Альба, Фернандо Альварес де Толедо

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Фернандо Альварес де Толедо»)
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Альба.
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Альварес де Толедо.

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

 Проверить нейтральность.
На странице обсуждения должны быть подробности.
Фернандо Альварес де Толедо и Пиментель
исп. Fernando Álvarez de Toledo y Pimentel<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Дон Фернандо Альварес де Толедо, великий герцог Альба. Anthonis Mor, 1549</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">герб Фернандо Альвареса де Толедо и Пиментель</td></tr>

3-й герцог Альба
1531 — 1582
Предшественник: Фадрике Альварес де Толедо
Преемник: Фадрике Альварес де Толедо
Губернатор Миланского герцогства
июнь 1555 — декабрь 1556
Монарх: Фелипе II
Предшественник: Ферранте I Гонзага
Преемник: Кристофоро Мадруццо
Вице-король Неаполя
1556 — 1558
Предшественник: Бернардино де Мендоса
Преемник: Фадрике Альварес де Толедо и Энрикес де Гусман
Штатгальтер Нидерландов
1567 — 1573
Предшественник: Маргарита Пармская
Преемник: Луис де Сунига Рекесенс
Вице-король Португалии
1580 — 1582
Предшественник: должность создана
Преемник: Альбрехт VII Австрийский
Коннетабль Португалии
1581 — 1582
Предшественник: Жуан I (герцог Браганса)
Преемник: Теодозиу II де Браганса
 
Рождение: 29 октября 1507(1507-10-29)
Пьедраита
Смерть: 11 декабря 1582(1582-12-11) (75 лет)
Лиссабон
Род: Герцоги Альба
Отец: Гарсия Альварес де Толедо
Мать: Беатриса Пиментель
Супруга: Мария Энрикеш де Толедо и Гусман
Дети: сыновья: Гарсия, Фадрике, Диего

дочери: Беатрис

 
Военная служба
Годы службы: 1524 — 1582
Принадлежность: Испанская империя
Род войск: пехота
Звание: Генерал-капитан
Командовал: Армия Фландрии
Сражения: Итальянская война (1521—1526)

Османо-габсбургские войны

Итальянская война (1542—1546)

Шмалькальденская война

Восьмидесятилетняя война

Война за португальское наследство

Ферна́ндо А́льварес де Толе́до и Пиментель (исп. Fernando Álvarez de Toledo y Pimentel; 29 октября 1507 — 11 декабря 1582, Лиссабон, Португалия) известный как Великий Герцог Альба — испанский государственный деятель и военачальник эпохи Контрреформации, 3-й герцог Альба-де-Тормес, 4-й маркиз де Кориа, 3-й граф де Сальватьерра-де-Тормес, 3-й граф де Пьедраита, 8-й сеньор де Вальдекорнеха, Гранд Испании и кавалер Ордена Золотого Руна.





Семья

Представитель знатной и богатой испанской аристократической семьи. Единственный сын Гарсии Альвареса де Толедо (ум. 1510), 3-го маркиза де Кориа, и Беатрисы Пиментель, дочери Родриго Алонсо Пиментеля (ок. 1441—1499), 4-го графа и 1-го герцога де Бенавенте, и его жены Марии Пачеко.

Его отец Гарсия Альварес де Толедо в 1510 году был убит в войне с маврами. Мать — из рода Пиментелей португальского происхождения. Юный Фернандо Альварес воспитывался у своего деда, Фадрико Альвареса де Толедо (ок. 1460—1531), 2-го герцога Альбы (1488—1531), чья мать была сестрой королевы Хуаны Энрикес. Благодаря этому состоял в кровном родстве с императором Карлом V. Элеонора Толедская, великая герцогиня Тосканская, происходила из того же семейства и приходилась ему двоюродной сестрой.

В 20 лет женился на своей кузине Марии Энрикес, дочери графа Альба-дель-Листе. В том же году от связи с какой-то мельничихой у него родился сын Фернандо, ставший мальтийским рыцарем; впоследствии он был герцогом узаконен и в 1571-80 гг. губернаторствовал в Каталонии. Отношения спесивого герцога Альбы с сыном-простолюдином высмеяны в одной из комедий Лопе де Веги.

Военачальник

Ещё 16-летним юношей он отличился при взятии Фуэнтеррабии и позже участвовал во всех походах императора Карла V — во Франции, Италии, Африке, Венгрии и Германии. Ключом к военным успехам считал регулярные тренировки солдат и строгую дисциплину. Как военачальник придавал большое значение вопросам логистики. Отличался предельной самоуверенностью и редко слушался чьих-либо советов.

Европейской славой герцог Альба покрыл себя в ходе битвы при Мюльберге (1547). Решительная атака конницы под его командованием на дрогнувших в бою саксонцев склонила победу на сторону испанского войска. Менее удачлив он был в войне за Мец в 1552 г.; в том же году был переведён главнокомандующим испанскими войсками в Италии и после вступления на престол Филиппа II назначен вице-королём Неаполя.

На последнем этапе Итальянских войн герцог Альба с успехом командовал войсками против армии папы Павла IV и своей победой в Абруцци вынудил его отказаться от союза с французами и снова перейти на сторону испанской политики.

Советник короля

В тайном завещании 1543 года Карл V рекомендовал сыну использовать Альбу на поле боя, но в остальных делах остерегаться его самоуверенности, амбициозности и готовности идти к достижению цели любыми средствами. Филипп сделал его одним из двух своих главных советников. Тогда как принц Эболи[en] (муж одноглазой принцессы) рекомендовал сосредоточиться на решении внутренних проблем, герцог Альба отстаивал наступательную политику и предлагал при первой удобной возможности казнить «заговорщиков» в Нидерландах.

В 1565 г. Филипп II направил Альбу вместе со своей женой Елизаветой Валуа вести переговоры с матерью последней, Екатериной Медичи. Французская королева хотела договориться о браке своего сына с испанской инфантой, в то время как герцог Альба предлагал начать совместное наступление на гугенотов. В протестантском лагере были убеждены, что на этих-то совещаниях и родилась идея резни гугенотов в Париже, хотя какие бы то ни было документы на этот счёт отсутствуют.

Наместник Нидерландов

Неизгладимое, но вместе с тем и самое кровавое, воспоминание о себе Альба оставил своим наместничеством в Нидерландах (1567—1573 годы). Когда он с небольшим, но отборным войском прибыл из Испании в эту страну для укрепления католической религии и монархии короля Филиппа II, революция, начавшаяся в Нидерландах в 1566 году, уже близилась к концу. Тирания Альбы снова раздула её, стоила Испании огромного количества золота и крови и все-таки закончилась потерей двух богатейших провинций.

Альба приехал с инструкцией Филиппа, которая повелевала, захватив почётнейших граждан страны, отправить их на смертную казнь, конфисковать в казну их имущество и поддерживать католическую веру во всей строгости. Смерть принца Оранского, Эгмонта, Горна и других была заранее решена. Но из трёх вождей Альбе удалось завлечь в свои сети только Эгмонта и Горна и 9 сентября 1567 года арестовать их. Судилище называлось «советом о беспорядках», а от народа получило название «Кровавого совета» (Bloedraad) и под цинически грубым руководством Варгаса оправдывало это прозвище.

В течение трёх месяцев Альба послал на эшафот до 1800 человек; тот, кого привлекали к следствию, был фактически уже осуждён; малейшего подозрения, даже клеветы со стороны врага было для этого достаточно; а более снисходительного приговора, чем смертная казнь и конфискация имущества, суд не выносил. Оранские принцы Вильгельм и Людвиг также были приглашены на суд, но, проявив благоразумие, не явились. Напротив, весною 1568 года они начали из Германии войну. Вначале, однако, они лишь ухудшили ужасное положение своей страны.

Победа, одержанная Людвигом в мае 1568 года в битве при Гейлигерлее, побудила Альбу казнить Эгмонта, Горна и других знатных лиц (в июне), и он отплатил за победу Людвига двумя победами и весьма искусными операциями против Вильгельма, которого с незначительными потерями совершенно вытеснил из страны в октябре 1568 года.

Затем в Нидерландах опять началась кровавая расправа; число казней вскоре достигло нескольких тысяч, было конфисковано имущества на 30 миллионов талеров, торговля и промышленность остановились, сотни тысяч людей спасались бегством за границу. После этого начались притеснения с помощью новых налогов: в марте 1569 года государственные чины в Брюсселе должны были дать своё согласие на три декрета, которыми был установлен сбор 1 процента со всего движимого и недвижимого имущества, 5 % с продажи земельной собственности и 10 % с цены любого проданного товара. Этими декретами была остановлена промышленность и политическая катастрофа стала неизбежна. Её не могло предотвратить нечто вроде амнистии, обнародованной 4 июля 1570 года, хотя при этом все эдикты остались в силе, а когда 31 июля 1571 года была предпринята попытка произвести сбор налогов в 20 и 10 пфеннигов, все лавки закрылись; не было ни купли, ни продажи, прекратились всякая работа и всякое промышленное движение.

Катастрофа разразилась весной 1572 года, когда партизаны-гёзы овладели большей частью Зеландии и Голландии. Из Франции и Германии им на помощь спешили с новыми силами Людвиг и Вильгельм. Альба по-прежнему оставался победителем в сухопутных сражениях, но по прошествии года кровавых расправ и бесплодных побед и он лишился надежды достигнуть своих целей. Ввиду отсутствия флота и должного финансирования, а также интриг принца Эболи он попросил короля об увольнении (18 декабря 1573 года), после чего вернулся в Испанию.

Последние годы

По прибытии в Испанию герцог уже не пользовался доверием своего государя, которому были не по душе ни слухи об учинённых им кровавых расправах, ни его сословная спесь. Много проблем доставил престарелому генералу тайный брак его сына с кузиной, дочерью вице-короля Сицилии. Дело в том, что королевская семья уже давно определила ему в жёны фрейлину Магдалену Гусман. За прекословие королевской воле герцог Альба был удалён от двора, а его сына заточили в неприступной крепости Ла-Мота (Медина-дель-Кампо).

В 1580 году по совету кардинала Гранвелы король назначил Альбу командовать испанской армией в войне за португальское наследство. Всего за несколько недель война была закончена и пал Лиссабон, однако португальцам эта кампания запомнилась прежде всего неслыханной жестокостью захватчиков. Альба ненадолго пережил свой последний триумф: через 2 года он умер в Лиссабоне.

Семья и дети

В 1527 году будущий герцог Альба женился на своей кузине Марии Энрикеш де Толедо и Гусман (ум. 1583), дочери Диего Энрикеша де Гусмана (ок. 1530—1604), 3-го графа Альба-де-Листе (1562—1604) и вице-короля Сициии (1585—1591). Их дети:

Также у него от связи с дочерью мельника из Ла-Альдеуэла был один незаконнорожденный сын: Фернандо де Толедо (1527—1591), вице-король Каталонии (1571—1580), капитан-генерал кавалерии Фландрии и Португалии, член Государственного совета.

Титулы

Предшественник:
Фадрике Альварес де Толедо и Энрикес 		III-й герцог Альба де Тормес
1531—1582 		Преемник:
Альба, Фадрике Альварес де Толедо (1537)
Предшественник:
Гарсия Альварес де Толедо и Суньига 		IV-й маркиз Кориа
1510—1582 		Преемник:
Альба, Фадрике Альварес де Толедо (1537)
Предшественник:
Фадрике Альварес де Толедо и Энрикес 		III-й граф Сальватьерра де Тормес
1531—1582 		Преемник:
Альба, Фадрике Альварес де Толедо (1537)
Предшественник:
Фадрике Альварес де Толедо и Энрикес 		III-й граф Пьедраита
1531—1582 		Преемник:
Альба, Фадрике Альварес де Толедо (1537)
Предшественник:
Фадрике Альварес де Толедо и Энрикес 		VIII-й сеньор де Вальдекорнеха
1531—1582 		Преемник:
Альба, Фадрике Альварес де Толедо (1537)

Напишите отзыв о статье "Альба, Фернандо Альварес де Толедо"

Примечания

Литература

  • Вальтер Кирхнер. Альба. Железный герцог Испании.

Ссылки

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Альба, Фернандо Альварес де Толедо

– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Альба,_Фернандо_Альварес_де_Толедо&oldid=81060611»