Феррейра, Бернабе

Бернабе Феррейра
Общая информация
Прозвище	Ñato (Ньято), La catapulta de Tigre (Катапульта из Тигре), La fiera (Хищник), El mortero de Rufino (Мортира Руфино)
Родился	12 февраля 1909(1909-02-12) Руфино, Аргентина
Умер	22 мая 1972(1972-05-22) (63 года) Буэнос-Айрес, Аргентина
Гражданство	Аргентина
Рост	172 см
Вес	73 кг
Позиция	нападающий
Карьера
Молодёжные клубы
1919—1924	Хорхе Ньюбери (Руфино)
Клубная карьера*
1925—1926	Хорхе Ньюбери (Руфино)
1927—1929	Феррокариль Буэнос-Айрес — Пасифико
1929—1932	Тигре	43 (45)
1932—1938	Ривер Плейт	185 (187)
Национальная сборная**
1929—1937	Аргентина	4 (0)
Международные медали
Чемпионаты Южной Америки
Золото	Аргентина 1937
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Бернабе́ Ферре́йра (исп. Bernabé Ferreyra; 12 февраля 1909, Руфино — 22 мая 1972, Буэнос-Айрес) — аргентинский футболист, нападающий. Один из лучших игроков в истории аргентинского футбола. По средней результативности занимает первое место в Аргентине — 1,04 гола за матч (206 мячей в 197 играх).

Биография

Бернабе Феррейра родился 12 февраля 1909 в городе Руфино в провинции Санта-Фе. Он рос в небогатой многочисленной семье, в которой был самым младшим. Старшие братья Бернабе были футболистами, они и привили своему младшему брату любовь к футболу. Из-за того, что семья Феррейра была небогатой, Бернабе, играя во дворах со сверстниками, гонял мяч босиком, он так привык к этому, что впоследствии, уже став профессиональным футболистом, был вынужден носить обувь, по специальной методике отделанную изнутри, чтобы Бернабе ощущал, будто бы выступает без обуви. Строение тела Бернабе в юношеском возрасте было довольно худым, сам себе он казался слабым, и Бернабе боролся с этой проблемой, в любую погоду нанося удары по мячу, даже когда уже никто не играл: «Когда шёл дождь и все сидели дома, я брал мяч и шёл на поле, а там всё бил и бил». Благодаря этому Бернабе, став взрослым, лучше всего играл в дождливую погоду.

Когда Бернабе было 10 лет, его старшие братья, игравшие за клуб «Хорхе Ньюбери», предложили ему перейти к ним в клуб. Первую игру за команду Феррейра провёл против «Феррокариль Буэнос-Айрес — Пасифико», команды, за которую он будет выступать в будущем, «Хорхе Ньюбери» победила в том матче со счётом 3:0, а Бернабе, игравший на позиции нападающего, отметился забитым мячом. В 15-летнем возрасте Бернабе стал игроком главной команды «Ньюбери», удивляя общественность количеством голов, забиваемых в столь юном возрасте.

В 1927 году братья Феррейра в поисках работы переехали в город Хунин в провинции Буэнос-Айреса, Бернабе устроился работать маляром на железнодорожной станции. Несмотря на занятость на работе, Феррейра не бросал футбол: он стал играть за команду «Феррокариль Буэнос-Айрес — Пасифико». Первый матч за новый клуб Бернабе провёл 9 октября 1927 года против «Атлетико Сармиэнто», «Пасифико» победил со счетом 1:0, а гол забил Феррейра. В тот год Феррейра стал лучшим бомбардиром Лиги Хуниненсе с 18-ю голами. После этого успеха его пригласили в клуб «Тальерес» из Ремедиос Эскалады, но условия, предложенные этой командой, не подошли Феррейре, и он остался в «Пасифико» ещё на год.

В 1929 году игру Бернабе заметил известный скаут Альберто Монхе, который предложил футболисту выступать за клуб «Тигре». Первоначально Бернабе сомневался, не желая уезжать из города, где он прижился, но в конце концов его уговорил брат Паулино, говоривший: «Обдумай всё хорошо, если ты поедешь и у тебя хватит терпения, слава не заставит себя ждать, а если не выдержишь и вернёшься — это будет позором для нас всех». Так Бернабе Феррейра стал игроком «Тигре». В первой игре Феррейры за «Тигре» команде противостоял «Банфилд», дебют вышел блестящим: Феррейра забил три мяча. В тот же год Феррейра дебютировал в сборной команде Аргентины в матче против Уругвая, но из-за волнения, Феррейра не забивал мячи в ряде голевых моментов, в том числе промахнувшись по воротам уругвайцев с 3 метров. Несмотря на этот неуспех на международной арене, среди болельщиков «Тигре» Бернабе быстро стал кумиром, забивая много важных мячей. В годы конца любительской эпохи и начала профессиональной эры в аргентинском футболе было принято передавать игроков из клуба в клуб для участия в международных клубных соревнованиях, не избежал этой участи и Бернабе Феррейра, в 1930 году «Тигре» передал Бернабе в распоряжение «Уракану» для участия в зарубежном турне, Феррейра стал лучшим бомбардиром «Уракана», забив в 8-ми играх 11 голов. Поиграл Феррейра и за клуб «Велес Сарсфилд», который ездил в турне по Америке, выступая в Чили, Перу, Кубе, Мексике и США; что в поездке, помимо Феррейры, участвовало 6 игроков, предоставленных другими клубами. Тур «Велеса» вышел впечатляющим: в 25-ти матчах было одержано 20 побед, 4 игры закончились ничьей, и только один матч клуб проиграл — команде «Фолл Ривер» из американского штата Род-Айленд. В туре «Велесом» было забито 84 гола, из них на долю Феррейры пришлось 38 голов, что на 6 голов больше, чем в сумме забили все соперники «Велеса». Поездка была удачной не только в спортивном плане, но и в финансовом: за полгода с 30 ноября 1930 по 27 апреля 1931 года «Велес Сарсфилд» получил 10 000 долларов в валюте песо, а каждый игрок ежедневно получал по 250 долларов командировочных. Во время одного из матчей в Перу Феррейра попал мячом во вратаря соперника, удар был столь силён, что тот потерял сознание, после игры Бернабе посетил его в больнице, а тот сказал: «Если мы вновь столкнёмся, предупредите меня перед тем, как ударить». Во время матча-реванша с перуанской командой перед тем, как нанести удар, Феррейра действительно предупредил голкипера, а затем забил гол.

В апреле 1931 года Феррейра вернулся в «Тигре», в тот сезон прошёл один из самых знаменитых матчей Бернабе в карьере, «тиграм» противостоял «Сан-Лоренсо», который боролся с «Бокой Хуниорс» за чемпионский титул, за 10 минут до конца Сан-Лоренсо выигрывал со счетом 2:0, но за 8 минут Бернабе забил 3 мяча, добыв для своей команды победу. За тот сезон Бернабе Феррейра забил 19 мячей, проведя на поле лишь 13 игр.

На том знаменитом матче с «Сан-Лоренсо» присутствовал президент клуба «Ривер Плейт» Антонио Веспуччи Либерти, который вознамерился приобрести футболиста. Переход был оформлен в 1932 году, за 32 000 песо Феррейра стал игроком «Ривера», эта сумма стала самой большой, выплаченной во всём мировом футболе на тот момент. В тот же год за 10 000 песо «Ривер» купил Карлоса Пеуселье, благодаря этим двум переходам «Ривер» и заработал прозвище «millonarios» («миллионеры»).

13 марта 1932 года Феррейра дебютировал в «Ривере» в игре с клубом «Чакарита Хуниорс», забил в том матче 2 гола, а его клуб победил со счетом 3:1. По окончании матча у одного мальчика спросили, кем ему показался Феррейра, он ответил: «Это не человек, это хищное животное»; журналист Уго Марини, услышавший это, поместил этот комментарий в свою колонку в журнале, так родилось ещё одно прозвище Феррейры. После дебютного матча Феррейра забил в следующих 12-ти матчах 19 мячей, и журналисты учредили специальный приз тому голкиперу, который выйдет «сухим» после матча против Феррейры, приз получил вратарь «Уракана» Де Никола. В том же году Феррейра своим ударом сломал оба запястья голкиперу «Сан-Лоренсо» Белье, после чего тот сразу упал в обморок, после этого эпизода родились и другие прозвища Феррейры — «Мортира из Руфино», «Канонерка», «Выстрел» и другие, которыми его награждали зрители и журналисты. В тот год «Ривер Плейт» выиграл свой первый чемпионат в профессиональную эпоху футбола Аргентины, а Феррейра стал лучшим снайпером турнира, забив 43 гола. В 30-х в «Ривер» пришли Ману Морено и Адольфо Педернера, а за ними Лабруна, который пришёл в клуб взять автограф у своего любимого игрока, этим футболистом, которым восхищался Лабруна, был, конечно, Бернабе Феррейра. Для молодых футболистов Феррейра стал и наставником, и помощником. Морено вспоминал: «Это был исключительный игрок. Соперники опекали его вдвойне, а нам было легко с ним и играть, и общаться». С пришедшей талантливой молодёжью и с Бернабе «Ривер Плейт» стал почти непобедим, он выиграл два подряд титула чемпиона Аргентины, в 1936 и 1937 году. В 1938 году Бернабе почти не играл, его усиленно опекали и часто били по ногам, его прощальный матч прошёл 28 мая 1938 года против «Ньюэллс Олд Бойз», но сам Феррейра в нём участия не принимал.

Скончался Бернабе Феррейра 22 мая 1972, оставив жену Хуану Бонету де Феррейра, детей Бернабе и Карлоса и память во множестве людских сердец. Его останки некоторое время хранились в центральном холле «Ривер Плейта» под охраной почётного караула, а затем были перевезены в его родной Руфино, где похоронены на местном кладбище. В этом городе был создан клуб, носящий его имя, а в 1978 году было решено назвать именем Бернабе Феррейры одну из улиц, которая проходит рядом с улицей, где находится клуб «Хорхе Ньюбери», в котором Феррейра начал свой футбольный путь.

Достижения

Командные

• Чемпион Аргентины: 1932, 1936, 1937
• Чемпион Южной Америки: 1937

Личные

• Лучший бомбардир чемпионата Аргентины: 1932 (43 гола)

Ссылки

• [www.redargentina.com/DeportesArgentinos/BernabeFerreyra.asp Статья на redargentina.com]
• [www.todo-argentina.net/biografias/Personajes/bernabe_ferreyra.htm Статья на todo-argentina.net]
• [web.archive.org/web/20071020025056/futbolfactory.futbolweb.net/index.php?ff=historicos&f2=00001&idjugador=223 Статья на futbolfactory]
• [www.sitioriverplatense.com.ar/bernabefoto.htm Фотографии Бернабе]

Отрывок, характеризующий Феррейра, Бернабе

Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.