Фиалка, Ревекка Моисеевна

Ревекка Моисеевна Фиалка-Рачинская
Имя при рождении:	Ревекка Моисеевна Фиалка
Род деятельности:	участница революционного движения
Дата рождения:	1888(1888)
Место рождения:	с. Тимковичи, Минская губерния, Российская империя ныне Копыльский район, Минская область, Белоруссия
Гражданство:	Российская империя Российская империя→СССР СССР
Дата смерти:	1975(1975)
Место смерти:	Москва
Отец:	Моисей Гиш Фиалка
Мать:	Хая Фиалка
Супруг:	[www.vse-adresa.org/book-of-memory/bukva-16/name-13/surname-70/repression-25 Сигизмунд Густавович Рачинский]

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ревекка (Ривка) Моисеевна Фиалка (1888, с. Тимковичи, Минская губерния — 1975) — эсерка, участница революционного движения в Российской империи в начале ХХ века.

Биография

До ареста

Ревекка Фиалка родилась в 1888 году в селе Тимковичи Минской губернии в семье учителя еврейского языка.
Отец — Моисей (Моше) Гирш Фиалка (1852—?)
Мать — Хая Фиалка (1855—1900)
Вскоре после рождения дочери семья переехала на жительство в Кишинёв. Ревекка училась в Кишиневской профессиональной школе, приблизительно имевшей программу средней школы с профессиональным уклоном. В 1903 году окончила школу, сдав экзамен при городской управе, со званием подмастерья-швеи. Некоторое время работала в пошивочной мастерской. Еще будучи ученицей последнего класса школы, Фиалка сблизилась с революционным движением. Первоначально её деятельность заключалась в посещении кружков, собраний и чтении нелегальной литературы. В 1904 году Фиалка вступила в подпольную организации партии социалистов-революционеров, по поручению которой вела агитационную работу. В начале 1905 года по поручению партии отправилась в Одессу, чтобы оказать помощь в изготовлении снарядов. Несколько раз она ездила за динамитом в Кишинёв и привозила его на конспиративную квартиру в Одессе, куда кроме этого доставили также запрещенную литературу и шрифты из раскрытой тайной типографии. Летом 1905 года Фиалку и её товарища Александра Лаппе арестовали на конспиративной квартире в Одессе.

Нерчинская каторга

Молодых людей судил военно-окружной суд; к двоим обвиняемым присоединился революционер Павел Гальперин; всех троих приговорили к 20-ти годам каторги, однако Фиалке, как несовершеннолетней, треть срока была сокращена и итоговый приговор составил 13 лет и несколько месяцев. В январе 1906 года Фиалку отправили этапом на каторгу. В Бутырской пересыльной тюрьме, в которой она пробыла до июля, Фиалка познакомилась с пятью известными женщинами-террористками, приговоренными к смертной казни, замененной бессрочной каторгой: Марией Спиридоновой, Лидией Езерской, Александрой Измайлович, Марией Школьник и Анастасией Биценко.

В августе 1906 года террористки прибыли в Акатуевскую каторжную тюрьму. Первоначально режим содержания политических заключенных был довольно мягким, однако после нескольких побегов зимой 1907 года было принято решение перевести шестерых террористок в Мальцевскую тюрьму, где содержались в основном женщины, осужденные за уголовные преступления. Обращение с Фиалкой и её товарищами со стороны тюремного начальства было жестким, что побуждало революционерок вести борьбу за свои права (возможность читать книги, вести переписку с родными и так далее).

В конце 1910 года Фиалка была отправлена на вечное поселение в Читканскую волость Баргузинского уезда, и пробыла в Баргузине до конца 1915 года без права передвижения даже по области. Находясь в ссылке, Фиалка содействовала товарищам в подготовке побегов, была членом нелегальной кассы взаимопомощи.

После Февральской революции

В начале 1916 года Фиалка переехала в город Свободный (до 1917 года — Алексеевск) на Амуре и жила там до 1923 года. В 1917 году она была выбрана в Совет рабочих и солдатских депутатов. В 1919 году Фиалка была арестована семёновцами, после допроса японской разведкой и непродолжительного заключения, её отпустили.

В конце 1923 года Фиалка с семьёй переехала вХабаровск, a c 1926 по 1931 год жила во Владивостоке. И в Хабаровске и во Владивостоке работала как член Совета Хабаровского и Владивостокского особого отделения политкаторжан в различных комиссиях. В середине 1931 года переехала в Москву и с этого времени до 1935 года работала в детской комиссии общества политкаторжан. После 1935 года, получив постоянную квартиру, и до 1946 года Фиалка работала в культкомиссии при домоуправлении.

Муж Ревекки Моисеевны, Сигизмунд Густавович Рачинский (1882—1938), был заместителем главного бухгалтера артели «Химкраска». Во время большого террора он был арестован по обвинению в принадлежности к контрреволюционной эсеровской организации и по приговору «тройки» НКВД расстрелян 4 июня 1938 года на Бутовском полигоне. 14 мая 1956 года он был реабилитирован. Его жене о судьбе мужа сообщено не было, в июле 1956 года она обратилась в КГБ с просьбой сообщить ей о судьбе мужа, но и тогда ей сообщили о том, что Рачинский якобы умер от кровоизлияния в мозг в 1941 году.

Во время Великой Отечественной войны Ревекка Моисеевна находилась в эвакуации. По возвращении из эвакуации работала в активе при Куйбышевском райсобесе, исполняя различные поручения по обследованиям пенсионеров и обслуживанию их. В последующие годы Фиалка работала не регулярно, но принимала участие в кампаниях по выборам в Советы и по займам. Она умерла в 1975 году.

Ссылки

[www.memo.ru/nerczinsk/autobio.htm Р.Фиалка. Черновик автобиографии]
[www.memo.ru/nerczinsk/fialka.htm Р.Фиалка. Воспоминания об Акатуе]
[www.b-pravda.ru/?module=articles&action=view&id=189 Биографическая заметка о Фиалке]
[www.jewage.org/wiki/ru/Profile:P1866408949 Личные данные Р.Фиалки]
[www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=50&tek=729&issue=20 Девушки и смерть]

Отрывок, характеризующий Фиалка, Ревекка Моисеевна

Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.