Фестиниогская железнодорожная почта

Фестиниогская железнодорожная почта (англ. Festiniog Railway Letter Service — Служба доставки писем Фестиниогской железной дороги) — официально разрешённая почтовая служба железнодорожной сети Великобритании для отправки и передачи писем в рамках Фестиниогской железной дороги, при определённых обстоятельствах также доставляющая письма непосредственно адресатам.

Описание

Служба функционирует на узкоколейной Фестиниогской железной дороге и Валлийской нагорной железной дороге (Welsh Highland Railway) в северном Уэльсе. Аналогичные службы работают на Талиллинской железной дороге (Talyllyn Railway) и на других старинных железных дорогах Великобритании. Такую же услугу до 1984 года оказывала железнодорожная компания British Rail, будучи правопреемником многих вошедших в неё железнодорожных компаний, подписавших в 1891 году договор с почтовым ведомством Великобритании. При этом именно British Rail регламентировала условия и тарифы совместно с почтовым ведомством.

Регламентация

Служба доставки писем железными дорогами подробно регламентирована в Руководстве почтового ведомства (Post Office Guide). В его редакции, сделанной в июле 1969 года (2-е дополнение, август 1969), сообщалось, что эта услуга предусмотрена на железнодорожных станциях следующих дорог:

• British Rail;
• железной дороги Равенгласс и Эксдэйл (Ravenglass and Eskdale Railway);
• «Фестиниог Рэйлвэй» (только летом);
• Талиллинской железной дороги (только летом) и
• Североирландской железной дороги (NI Railways).

История

Служба впервые появилась в 1891 году, когда «Фестиниог Рэйлвэй Компани» подписала договор о перевозке по железной дороге писем. Договор был заключён почтовым ведомством Великобритании с большинством британских железнодорожных компаний, действующих через Железнодорожную расчётную палату (Railway Clearing House). В договоре зафиксированы, во-первых, условия, на которых разрешается функционировать службе, и, во-вторых, предоставление особых знаков почтовой оплаты (железнодорожных марок), в виде наклеек (labels), поставка которых осуществляется каждой железнодорожной компанией-участницей и которые должны наклеиваться на лицевой стороне конверта. Железнодорожные письма должны оплачиваться почтовым сбором для отправлений британского почтового ведомства первого класса в полном объёме, а также дополнительно сбором за отправление железнодорожной почтой. Этот договор, позволяющий более быструю перевозку писем по сравнению с обычной почтовой службой, вступил в силу по всей стране 1 февраля 1891 года, а компания «Фестиниог Рэйлвэй» подписала его 28 мая 1891 года. Принадлежащий компании экземпляр договора уцелел и был обнаружен в 1968 году архивариусом компании. Главный почтмейстер подтвердил, что договор 1891 года между «Фестиниог Рэйлвэй» и почтовым ведомством остаётся в силе, и служба была воссоздана 28 мая 1969 года.

Железнодорожные письма «Фестиниог Рэйлвэй» вначале принимались при наличии персонала на следующих станциях:

• Портмадог (Porthmadog),
• Дуалт (Tan-y-bwlch) и
• Тан-и-бвулч (Tan-y-bwlch),
• а также в поездах.

В рамках службы пересылки писем железной дорогой письмо передавалось с поезда на поезд и с одной железной дороги на другую до тех пор, пока в конце концов адресат не получал его прямо на станции, либо оно не отправлялось почтой на ближайшей к адресату железнодорожной станции. Первоначальное коммерческое преимущество этой системы заключалось в том, что она была быстрее и надёжнее обычной почты. Любой человек, которому нужно было срочно переправить важный документ в другое место (как правило — в Лондон), мог справиться в справочнике Брэдшоу (Bradshaw) и найти ближайший поезд, проходящий через местную станцию с возможностью пересадки в поезд, следующий до Лондона (или куда-либо ещё), а затем сдать письмо на местной станции с уверенностью в том, что получатель письма (оповещённый по телефону или по телеграфу) сможет получить его по прибытии указанного поезда. Почтовое ведомство Великобритании настояло на оплате обычного почтового тарифа путём наклеивания почтовых марок Великобритании дополнительно к железнодорожному сбору за пересылку письма, и это условие сохраняется до сих пор.

Устав от частого повышения тарифа (в размере одного пенни) со стороны компании British Rail (сама компания давно отказалась от использования железнодорожных марок или наклеек с напечатанным номиналом), традиционные железные дороги стремились изменить ситуацию. 3 июня 1974 года в силу вступил новый договор между почтовым ведомством, Ассоциацией малых железных дорог (Association of Minor Railways), компанией British Rail и Североирландской железной дорогой. Договор разрешал малым железным дорогам (Association of Independent Railways Ltd) устанавливать тарифы самостоятельно. По договору выиграла и компания British Rail, поскольку она больше не должна была принимать письма от малых железных дорог без уплаты дополнительного тарифа. Изменившиеся коммерческие обстоятельства привели к полному выходу British Rail из этой общенациональной системы 8 июня 1984 года. «Фестиниог Рэйлвэй» и другие традиционные железные дороги продолжили оказание этой услуги. По настоянию Королевской почты (Royal Mail) 18 декабря 1998 года было заключено новое соглашение — отдельный договор между Королевской почтой и каждой традиционной железнодорожной компанией-участницей.

Марки и КПД

Дизайн железнодорожных марок (наклеек) для оплаты сбора за пересылку писем Фестиниогской железной дорогой (FR Railway Letter Fee) разработал в добровольном порядке для восстановленной службы архивариус компании «Фестиниог Рэйлвэй» Майкл Сеймур (Michael Seymour), равно как и рисунки всех последующих марок и художественных штемпелей гашения до его смерти в феврале 1999 года. Эти марки, а также многие более поздние выпуски печатались типографией «Т. Стивенсон и сыновья» (T. Stephenson & Sons Ltd.).

Кроме того, были введены филателистические по своему предназначению конверты первого дня (КПД). Более 30 лет конверты издавались для всех коммеморативных эмиссий британского почтового ведомства и региональных выпусков Уэльса, равно как и для эмиссий «Фестиниог Рэйлвэй» по случаю специальных событий на железной дороге. В последнее время выпускаются только марки «Фестиниог Рэйлвэй» по случаю специальных событий в истории «Фестиниог Рэйлвэй».

До 1974 года сбор за отправление железнодорожного письма (по сложной системе тарификации) устанавливался компанией British Rail и часто менялся без предупреждения и извещения. Так, базовый тариф был увеличен с 1 шиллинга 2 пенсов до 1 шиллинга 3 пенсов, с немедленным вступлением в силу 26 мая 1969 года — всего лишь за два дня до возобновления этой службы на Фестиниогской железной дороге. К счастью, «Фестиниог Рэйлвэй» побеспокоилась о запасах марок номиналом в 1 пенни, 6 пенсов, 1 шиллинг и 1 шиллинг 2 пенса. Вскоре в типографии были заказаны дополнительно марки номиналом в 1 пенни и новые марки номиналом в 1 шиллинг 3 пенса.

В конце XIX века многие британские железнодорожные компании оказывали такую услугу и многие из них выпускали специальные железнодорожные марки (наклейки) для железнодорожных писем в соответствии с договором. Со временем большинство компаний, включая British Rail, перешли к употреблению бандерольных этикеток, часто с вписанной от руки стоимостью пересылки, а позднее — к использованию резиновых штампов.

Филателистические аспекты

В кругах филателистов подобные марки частных железных дорог обычно классифицируются как «синдереллы».

Образцы марок сбора за отправление писем железной дорогой ранней викторианской эпохи, а также более позднего времени, можно видеть в Национальной филателистической коллекции (National Philatelic Collection) в Лондоне. В первый день возобновления службы доставки писем от имени Фестиниогской железной дороги было отправлено королеве Великобритании Елизавете II железнодорожное письмо с листами марок. Позднее был получен ответ о том, что королева с благодарностью приняла марки для включения в Королевскую филателистическую коллекцию (Royal Philatelic Collection).

См. также

• Арчер, Генри
• Железнодорожная марка
• Железнодорожная почта
• История почты и почтовых марок Великобритании
• Лондонская почтовая железная дорога
• Почтовый вагон
• Фестиниогская железная дорога
• Валлийская нагорная железная дорога

Литература

• Creamer H. The Ffestiniog Railway Company Railway Letter Service 1969—1997. — The Ffestiniog Railway Company, 1998. (англ.)

Отрывок, характеризующий Фестиниогская железнодорожная почта

Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.