Фестиваль (ВИА)
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
| Фестиваль | |
| Жанр | |
|---|---|
| Годы |
1977 — 1989 |
| Страны | |
| Откуда |
Белгород, Благовещенск, Москва |
| Лейбл |
Белгородская филармония, Амурская филармония |
ВИА «Фестиваль» — советская рок-группа, созданная Максимом Дунаевским и Марком Айзиковичем в 1977 году. Известна работой над кино- и мультипликацонными фильмами, музыку к которым написал Дунаевский: «Д'Артаньян и три мушкетёра», «Ах, водевиль, водевиль…», «Летучий корабль», «Карнавал», «Трест, который лопнул», «Зелёный фургон», а также мюзиклами «Приключения Петрова и Васечкина», «Каникулы Петрова и Васечкина», мультфильмом «Остров сокровищ» и сольными песнями, записанными в сотрудничестве с авторами Максимом Дунаевским, Константином Никольским и певцами Михаилом Боярским, Николаем Караченцовым.
Содержание
История
«Фестиваль» берёт начало от ансамбля «Краяны», который был образован в 1975 в Полтаве. Вокалист Марк (Марек) Айзикович был идейным вдохновителем создания коллектива. Художественный руководитель — выпускник Горьковской консерватории по классу народных инструментов и композиции Анатолий Пащенко (бас-гитара, вокал), музыкальный руководитель — саксофонист Олег Шеременко.
В 1977 году состоялось выступление ансамбля с сольным концертом в московском дворце культуры им. Зуева на Новослободской. На концерте присутствовал Максим Дунаевский, который предложил коллективу сотрудничество. В ноябре 1977 г. весь состав ансамбля, кроме Пащенко, ушёл из полтавской филармонии в результате конфликта с руководством по поводу приглашения в коллектив новых музыкантов, и перешёл в белгородскую филармонию. Новое название «Фестиваль» придумал Айзикович.
В 1978—1983 гг. группа активно участвовала в записи музыка для кинофильмов, а также занималась концертной деятельностью. В гастрольных турах участвовали Михаил Боярский, Николай Караченцов, Павел Смеян, Оля и Жанна Рождественские, Людмила Ларина, Ирина Понаровская.
С 1981 по 1987 гг. коллектив работал в Амурской филармонии. С 1983 г. художественным руководителем стал Айзикович.
В 1986 году прежний состав «Фестиваля» распался. В составе группы остались Айзикович и Явир, которые решили переориентировался на хард-рок и пригласили музыкантов полтавской рок-группы «Угол зрения» Вячеслава Янко, Сергея Вовченко, Владимира Кощия, Александра Костоглода, Сергея Ковтуненко и Игоря Кривчуна, а также певца Вадим Казаченко.
С 1990 года участники занимаются сольными проектами: Виталий Зайков присоединился к группе «Зеркало мира» Константина Никольского (1988—1990), Казаченко стал солистом группы «Фристайл», Марк Айзикович уехал в Германию. Дмитрий Данин работал с Ларисой Долиной и Анной Вески, преподавал в Гнесинском училище.
Состав
- Максим Дунаевский — художественный руководитель, композитор (1977—1983)
- Дмитрий Атовмян — дирижёр/музыкальный руководитель, аранжировщик, композитор (1977—1983)
- Марк Айзикович — вокал, художественный руководитель (1977—1990)
- Олег Шеременко — саксофон, флейта, тромбон, гитара, клавишные/синтезаторы, музыкальный руководитель (1977—1986)
- Николай Явир — гитара (1977—1990)
- Николай Лепский — гитара (1977—1983)
- Дмитрий Данин — клавишные (1977—1986)
- Александр Сиренко — бас-гитара (1977—1983)
- Валентин Приходько — ударные (1977—1986)
- Виталий Зайков — бас-гитара, кларнет, саксофон (1983—1986)
- Вячеслав Янко — клавишные, композитор (1987—1990)
- Сергей Вовченко — клавишные (1987—1990)
- Владимир Кощий — клавишные (1987—1990)
- Александр Костоглод — гитара (1987—1990)
- Сергей Ковтуненко — ударные (1987—1990)
- Игорь Кривчун — бас-гитара (1987—1990)
- Вадим Казаченко — вокал (1987—1989)
- Борис Буров — вокал (1989)
- Михаил Бурцев — вокал (1989—1990)
- Павел Богуш — двенадцатиструнная гитара, композитор (1977—1978)
- Сергей Малюта — бэк-вокал (1980-е)
- Константин Никольский — гитара, композитор (1977—1978)
- Павел Смеян — вокал (1982—1983)
- Леонид Сорокин — звукорежиссёр (1978—1983)
- Анатолий Розанов — звукорежиссёр (1986—1987)
В концертной деятельности «Фестиваля» в 1983—1986 гг. также принимали участие музыканты ансамбля «Краян» Александр Серенко — бас-гитара, вокал — и Владимир Леньков — клавишные.
Фильмография
- «Д'Артаньян и три мушкетёра» (1978)
- «Ах, водевиль, водевиль...» (1979)
- «Летучий корабль» (1979)
- «Ипподром» (1979)
- «Кодовое название «Южный гром»» (1980)
- «Если бы я был начальником...» (1980)
- «Карнавал» (1981)
- «Трест, который лопнул» (1981)
- «Куда он денется!» (1981)
- «Проданный смех» (1981)
- «Семь счастливых нот» (1981)
- «Зелёный фургон» (1983)
- «Последний довод королей» (1983)
- «Маленькое одолжение» (1984)
- «Приключения Петрова и Васечкина» (1983]
- «Каникулы Петрова и Васечкина» (1984)
- «Остров сокровищ» (1988)
Дискография
- 1979 — «Ах, водевиль, водевиль». Песни из кинофильма — ВИА «Фестиваль», Ж. Рождественская, Л. Ларина.
- 1981 — Журнал «Клуб и Художественная самодеятельность». «Позвони, мне позвони» — Ж. Рождественская, ВИА «Фестиваль».
- 1982 — Песни Оскара Фельдмана на слова Наума Олева. «Песочные часы», «Опять», «Сон» — Ансамбль «Фестиваль».
- 1982 — Максим Дунаевский. Песни из кинофильма «Карнавал». «Позвони, мне позвони» (Р. Рождественский), «Спасибо, жизнь» (Р. Рождественский) — И. Муравьева, Ж. Рождественская, группа «Фестиваль».
- 1983 — «Три Мушкетёра» — мюзикл. Максим Дунаевский (три диска) — ВИА «Фестиваль», М. Боярский, Л. Гурченко, Ж. Рождественская, Л. Ларина, В. Назаров, П. Бабаков, Л. Серебренников, В. Чуйков, Д. Атовмян.
- 1983 — «Городские цветы». Песни М. Дунаевского на слова Л. Дербенёва. «Городские цветы», «Всё пройдёт», «Сивка-Бурка». — М. Боярский, ансамбль «Фестиваль».
- 1983 — Дискоклуб № 9. «Темнеет пепел» (П. Богуш — Е. Долматов) — ансамбль «Фестиваль».
- 1983 — «Плоская планета» — песни на стихи Леонида Дербенёва. «Городские цветы», «Всё пройдёт», «Сивка-бурка», «Гадалка». — М. Боярский, Ж. Рождественская, ансамбль «Фестиваль».
- 1983 — «Листья жгут» (М. Дунаевский — Н. Олев), «Темнеет пепел» (П. Богуш — Е. Долматовский), «Любить» (М. Дунаевский — Н. Олев), «Сивка-Бурка» (М. Дунаевский — Л. Дербенев) — Михаил Боярский, ансамбль «Фестиваль».
- 1985 — «Кленовый лист» — Н. Караченцев, группа «Фестиваль».
- 1988 — «Приключения Петрова и Васечкина». Мюзикл В. Аленикова, Т. Островской и В. Зеликовской. В трёх частях — «Укрощение строптивой» (запись 1985), «Рыцарь», «Хулиган», (запись 1986) — ансамбль «Фестиваль».
Напишите отзыв о статье "Фестиваль (ВИА)"
Ссылки
- [fremus.narod.ru/fest0.html Группа Фестиваль]
- [fremus.narod.ru/fest1.html ВИА Фестиваль]
Отрывок, характеризующий Фестиваль (ВИА)
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
