Феррарис, Аттилио

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Аттилио Феррарис
Общая информация
Полное имя Аттилио Феррарис
Прозвище Блондин Борго Пио, Лев Хайбери
Родился 26 марта 1904(1904-03-26)
Рим, Италия
Умер 8 мая 1947(1947-05-08) (43 года)
Монтекатини-Терме, Италия
Гражданство Италия
Рост 170 см
Вес 70 кг
Позиция опорный полузащитник
Карьера
Клубная карьера*
1922—1927 Фортитудо Рома 61 (3)
1927—1934 Рома 210 (2)
1934—1936 Лацио 39 (0)
1936—1938 Бари 54 (0)
1938—1939 Рома 12 (0)
1939—1940 Катания 15 (0)
Национальная сборная**
1926—1935 Италия 28 (0)
Международные медали
Чемпионаты мира
Золото Италия 1934
Олимпийские игры
Бронза Амстердам 1928 футбол

* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов.

** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Атти́лио Ферра́рис (итал. Attilio Ferraris; 26 марта 1904, Рим — 8 мая 1947, Монтекатини-Терме), также известен под именем Феррарис IV — итальянский футболист, опорный полузащитник, чемпион мира 1934 года в составе сборной Италии. Первый капитан итальянского клуба «Рома».





Биография

Родился 26 марта 1904 года в Риме в большой семье, где он был самым младшим среди 5 братьев, а отец был управляющим лавкой по ремонту кукол. Как и многие итальянские мальчишки, увлекался футболом, играя в окрестностях улицы Коло ди Риецо. А затем стал выступать в клубе «Фортитудо Рома», чья база находилась на поле Папа Рио Х в районе Кастель Сан Анджело, в команду Феррарис пришёл вместе со своим братом Порфирио. Там он играл 5 лет, во время игры за «Фортитудо», Феррарис впервые был вызван в сборную Италии, в которой дебютировал в 9 мая 1926 года в матче со сборной Швейцарии, в котором, по мнению делегатов ФИФА, был одним из лучших на поле[1], а игра завершилась ос счётом 3:2 в пользу итальянцев.

В 1927 году Феррарис пришёл в «Рому», которая образовалась после объединения клубов «Фортитуда», «Альба» и «Про Романа». Здесь он быстро стал одним из лучших футболистов и первым капитаном команды[1]. Капитанскую повязку он получил за свою бескомпромиссность на поле[1], умение завести крепким словом партнёров по команде, одним из его любимых выражений стало «займитесь собой, сукины дети»[1]. Перед матчами Феррарис начинал определённый ритуал, собирал товарищей в круг и говорил: «Того, кто не отдает полностью себя игре, ждет мрачное будущее, кто уходит из борьбы, тот самый настоящий сукин сын»[1]. Всего за «Рому» Феррарис провёл 210 матчей и забил 2 гола.

В 1934 году Аттилио перешёл в стан главного соперника «Ромы», клуб «Лацио». После чего «тиффори» романистов сразу объявили его «продажным»[1], что было очень горько для спортсмена, столько отдавнего «Роме», ну а поклонники «Лацио» в ответ кричали «купленный!». На первом римском «дерби», 19 ноября 1934 года, он даже расплакался, после того как пожал руку игроку «Ромы» и своему близкому другу Фульвио Бернардини[1]. После «Лацио» Феррарис выступал за клуб «Бари», а затем вернулся на сезон в «Рому», проведя за клуб ещё 12 матчей. Завершил карьеру Феррарис в клубе серии В «Катания», а затем играл в любительских клубах до 40 лет, последним из которых стала «Элеттроника», во время игры за которую он впервые в карьере получил красную карточку, ударив судью, после чего завершил карьеру.

В сборной Италии Феррарис провёл 28 матчей. Он стал первым игроком «Ромы», надевшим футболку «скуадры адзурры». Случилось это 1 января 1928 года в Генуе в матче со Швейцарией. В том же 1928 году он поехал со сборной на Олимпиаду в Амстердам, на которой Италия завоевала бронзовые медали. А в 1934 году, вместе со сборной, Феррарис выиграл звание чемпиона мира, играя на месте правого полузащитника. Во время игры за Италию Феррарис получил прозвище «лев Хайбери», которым его наградили после матче с англичанами, в котором итальянцы были сильнее 3:2.

Был известен Аттилио Феррарис ещё и тем, что вёл жизнь, которая не слишком подходила для спортсмена. Он был известным игроком в покер, очень любил курить сигары. Интересный факт: перед чемпионатом мира 1934 года Феррарис, для того чтобы его взяли в сборную на мундиаль, пообещал главному тренеру Витторио Поццо, что бросит курить, но сразу после чемпионата возобновил свою привычку. Любил Феррарис и внимание красивых женщин. Ещё одним интересным фактом было то, что президент «Ромы» Сарчедоти купил Феррарису бар на улице Риенцо, надеясь, что это смягчит горячий пыл футболиста.

Умер Феррарис 8 мая 1947 года в Монтекатини-Терме от инфаркта на футбольном поле, играя в матче ветеранов[1]. По легенде, перед игрой он сказал одну фразу, «Не дайте исчезнуть мне!»[1]. Похоронен на кладбище Верано, на похоронах на его гробу лежала футболка его друга Бернардини, потому что его майки сборной найти не удалось[1]. Именно близкий друг Бернардини стал тем человеком, который написал и прочёл некролог на улице Консилиационе в церкви Транспортина, где проходило прощание с игроком. На могильной плите футболиста находится простая надпись «Аттилио Феррарис — Чемпион мира».

Достижения

Напишите отзыв о статье "Феррарис, Аттилио"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [www.totalfootball.ru/wiki/index.php/%D0%A4%D0%B5%D1%80%D1%80%D0%B0%D1%80%D0%B8%D1%81 Биография Феррариса на totalfootball.ru]

Ссылки

  • [eu-football.info/_player.php?id=5897 Профиль на eu-football.info]
  • [www.enciclopediadelcalcio.it/Ferraris%20IV.html Профиль на enciclopediadelcalcio.it]
  • [www.figc.it/nazionali/DettaglioConvocato?codiceConvocato=442&squadra=1 Матчи Феррариса за сборную Италии]


</div> </div> </div>

Отрывок, характеризующий Феррарис, Аттилио

– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.