Фиат (бронеавтомобиль)

Бронеавтомобиль «Фиат» Ижорского завода 1917 года выпуска.
«Фиат» Ижорского завода
Классификация	пулемётный бронеавтомобиль
Боевая масса, т	5,3
Экипаж, чел.	5
История
Производитель	/ Ижорский завод
Годы производства	1917—1918
Годы эксплуатации	1917—после 1930
Количество выпущенных, шт.	~80
Основные операторы
Размеры
Длина корпуса, мм	4800
Ширина корпуса, мм	1880
Высота, мм	2540
Клиренс, мм	350
Бронирование
Тип брони	Хромо-никелевая
Лоб корпуса, мм/град.	7
Борт корпуса, мм/град.	7
Корма корпуса, мм/град.	7
Крыша корпуса, мм	4,5
Лоб башни, мм/град.	7
Борт башни, мм/град.	7
Корма рубки, мм/град.	7
Крыша башни, мм	4
Вооружение
Пулемёты	2 × 7,62-мм «Максим» обр. 1910 года, 6000 патронов
Подвижность
Тип двигателя	FIAT, карбюраторный, рядный, 4-цилиндровый, жидкостного охлаждения
Мощность двигателя, л. с.	72
Скорость по шоссе, км/ч	65—70 (18 на реверсе)
Скорость по пересечённой местности, км/ч	30—40 (15 на реверсе)
Запас хода по шоссе, км	до 140
Запас хода по пересечённой местности, км	100
Удельная мощность, л. с./т	13,6
Колёсная формула	4 × 2
Тип подвески	зависимая, на листовых рессорах
Преодолеваемый подъём, град.	15—18
Преодолеваемый брод, м	0,5—0,6
Фиат (бронеавтомобиль) на Викискладе?

Эта статья — о русском бронеавтомобиле. Об автомобилестроительной фирме см. Fiat.

«Фиа́т» (также «Фиат» Ижорского завода, «Фиа́т-Ижо́рский», «Фиа́т-Ижо́ра») — лёгкий пулемётный бронеавтомобиль Вооружённых сил Российской империи и Рабоче-крестьянской Красной армии. Разработан на базе шасси автомобиля итальянской фирмы Fiat, производившегося по лицензии в США. Хотя разработка проекта и закупка шасси осуществлялись ещё в 1916 году, массовое производство бронеавтомобилей было развёрнуто лишь после Февральской революции. С 1917 по 1918 год на Ижорском заводе было построено около 80 экземпляров бронеавтомобиля. Бронемашины активно использовались Рабоче-крестьянской Красной армией в боях Гражданской войны, будучи вторыми по численности (после «Остинов» различных типов) в бронечастях Красной армии.

История создания

К концу 1914 года в Российской Императорской армии существовало всего одно боевое подразделение бронеавтомобилей — 1-я автомобильно-пулемётная рота, располагавшая главным образом пулемётными бронеавтомобилями «Руссо-Балт тип С». Действия роты были весьма успешны, однако к техническим характеристикам машин имелись претензии. Как следствие, командование Русской армии было очень заинтересовано в получении более современных боевых машин. Ряд заводов и мастерских предлагали разнообразные проекты броневиков. Один из них, разработанный инженерами Ижорского завода и Броневого отдела Военной автомобильной школы, был признан весьма перспективным. Однако в реализации проекта возникли проблемы. Если с изготовлением бронекорпусов и вооружения особых затруднений не возникло, то шасси для броневиков превратились для инженеров в настоящую головную боль. Очень скоро стало ясно, что большинство российских автомобилей для этой цели практически не годится, да и их производство было мелкосерийным. В итоге, в начале 1916 года было принято решение заказывать подходящие шасси за границей и бронировать их в России. Работы ощутимо подстёгивали также планы ГВТУ на 1917 год, которые предусматривали значительное увеличение парка бронеавтомобилей: уже к 1 июля 1917 года предполагалось иметь броневиков на 70 автопулемётных взводов и 100%-ный резерв для восполнения боевых потерь, то есть 380 пулемётных и 180 пушечных броневиков. Выполнение столь наполеоновских планов было возможно только при условии закупки шасси за границей.

Одними из наиболее приемлемых были сочтены автомобили итальянской фирмы FIAT, производившиеся по лицензии в США. 21 февраля 1916 года Англо-Русский правительственный комитет в Лондоне заключил с одним из американских заводов фирмы «Фиат» контракт на постройку 90 шасси для бронеавтомобилей. Срок поставки был определён как 1 ноября 1916 года. В качестве базы фирма использовала одно из своих легковых шасси, FIAT 50 HP, которое, однако, подверглось существенному усилению и доработке. В частности, на заднем мосту увеличенной прочности устанавливались двускатные колёса, использовался более мощный двигатель, монтировался второй (кормовой) пост управления. Первая партия данных шасси, получивших заводское обозначение «FIAT тип 55», была отправлена в Россию летом 1916 года. Параллельно Броневой отдел Военной автомобильной школы занялся доработкой первоначального проекта своего бронеавтомобиля с учётом шасси «FIAT тип 55». Итогом работ стали пять проектов бронировки, различавшихся главным образом размещением вооружения. В частности, рассматривались варианты размещения двух спаренных пулемётов в одной башне кругового вращения, по одному в двух башнях, располагавшихся по продольной оси машины, и т. д. Проекты поступили в Комиссию по броневым автомобилям генерал-майора Н. М. Филатова, которая после обсуждения выбрала наиболее удачный вариант и 23 апреля 1916 года официально утвердила его. Летом 1916 года на Ижорском заводе были подготовлены необходимые рабочие чертежи. Постройка опытного образца броневика началась в сентябре, а 2 декабря новая машина совершила свой первый испытательный пробег по маршруту Колпино—Петроград. Вплоть до 16 декабря продолжались испытания, в целом показавшие хорошие результаты. В частности, военные отмечали высокую огневую мощь и хорошие динамические характеристики бронеавтомобиля. Однако были высказаны и замечания, основным из которых являлся наклонный броневой лист перед радиатором, не обеспечивавший нормального охлаждения двигателя, который было решено заменить двустворчатым люком-дверцей (по типу бронеавтомобилей Армстронг-Уитворт). В таком виде бронеавтомобиль был принят для серийного производства.

Серийное производство

Серийное производство бронеавтомобилей Фиат на Ижорском заводе началось в январе 1917 года. Последовавшие вскоре Февральская революция и период Временного правительства сильно затормозили производство броневиков, однако не остановили его. На 4 октября 1917 года «в различных местах» по дворам завода стояли 16 готовых бронеавтомобилей. Ещё 25 броневиков находились в стадии завершения — во избежание задержек в производстве Правление Завода просило «доставить остальные шасси в самый кратчайший срок». Несмотря на события октября 1917 года работы продолжались, и к апрелю 1918 года завод в общей сложности изготовил 47 броневиков.

29 апреля 1918 года Совет Центроброни заключил с Ижорским заводом договор на бронировку ещё 54 «Фиатов» по цене 30 000 рублей за штуку. К октябрю того же года завод изготовил 33 машины, но затем необходимые шасси кончились.

Таким образом, общее количество выпущенных бронеавтомобилей составило 80 шт.

Описание конструкции

Корпус и башни

Внешние изображения
	[armor.kiev.ua/Tanks/WWI/ba/fiat.gif Проекции бронеавтомобиля «Фиат-Ижорский».]

При проектировании бронекорпуса ижорского «Фиата» русские конструкторы учли недостатки машин, построенных в Англии на схожем шасси. В итоге, компоновка и конструкция бронекорпуса новой машины оказались весьма удачными. Некоторые решения даже были впоследствии заимствованы при проектировании корпусов для броневиков «Остин-Путиловец».

Корпус собирался из катаных листов хромо-никелевой броневой стали толщиной от 4—5 мм (крыша и днище) до 7 мм (лоб, борта, корма, по другим данным — 8 мм), крепившихся при помощи заклёпок к металлическому каркасу из уголков и полос. Бронирование обеспечивало относительную защиту от ружейно-пулемётного огня противника. Обычная винтовочная пуля пробивала бортовой лист с минимального расстояния около 50 метров (около 75 шагов), бронебойная пуля — со 150—200 метров (около 350 шагов). В теории, 5-мм бронирование крыши боевого отделения должно было защитить экипаж от взрыва ручной гранаты. Во избежание поражения экипажа вторичными осколками внутренняя поверхность бортовых панелей обшивалась войлоком. Вес бронирования «Фиата» составлял 1200 кг при общей массе броневика в 5300 кг.

В передней части корпуса размещался моторный отсек. Для облегчения доступа охлаждающего воздуха к радиатору лобовой броневой лист был решён в виде крупной двустворчатой дверцы, створки которой регулировались с места водителя при помощи металлических тяг. Для технологического обслуживания двигателя бронекапот был смонтирован открывающимся. Позади моторного отсека размещалось отделение управления, в котором размещались водитель и командир бронемашины (слева и справа соответственно). Для обеспечения обзора служил крупный люк в лобовом бронелисте кабины с откидной бронекрышкой, выполнявшейся либо цельнолитой, либо двухстворчатой. Бронекрышка имела смотровые щели с механизмом регулировки просвета. Ряд машин вместо одного крупного окна имел два маленьких, также прикрывавшихся бронекрышками. Кроме того, в бортах кабины имелись круглые смотровые порты — «глазки» с бронезаглушками.

В кормовой части корпуса размещалось боевое отделение с двумя цилиндрическими пулемётными башнями, расположенными со смещением по диагонали (слева-спереди и справа-сзади). Такое расположение позволило увеличить углы обстрела и одновременно уменьшить габариты корпуса по ширине в сравнении с поперечным расположением башен. Башни монтировались на кронштейнах и роликах. В целях улучшения вентиляции и условий работы экипажа высота башен в сравнении с более ранними бронемашинами была увеличена. Кроме того, башни были снабжены специальными вентиляционными приспособлениями. Во избежание попадания свинцовых брызг внутрь броневика места соединения башен с корпусом прикрывались горизонтальными броневыми кольцами. Для установки башен в бортах корпуса были сделаны цилиндрические уширения.

Для размещения пулемётчиков в башнях предназначались специальные подвесные брезентовые пояса. Часть машин вместо поясов оборудовалась сиденьями с основаниями, неподвижно заделанными в пол машины.

Посадка и высадка экипажа производилась через две двери с полукруглым верхом, располагавшиеся в бортах корпуса по диагонали (справа-спереди и слева сзади). В верхних частях дверей были вырезаны дополнительные смотровые лючки. Для удобства посадки экипажа устанавливались небольшие подножки.

Кормовая часть корпуса была решена в виде единого наклонного бронелиста со смотровым лючком в левой части, предназначенным для обеспечения обзора с кормового поста управления.

Все двери, люки, щели закрывались изнутри и снаружи могли быть открыты только с помощью специальных ключей. На части серийных машин смотровые щели оснащалась пулестойкими стеклоблоками.

Вооружение

Вооружение броневика являлось достаточно стандартным для своего времени и состояло из двух 7,62-мм пулемётов «Максим» образца 1910 года с водяным охлаждением ствола, монтировавшихся в башнях. Пулемёты устанавливались на зенитных станках с возможным углом возвышения до 80°; горизонтальный сектор обстрела каждого пулемёта составлял 290° при «мёртвом» пространстве в 30 шагов. С внешней стороны башен каждый пулемёт прикрывался двумя боковыми защитными щитками трапециевидной формы. Во избежание быстрого перегрева ствола пулемёта в кормовой части башни размещался небольшой добавочный бак с водой, соединённый с кожухом пулемёта посредством шланга.

Общий боекомплект пулемётов состоял из 6000 патронов в 24 лентах по 250 патронов в каждой, причём по штату 4 ленты были снаряжены патронами с бронебойными пулями. Для удобства размещения пулемётной коробки в башне рядом с каждым пулемётом монтировалась специальная железная корзина.

Ведение эффективного огня было возможно только с коротких остановок. «С ходу» определённая эффективность достигалась только при стрельбе по скоплениям живой силы противника на близкой дистанции.

Двигатель и трансмиссия

На бронеавтомобиле устанавливался фирменный карбюраторный двигатель воздушного охлаждения мощностью 72 л. с. (52,9 кВт). Запуск двигателя производился с места водителя при помощи электростартёра либо заводной рукояткой снаружи корпуса. Мощность двигателя позволяла броневику развивать скорость до 65—70 км/ч на шоссейной дороге и до 40 км/ч — на рокадах. Скорость движения на реверсе составляла порядка 15—18 км/ч.

Бензобак ёмкостью 80—100 литров, при среднем расходе топлива около 0,8 литра на километр, обеспечивал бронемашине запас хода от 100 до 140 км в зависимости от условий передвижения.

Ходовая часть — заднеприводная (колёсная формула 4 × 2), с зависимой подвеской на полуэллиптических стальных рессорах.

В ходовой части применялись деревянные спицованые колёса артиллерийского типа, односкатные на переднем мосту и двускатные — на заднем. Все колёса имели шины типа «гусматик» с заполнением внутреннего объёма глицерино-желатиновой смесью, обеспечивавшей повышенную пулестойкость и пробег свыше 3000 км. Задние колёса прикрывались сверху полукруглыми бронекрыльями.

Прочее оборудование

Для движения в тёмное время суток бронеавтомобили оснащались двумя фарами, располагавшимися по обе стороны кабины водителя на специальных кронштейнах. В центре верхнего (наклонного) кормового бронелиста монтировалось крепление для запасного колеса.

Для предотвращения возможного захвата бронемашины противником в каждом бронеавтомобиле предусматривалось наличие подрывного заряда для самоуничтожения.

Экипаж

Экипаж бронеавтомобиля составлял 5 человек — командир машины, два водителя и два «начальника пулемётов» — стрелка. Однако в условиях некомплекта личного состава бронеавтомобиль в принципе мог обслуживаться экипажем из 4 человек (исключался водитель кормового поста управления).

Модификации и варианты

Фиат-Кегресс

2З ноября 1916 года, параллельно с вопросом о постройке опытного бронеавтомобиля «Фиат», Комиссия по броневым автомобилям рассмотрела вопрос об установке на этих машинах оригинального гусеничного движителя прапорщика А. Кегресса. После обсуждения Комиссия приняла решение начинать выпуск «Фиатов» без движителя Кегресса, поскольку его изготовление значительно задержало бы выпуск броневиков. Однако, поскольку использование движителя Кегресса обоснованно считалось перспективным, впоследствии предполагалась установка «кегрессов» на уже готовые бронемашины. Поэтому изобретателю поручили разработать схему установки его приспособлений на бронеавтомобиль «Фиат», для чего выделили ему одно из шасси «FIAT тип 55», однако из-за событий 1917 года данный проект так и не был осуществлён.

Бронеавтомобили на базе «FIAT 60×90»

Когда в 1918 году шасси «FIAT тип 55» подошли к концу, инженеры Ижорского завода предприняли ряд попыток приспособить в качестве шасси для бронеавтомобиля американские легковые автомобили «FIAT 60×90», однако база автомобиля оказалась ненадёжной. Тем не менее, работы в этом направлении продолжались, и к марту 1920 года Ижорский завод разработал проект облегчённого бронирования специально для этого шасси, использовав при этом некоторые конструктивные элементы «Остина» Путиловского завода. В итоге две машины всё же были изготовлены, но дальнейшего развития проект не получил.

Операторы

• РСФСР РСФСР/СССР СССР
• Белое движение Белое движение — по крайней мере 5 машин
• Монголия Монголия — 2 машины
• Польша Польша — 2 машины
• Германская империя Германская империя — 1 машина
• Латвия Латвия — 1 машина
• Литва Литва — 1 машина
• Эстония Эстония — 1 машина
• Румыния Румыния — по крайней мере 1 машина

Служба и боевое применение

В частях РККА

Первые «Фиаты» Ижорского завода начали поступать на вооружение частей Красной Армии летом 1918 года и активно использовались «красными» в ходе Гражданской войны. По другим данным, 36 готовых бронеавтомобилей были получены ещё до конца 1917-го. С налаживанием массового выпуска броневиков ижорские «Фиаты» стали вторыми по численности (после «Остинов» различных модификаций) бронеавтомобилями РККА.

В основном их применяли на территориях европейской части России и соседних государств, на некоторое время ставших независимыми — Латвии, Литвы, Эстонии. Кроме того, бронеавтомобили этого типа применялись РККА также в ходе советско-польской войны 1919—1921 годов. К примеру, по состоянию на 1 марта 1920 года в бронечастях Красной Армии Западного фронта находилось 43 бронеавтомобиля, из них 16 были ижорскими «Фиатами».

Два бронеавтомобиля, построенных в опытном порядке на базе легкового шасси «FIAT 60×90», применялись частями РККА при подавлении Кронштадтского восстания в 1921 году.

В конце 1921 года в автобронеотрядах Красной Армии в целом числилось 55 бронемашин «Фиат» производства Ижорского завода. Благодаря тому, что в качестве запчастей для них можно было использовать запчасти грузовиков АМО-Ф-15 (в частности, задний мост, элементы двигателя и рулевого управления), эти броневики оказались «долгожителями» и находились на вооружении броневых частей РККА до 1930-х годов. По состоянию на 10 декабря 1929 года, в составе РККА имелось 43 бронеавтомобиля «Фиат» Ижорского завода, 16 из которых были исправны; 1 бронеавтомобиль находился в войсках Ленинградского военного округа (ЛВО), и 15 — в войсках Украинского (УВО). Интересно, что «Фиаты» считались бронеавтомобилями, сохранившими боевой потенциал. В частности, «Анализ исполнительно-заготовительного плана 1929/30 по танковому, тракторному, автомобильному, броневому и бронепоездному имуществу» содержал следующие рекомендации:

Из перечисленных бронеавтомобилей, помимо основного типа БА-27, могут быть использованы в военное время бронеавтомобили «Остин», «Фиат» и «Ланчестер». <…> В настоящее время все исправные бронеавтомобили «Остин» и «Фиат» сосредотачиваются на складе № 37 и зачисляются в неприкосновенный запас МВО. Неисправные бронеавтомобили тех же марок по мере отпуска кредитов ремонтируются тем же складом № 37 с последующим зачислением в неприкосновенный запас.

— Анализ исполнительно-заготовительного плана 1929/30 по танковому, тракторному, автомобильному, броневому и бронепоездному имуществу

Таким образом, в 1930 году «Фиаты» были официально сняты с вооружения действующей армии, а сохранившиеся машины начали передавать на склад № 37. Оттуда в 1931 году, то есть через год после снятия с вооружения, часть бронеавтомобилей была передана различным военным учебным учреждениям в качестве наглядных пособий.

По состоянию на 1 марта 1931 года в различных военных учреждениях всё ещё имелось 44 экземпляра «Фиата» Ижорского завода. По одной машине имелось в распоряжении бронетанковых курсов ЛВО, Орловской танковой школы МВО и Ростовского автодорожного института, две были переданы Ленинградскому автодорожному институту, две — органам ОГПУ. Остальные 37 машин оставались на складе № 37. Примерно через года, в связи с развёртыванием производства новых отечественных бронеавтомобилей, их окончательно сняли с вооружения и отправили на слом.

Экспорт

В 1921 году РККА передала два ижорских «Фиата» формирующейся в тот момент монгольской армии. До этого эти бронеавтомобили входили в состав частей РККА, сражавшихся на территории Монголии против китайских милитаристов и белогвардейцев генерала Унгерна фон Штернберга. Таким образом, эти два «Фиата» стали первыми образцами бронетехники монгольской армии. В составе монгольских вооружённых сил эти бронеавтомобили служили до начала 1930-х годов, после чего были разобраны.

Трофейные машины

Белые армии

В ходе боевых действий Гражданской войны в России несколько «Фиатов» Ижорского завода были захвачены в качестве трофеев Белыми армиями и применялись против своих прежних хозяев.

В частности, в распоряжении бронечастей Вооружённых Сил Юга России имелось по меньшей мере четыре бронеавтомобиля «Фиат-Ижора». Известно, что один из них, носивший в РККА имя «Товарищ Артём», был захвачен у красных 24 июня 1919 года при взятии Харькова и переименован в «Полковника Туцевича», после чего действовал в составе Добровольческой Армии вплоть до осени 1919 года.

В том же 1919 году один «Фиат» под названием «Россия» имелся в составе дивизии А. П. Ливена Северо-Западной армии. 17 октября 1919 года бронеавтомобиль успешно поддержал атаку Волынского полка на деревню Луково под Петроградом, в результате чего части Белой армии не только заняли деревню, но также захватили пулемёты и много пленных. Через несколько дней этот «Фиат» был переброшен на другой участок фронта, но к тому времени ситуация изменилась в пользу красных и Луково снова пришлось оставить. Впоследствии этот броневик активно использовался на различных участках фронта, а в январе или феврале 1920 года командование разбитой Северо-Западной армии передало его эстонцам.

«Фиаты» Ижорского завода не следует путать с бронеавтомобилями на базе шасси «Фиат», строившимися в подконтрольных Омскому правительству Омске и Владивостоке в 1919—1920 годах (так называемые «Фиаты-Омские»).

Армии других стран

Трофейные «Фиаты» Ижорского завода имелись в распоряжении армий по меньшей мере шести стран.

В ходе советско-польской войны 1919—1921 годов две машины этого типа попали в руки Войска Польского. Первый броневик был захвачен 25 апреля 1920 года в районе деревни Марусино — машина угодила в канаву, откуда не смогла самостоятельно выбраться, после чего была оставлена командой. 31 мая того же года в районе Бобруйска второй «Фиат» был взят поляками в плен вместе с экипажем. Впоследствии эта машина получила имя «General Dowdor». Оба «Фиата» были включены в состав действующей армии и приняли участие в советско-польской войне, а после её окончания состояли на вооружении польской армии вплоть до начала 1930-х годов. Впоследствии один из них был передан в качестве музейного экспоната в крепость Модлин неподалёку от Варшавы. В сентябре 1939 года этот «Фиат» попал в руки захвативших Польшу немцев, после чего следы его теряются.

По крайней мере один «Фиат» Ижорского завода был захвачен немцами. Этот бронеавтомобиль, получивший в немецкой армии имя «Lottchen», в составе дивизии «Kokampf» участвовал в боях в Берлине в 1919 году.

В 1918 году один «Фиат» был захвачен латышами. Бронеавтомобиль получил имя «Staburags», и его использовали для борьбы с «красными», а после завершения войны этот «Фиат» по большей части эксплуатировался в качестве учебной машины. После включения Латвии в состав СССР часть латышских бронеавтомобилей осталась на вооружении и впоследствии была распределена между территориальными стрелковыми корпусами. К концу 1940 года в составе 181-й смешанной дивизии числилось три бронеавтомобиля, один из которых вполне мог быть тем самым «Фиатом». Данные о применении этого броневика в ходе начального этапа Великой Отечественной войны отсутствуют.

Один «Фиат» имелся в распоряжении литовской армии. Эта машина была захвачена ею в мае 1919 года, когда части 1-го пехотного полка РККА вышли на шоссе Укмерге — Утена в южных районах Литвы. В составе полка имелся одиночный бронеавтомобиль «Фиат» Ижорского завода (заводской номер 6739, выпущен в 1917 году). У деревни Клиненай броневик оторвался от основных сил полка и имел неосторожность обстрелять группу литовских солдат. Литовцы благоразумно отошли, а затем устроили на пути бронемашины засаду из поваленных деревьев. После короткого боя экипаж броневика был вынужден сдаться в плен. Технически исправный «Фиат» тотчас был включён в состав литовской армии, получив имя «Молния» (лит. Žaibas). С помощью этого броневика литовцы смогли очистить от остатков частей Красной Армии город Утена. Позднее, в ходе польско-литовской войны 1920 года, этот «Фиат» непродолжительное время использовался во в целом безуспешных боях с вторгшимися на территорию Литвы польскими войсками. «Молния» продолжала числиться в литовской армии вплоть до осени 1939 года, когда, по данным западных источников, она досталась немцам, аннексировавшим Клайпеду, где в это время находилась бронемашина.

Эстонская армия вплоть до начала 1930-х годов эксплуатировала «Фиат», доставшийся ей «в наследство» от Северо-Западной Белой армии, где он носил имя «Россия» (история его эксплуатации в Белой армии описана выше). В эстонской армии броневик поучил имя «Wambola».

Наконец, один бронеавтомобиль «Фиат» Ижорского завода имелся в распоряжении Румынии, хотя не совсем понятно, когда и у какого конкретного военного соединения румынская армия захватила его.

Оценка машины

В целом бронеавтомобили «Фиат» Ижорского завода являлись весьма успешными машинами, полностью адекватными своему времени. Хорошие проходимость и подвижность, сильное для лёгкого бронеавтомобиля вооружение и вполне приемлемое бронирование позволяли этому бронеавтомобилю успешно решать оставленные перед ним задачи — вести разведку и охранение, обеспечивать связь, преследовать противника, сопровождать пехоту, оперативно поддерживать войска на опасных направлениях.

Немаловажно также, что в период Гражданской войны «Фиаты» Ижорского завода были вторыми по численности броневиками России, уступая по этому показателю только «Остинам» разных модификаций.

Благодаря мощному двигателю и надёжному дисковому сцеплению они превосходили все остальные бронеавтомобили РККА и Белых армий по динамическим характеристикам на грунтовых и просёлочных дорогах. К примеру, бронеавтомобиль «Остин» Путиловского завода, имевший аналогичные вооружение и бронирование и близкую массу, из-за значительно более слабого двигателя (50 л. с. у «Остина» против 72 л. с. у «Фиата») имел меньшую удельную мощность и ощутимо уступал «Фиату» в скорости и маневренности. В проходимости «Фиаты» уступали только колёсно-гусеничным «Остинам-Кегрессам».

Использование в качестве базы бронеавтомобиля легкового шасси (хотя и усиленного типа) дало некоторый проигрыш в надёжности — к примеру, задние рессоры и дифференциал заднего моста ижорских «Фиатов» оказались недостаточно прочными. Выход был найден в замене его, по возможности, задним мостом от грузовиков «Фиат-1,5-тонный». Вообще же, «Фиаты» Ижорского завода оказались единственными из имевшихся в распоряжении РККА бронеавтомобилей «царской» разработки, для которых реально имелись запчасти — детали автомобилей советского производства. В частности, для ремонта «Фиатов» успешно использовались задний мост, элементы двигателя и рулевого управления от грузовиков АМО-Ф-15. В конечном итоге, именно благодаря этому факту «Фиаты» и продолжали активно использоваться броневыми частями РККА до 1930-х годов.

Сохранившиеся экземпляры

Внешние изображения
	[www.dishmodels.ru/wshow.htm?p=86&lng=E Последний сохранившийся подлинный экземпляр бронеавтомобиля «Фиат» Ижорского завода в экспозиции ЦМВС.]

Достоверно известно, что до наших дней сохранился по меньшей мере один подлинный экземпляр бронеавтомобиля «Фиат» Ижорского завода. Данная машина выпуска 1918 года находится в павильонной экспозиции Центрального музея Вооружённых Сил в Москве.

Позднейшие не совсем точные макеты бронеавтомобиля имеются в московском Музее современной истории России и Самарском военно-историческом музее Краснознамённого Приволжско-Уральского военного округа. Ещё один макет бронеавтомобиля «Фиат» Ижорского завода под названием «Кречет» был построен в 1967 году на базе автомобиля ГАЗ-51 и участвовал в праздничном параде на Красной площади в честь 50-летия Октябрьской революции. В начале 1990-х порядком изношенный макет едва не отправился на металлолом, однако был восстановлен поисковой группой «Экипаж» и в данный момент периодически используется в различных мероприятиях исторической реконструкции. По ряду данных, все три указанных макета идентичны и были изготовлены в 1967 году в составе партии из 7 машин, предназначенных для участия в юбилейных мероприятиях в разных городах страны.

«Фиат» Ижорского завода в массовой культуре

В компьютерных играх, посвящённых военным конфликтам соответствующего периода, «Фиат» Ижорского завода отсутствует.

В индустрии стендового моделизма броневик практически отсутствует. Единственная относительно широкотиражная модель-копия в масштабе 1:35 выпускается из эпоксидной смолы польской фирмой «Armo» (номер по каталогу Armo 35021). Качество отливок весьма высоко, но моделисты высказывают претензии к степени соответствия модели оригиналу.

Литература

• Барятинский М. Б., Коломиец М. В. Бронеавтомобили русской армии 1906—1917 гг. — М.: Техника-молодёжи, 2000. — 108 с. — 2000 экз. — ISBN 5-88879-029-X.
• Барятинский М. Б. Бронеавтомобили Красной Армии 1918—1945. — М.: Моделист-конструктор, 2003. — 64 с. — (Бронеколлекция, специальный выпуск № 4). — 2200 экз.
• Коломиец М. В. Броня русской армии. Бронеавтомобили и бронепоезда в Первой мировой войне. — М.: Яуза, 2008. — 448 с. — (От двуглавого орла к красному знамени). — 4000 экз. — ISBN 978-5-699-27455-0.
• Коломиец М. В. Броня на колёсах. История советского бронеавтомобиля 1925—1945 гг. — М.: Яуза, Стратегия КМ, Эксмо, 2007. — 384 с. — (Советские танки). — 6000 экз. — ISBN 978-5-699-21870-7.
• Ромадин С. Бронеавтомобили в Гражданской войне в России // Бронетанковое вооружение. — 1995. — № 4.
• Холявский Г. Л. Энциклопедия бронетанкового вооружения и техники. Колесные и полугусеничные бронеавтомобили и бронетранспортёры. — Мн.: Харвест, 2004. — 656 c.: ил. — (Библиотека военной истории). — 5100 экз. — ISBN 985-13-1765-9.
• Bullock, David. Armored Units of the Russian Civil War. Red Army. Illustrated by Andrei Aksenov & Peter Sarson. — Oxford, UK: Osprey Publishing, 2006. — 48 p. — (New Vanguard). — ISBN 978-1-841-76544-0..

Ссылки

• [www.aviarmor.net/tww2/armored_cars/ussr/ac_fiat_izhora.htm «Фиат-Ижора». Легкий бронеавтомобиль] (рус.). Aviarmor.net. Проверено 7 марта 2011. [www.webcitation.org/61HFgH8W0 Архивировано из первоисточника 28 августа 2011].
• [www.waronline.org/blindage/index1q.htm Бронеавтомобили «Фиат»] (рус.). waronline.org. Проверено 7 марта 2011. [www.webcitation.org/60wYJH5Nq Архивировано из первоисточника 15 августа 2011].
• [www.meshwar.vistcom.ru/tech/fiat-izhora.htm Бронеавтомобиль «Фиат-Ижора»] (рус.). meshwar.vistcom.ru. Проверено 7 марта 2011. [www.webcitation.org/60wYK0OYB Архивировано из первоисточника 15 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Фиат (бронеавтомобиль)

Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.