросу, можно ли продолжать войну. Одна сторона, в основном трансваальцы, выступала за прекращение войны, обвиняя сторонников продолжения борьбы в отсутствии весомых аргументов. Эту позицию пропагандировали, в частности, де ла Рей и Бота. Де Вет, уповая на Бога и депутацию в Европе, стремился продолжать войну до победы. На следующий день дебаты продолжились. Перед этим было объявлено, что президент Штейн снимает с себя полномочия из-за продолжительной тяжёлой болезни и назначает исполняющий обязанности президента Оранжевой республики де Вета. Преторийский депутат Ноде, которому бюргеры дали чёткое указание не допускать потери независимости, пытался саботировать обсуждение, объявив о юридической невозможности голосовать по поводу потери независимости. Герцог обвинил депутатов из отрядов в наиболее плачевном состоянии, что те своими рассказами снизили моральный дух большинства депутатов, до собрания желавших продолжать войну. Смэтс произнёс самую продолжительную речь, призвав согласиться на прекращение войны. До конца дня депутаты обменивались противоположными мнениями, сторонники продолжения войны заявляли, что не могут пойти против своей совести.

Утром 31 мая несколько комиссий стали готовить свои редакции ответа британскому правительству на проект договора, в итоге был принят вариант Смэтса и Герцога. Там выражалось сожаление о военных действиях британцев и непозволении снестись с европейской депутацией; описывалось критическое положение буров; давалось разрешение правительствам бурских республик подписать предложенный договор. 54 депутата проголосовали за этот ответ, 6 против; поимённо проголосовавшие «против» в протоколе собрания указаны не были. Вечером правительства обеих республик вернулись в Преторию для подписания договора. От Великобритании на левой стороне последней страницы договора расписались Китченер и Милнер; правую сторону подписали 6 членов трансваальского правительства и, чуть ниже, четверо (без Штейна) представителей с того момента не существовавшей Оранжевой республики.

Основные положения

Войска буров должны были сложить оружие, прекратить борьбу и признать власть британского короля. Те из них, кто находился за пределами территорий обеих республик, а также пленные буры по мере возможности могли вернуться в места их жительства. Все они подлежали амнистии, за исключением нарушивших законы и обычаи войны. Им гарантировались личная свобода и сохранение имущества, которое освобождалось от каких-либо налогов для покрытия военных расходов. Нидерландский язык должен был сохраниться в школах, а при необходимости применяться в судах. Буры должны были сдать личное оружие или получить разрешение на его ношение, если это объективно необходимо. Бурам гарантировалось по прошествии некоторого времени создание автономного самоуправления, которое само решит, следуют ли дать чёрному населению избирательное право. В каждом округе создавалась комиссия, которая должна была заняться материальной помощью нуждающимся из-за войны бурам и способствовать их включению в народное хозяйство. Эти комиссии также должны были обналичить банковские билеты и квитанции, выданные во время войны. На эти цели выделялись 3 миллиона фунтов, помимо этого британское правительство обещало выдавать нуждающимся займы под низкий процент.

Последствия

2 июня депутаты разъехались по округам, в последующие дни бюргеры сложили оружие. Некоторые бюргеры, такие как последний госсекретарь Трансвааля Рейц, отказались признать британскую власть и были вынуждены покинуть территорию империи. Другие лидеры буров вошли в состав руководства новых колоний Великобритании, Оранжевой реки и Трансвааля, созданных на территории республик (от Трансвааля был отторгнут Свазиленд). В 1909 году британским парламентом был принят акт, по которому Капская колония, Оранжевая река, Трансвааль и Наталь со следующего года становились доминионом под названием Южно-Африканский Союз. В 1914 году, вскоре после начала Первой мировой войны, часть буров подняла восстание с целью добиться независимости. Одним из его руководителей был де Вет, но оно было быстро подавлено. Тем не менее, премьер-министрами ЮАС были только буры-африканеры. В 1948 году власть захватила африканерская Национальная партия, вскоре сформировавшая режим апартеида. В 1961 году, по итогам референдума, к участию в котором чёрное население не допускалось, доминион объявил о своей полной независимости и был переименован в Южно-Африканскую республику. Африканеры потеряли власть в стране в 1994 году с падением апартеида.

Литература

• Девет Хр. Воспоминания бурского генерала Хр. Девета. Борьба буров с Англиею. / Перевод с голландского оригинала Е. Н. Половцевой. С введением, примечаниями и дополнениями голландского пастора Гиллота. — С.-Петербург: Издание А. Ф. Маркса, 1903. 2-е издание: М., Издательский дом «Вече», 2010. — ISBN 978-5-9533-5129-4

Ссылки

• [www.gutenberg.org/etext/27529 The Peace Negotiations between the Governments of the South African Republic and the Orange Free State, and the Representatives of the British Government] в проекте «Гутенберг».

Отрывок, характеризующий Феринихингский мирный договор

Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.