Фест (историк)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фест
Festus

Титульный лист издания «Бревиария» Феста (Рим, 1819)
Место рождения:

г. Тридент (Реция)

Дата смерти:

ок. 380

Место смерти:

г. Эфес (Азия)

Научная сфера:

История

Фест (лат. Féstus) — позднеримский историк и высокопоставленный чиновник IV в. н. э. (? — ок. 380).





Биография

Точные даты жизни Феста неизвестны. Из современных Фесту источников следует, что местом его рождения был г. Тридент в римской провинции Реции и что будущий историк был выходцем из незнатных провинциальных слоев[1].

Впоследствии Фест оказался в ближайшем окружении Максимина — будущего префекта претория Галлии в 371 — 376 гг., что позволило ему сделать успешную чиновничью карьеру.

В 365 (или 368) г. Фест был назначен консуляром Сирии. Вскоре (ок. 369 г.) он получил должность секретаря (magister memoriae) при императоре Валенте (364378).

В 372 г. Фест был назначен на пост проконсула Азии, который, по всей видимости, занимал до 378 г.

После гибели Валента в битве при Адрианополе в 378 г. Фест был смещен со своей должности, и против него были выдвинуты обвинения, но, видимо, в результате встречи Феста с новым императором Феодосием (379 — 395) все обвинения с бывшего проконсула были сняты. После этого Фест вернулся в Эфес — свою резиденцию в Азии, где вскоре (вероятно, в январе 380 г.[2]) умер, поскользнувшись и разбившись о ступени храма Немезиды[3].

Личность Феста в оценке античных и средневековых авторов

Исходя из данных Аммиана Марцеллина — главного источника по биографии Феста, — в жизни Феста можно выделить два этапа:

  • до 372 г. (до назначения проконсулом Азии);
  • после 372 г. (пребывание в указанной должности).

На первом этапе Фест, как отмечает Аммиан, «оставил доказательства своей мягкости и уважения к законам»[1].

Однако, находясь под влиянием Максимина, известного своей жестокостью и при этом добившегося префектуры, после вступления в должность проконсула Азии Фест меняет характер своего поведения: «Словно актер, вдруг сменивший маску, воспылав страстью вредить другим, он стал выступать со злыми выслеживающими глазами, предполагая, что тотчас достигнет префектуры, если и сам запятнает себя казнями невиновных. Он совершил много различных жестоких, выражаясь мягко, проступков…»[4]. Аммиан Марцеллин так описывает жестокие поступки Феста:

Некоего философа Керания, человека заслуженного, он замучил пытками до смерти лишь за то, что в личном письме к жене тот сделал приписку по-гречески: «А ты думай, да не забудь набить подушку» — это обычная поговорка, когда обращают внимание собеседника на какое-либо более важное дело.
Одну простую старуху, которая умела лечить перемежающуюся лихорадку невинным заговором, он казнил как преступницу, хотя она с его ведома и по его приглашению вылечила его собственную дочь.
В бумагах одного почтенного горожанина, которые было приказано просмотреть по какому-то делу, отыскался гороскоп некоего Валента. Привлеченный к ответственности, он протестовал против клеветы, когда его упрекали в том, что он осведомлялся о гороскопе государя, давал обещание с полной достоверностью свидетельств доказать, что у него был брат Валент, который давно уже умер. Но не стали ожидать выяснения истины, и он был замучен на пытке.
В одной бане увидели юношу, который прикасался к мраморной облицовке пальцами обеих рук, каждым по очереди, и затем к своей груди и пересчитывал при этом семь гласных букв (греческой азбуки), считая это целебным средством против боли желудка. Его отвели в суд и после пыток отрубили голову[5].

Ещё более негативно оценивает деятельность Феста на посту проконсула Азии Евнапий, который называет его «кровожадным человеком с душою мясника»[3].

Схожую характеристику Фесту дает Зосим, отмечающий, что тот «не оставил в живых ни одного образованного человека», а «остальных заставил бежать из страны»[6].

Сочинение Феста

Феста принято отождествлять с автором небольшого исторического сочинения, известного под названием «Бревиарий деяний римского народа» (Breviarium rerum gestarum populi Romani). В одном из манускриптов «Бревиария» говорится о том, что это сочинение написано неким Фестом, имевшим титул vir clarissimus и занимавшим должность magister memoriae при императоре Валенте[7]. Данное упоминание и является, по сути, единственным основанием считать Феста автором «Бревиария». Тем не менее, этой точки зрения придерживается большинство исследователей.

В некоторых рукописях автор «Бревиария» назван Руфом Фестом, однако этот вариант имени Феста встречается только в манускриптах низкого качества, и потому, как правило, не вызывает доверия у исследователей. Существовало также предположение, что Фест — автор «Бревиария деяний римского народа» — и Руф Фест Авиен — римский поэт, автор поэм «Descriptio orbis terrae» («Описание Земли») и «Ora maritima» («Морские берега») — одно и то же лицо, однако к настоящему времени эта гипотеза отвергнута как несостоятельная.

Вероятно, «Бревиарий» был завершен Фестом в 369 г.[8] и адресован императору Валенту. В то же время в некоторых манускриптах встречается указание на то, что «Бревиарий» был написан для Валентиниана I (321375) — современного Валенту правителя западной части Римской империи[9]. Чаще всего считается, что это — ошибка, однако существует мнение о том, что Фест мог одно и то же произведение адресовать сразу двум императорам с целью добиться расположения обоих[9].

Сочинение Феста охватывает всю историю Римского государства — от основания города Рима до современной автору эпохи (369 г.) и состоит всего лишь из 30 небольших глав (в современном издании — не более, чем по одной странице каждая). По этой причине повествование носит очень сжатый характер. В основном автор описывает внешнеполитические события, в первую очередь — завоевания Римом соседних стран и народов. Хотя в целом «Бревиарий» Феста оценивается как очень низкое по качеству историческое сочинение[10], тем не менее, в нём иногда содержится весьма ценная информация по политической, административной и военной истории Поздней Римской империи.

Напишите отзыв о статье "Фест (историк)"

Примечания

  1. 1 2 Amm. Marc. XXIX. 2. 22.
  2. Baldwin B. Festus // The Oxford Dictionary of Byzantium. Vol. 2. Oxford, 1991. P. 783.
  3. 1 2 Евнапий. Жизни философов и софистов // Римские историки IV века. М., 1997. С. 262.
  4. Amm. Marc. XXIX. 2. 23 — 24.
  5. Amm. Marc. XXIX. 2. 25 — 28.
  6. Zos. IV. 15.
  7. Festus 3 // PLRE. Vol. 1. P. 335.
  8. Обосновение даты см. в: Festus 3 // PLRE. Vol. 1. P. 335.
  9. 1 2 Baldwin B. Festus // The Oxford Dictionary of Byzantium. Vol. 2. Oxford, 1991. P. 784.
  10. См.: История Римской литературы. Т. 2 // Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассека, Ф. А. Петровского. М., 1962. С. 430; Дуров В. С. История римской литературы. СПб., 2000. С. 525; Baldwin B. Festus // The Oxford Dictionary of Byzantium. Vol. 2. Oxford, 1991. P. 784. Например, в «Истории римской литературы» (М., 1962) сочинение Феста прямо названо «ничтожным».

Издания и переводы сочинения Феста

  • Breviarium rerum gestarum populi Romani ad Valentinianum Augustum ad mm. ss. Codices Vaticanos, Chisianos, aliosque emendatum. Romae, 1819.
  • Rufi Festi breviarium rerum gestarum populi Romani / Ed. W. Foerster. Vindobonae, 1874.
  • Festi Breviarium rerum gestarum populi Romani / Ed. C. Wagener. Lipsiae — Pragae, 1886.
  • The Breviarium of Festus. A critical edition with historical commentary / Ed. J.W. Eadie. London, 1967.
  • Festus. Abrégé des hauts faits du peuple romain. Texte établi et traduit par M.-P. Arnaud-Lindet. XLIV, 124 p. ISBN 978-2-251-01380-0
  • Секст Руф. Бревиарий о победах и провинциях римского народа. / Пер. Т. И. Кузнецовой. // Памятники поздней античной научно-художественной литературы. М., 1964. С. 338-341.

Источники

  • Аммиан Марцеллин. Римская история. / Пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни под ред. Л. Ю. Лукомского. (Серия «Античная библиотека». Раздел «Античная история»). СПб.: Алетейя. 1994.
  • Евнапий. Жизни философов и софистов / Пер. с греч. Е. В. Дарк и М. Л. Хорькова // Римские историки IV века. М.: РОССПЭН, 1997. С. 225—298.
  • Zosimi comitis et exadvocati fisci Historia Nova / Ed. L. Mendelssohn. Lipsiae, 1887.

Литература

  • Дуров В. С.История римской литературы. СПб., 2000. С. 525.
  • История Римской литературы. Т. 2 // Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассека, Ф. А. Петровского. М., 1962. С. 430.
  • Baldwin B. Festus the Historian // Historia: Zeitschrift für Alte Geschichte. Vol. 27. No. 1 (1st Qtr., 1978). S. 197—217.
  • Baldwin B. Festus // The Oxford Dictionary of Byzantium. Vol. 2. Oxford, 1991. P. 783—784.
  • Jones, A. H. M. Festus 3 // Prosopography of the Later Roman Empire / A. H. M. Jones, J. R. Martindale, J. Morris. — Cambridge University Press, 1971. — Vol. I : A.D. 260–395. — P. 334—335. — ISBN 0-521-07233-6 [2001 reprint].

Ссылки

  • [www.roman-emperors.org/festus.htm Английский перевод «Бревиария деяний римского народа» на сайте «De imperatoribus Romanis»]
  • [www.archive.org/details/sextirufibrevia00rufugoog Латинское издание «Бревиария» (электронная копия книги: Sexti Rufi viri consularis Breviarium rerum gestarum populi Romani ad Valentinianum Augustum ad mm. ss. Codices Vaticanos, Chisianos, aliosque emendatum. Romae, 1819).]

Отрывок, характеризующий Фест (историк)

Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.