Фециалы

Фециа́лы (от лат. fetiales) — древнеримская жреческая коллегия (лат. sodalitas), состоявшая из 20 пожизненных членов, избиравшихся путём кооптации, и занимавшая в ряду римских жречеств по значению и рангу первое место после четырёх главнейших жреческих коллегий (sacerdotum quatuor amplissima collegia — понтификов, авгуров, квиндецемвиров священнодействий и эпулонов).

Учреждение коллегии приписывали Нуме Помпилию (также Туллу Гостилию и Анку Марцию). Первоначально они кооптировались из патрициев. На обязанности фециалов лежало блюсти и применять особую область сакрального права — так называемое ius fetiale, которым определялась формальная сторона правовых актов, санкционирующих нарушение, восстановление и закрепление международных отношений (объявление войны, требование и дачу удовлетворения, заключение мира и договора). Фециалы были как бы посредниками между богами, с одной стороны, и контрагентами — с другой; они отвечали за правоту и законность актов, определявших международные отношения. Как посредники, они приводили в исполнение лишь предначертания государства (царя или сената), по поручению которого они действовали; в этом смысле они назывались publici nuntii populi Romani. Коллегиально они выступали лишь в тех случаях, когда надо было высказать на запрос магистрата мнение по предмету вверенного им фециального права (например, о выдаче лиц, обвиняемых в оскорблении послов, о порядке объявления войны при данных условиях и т. п.). При исполнении обязанностей сакральных депутатов фециалы снаряжались в каждом отдельном случае по двое; из них один (verbenarius) нес пучок набранных на Капитолийском холме трав (sagmina), как символ неприкосновенности послов, а другой (pater patratus), в жреческом одеянии, с жезлом и священным кремнем, взятыми из храма Юпитера Феретрия (эти священные предметы назывались vasa), вел переговоры и исполнял установленные обряды. Verbenarius принимал от подлежащей власти (царя, консула, претора) полномочие на исполнение поручения и, получив sagmina, касался ими головы и волос своего коллеги, который по исполнении этого акта становился pater patratus. Договор (foedus) заключался в присутствии полководцев и войск, при посредстве patres patrati обеих сторон (этот порядок практиковался при заключении договоров только с италийцами, так как институт фециалов существовал лишь в Италии); каждый pater patratus по прочтении текста договора торжественно заявлял, что его народ будет свято соблюдать принятые на себя условия, призывал богов в свидетели клятвы и в знак её непреложности убивал кремнем свинью, приговаривая, что подобно тому, как он умерщвляет теперь жертвенное животное, так и Юпитер поразит впоследствии нарушителей договора.

В случаях нарушения договора одной из сторон фециалы оскорбленной стороны по поручению государства отправлялись к нарушителям договора требовать удовлетворения (res repetere); pater patratus клятвой подтверждал правоту своего требования, призывая богов в свидетели своих слов и повторяя несколько раз (при вступлении на неприятельскую землю, при встрече с отдельными её гражданами, у городских ворот и, наконец, перед народом на городской площади) формулу clarigatio (= требование удовлетворения). Если противная сторона соглашалась дать удовлетворение, то pater patratus народа, нарушившего договор, выдавал виновных или возмещал причиненный ущерб; в случае отказа pater patratus требующей удовлетворения стороны по истечении известного времени (от 10 до 30 дней), в которое предоставлялось нарушителям договора обдумать свои действия, вторично призывал богов в свидетели попранной клятвы и в случае окончательного отказа возвращался на родину, где по его докладу ставился на обсуждение вопрос об объявлении войны. Если объявлялась война, то до открытия военных действий pater patratus отправлялся к границе неприятельской территории и в присутствии по крайней мере трех совершеннолетних свидетелей бросал омоченное кровью копье в неприятельскую землю, произнося при этом формулу объявления войны. Когда театр военных действий по мере развития римского государства стал переходить в отдаленные страны и за море, где у неприятелей не было соответствующего римскому сакрального учреждения, деятельность фециалов мало-помалу сузилась. Так, с первой половины III века до н. э. обязанности послов для переговоров об удовлетворении возлагались на особых назначавшихся сенатом уполномоченных (legati). Дольше всего сохранялись функции фециалов, связанные с заключением договоров и объявлением войны, но объявление войны позднее уже не требовало отъезда фециалов на неприятельскую границу, а происходило близ храма Беллоны у Фламиниева цирка. Здесь находился небольшой клочок земли, который в силу правовой фикции был раз навсегда признан неприятельской территорией, и pater patratus бросал туда своё копье от пограничного камня. Таким порядком были объявлены войны Октавианом — Клеопатре (32 год до н. э.), Марком Аврелием — маркоманнам (178 год); Клавдий в Риме заключал даже договоры с иноземными царями. В императорский период в роли pater patratus выступали императоры.

Литература

• Фециалы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Шмелева Л.М. [antik-yar.ru/events/cl-civ-2011/papers/shmelevalm Формирование фециального права в древнейшем Риме (VIII-VI вв. до н.э.)] // Античная цивилизация: политические структуры и правовое регулирование. Доклады международной интернет-конференции. — Ярославль, 2012. — С. 116-127. — ISBN 9785904894054.

Отрывок, характеризующий Фециалы

Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.