Филатов, Василий Ксенофонтович

К:Википедия:Страницы на КУ (тип: не указан)

Василий Ксенофонтович Филатов

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Васи́лий Ксенофо́нтович Фила́тов (1907—1988) — самозванец, выдававший себя за «чудом спасшегося цесаревича Алексея Николаевича». В настоящее время его сын Олег Васильевич продолжает борьбу за «признание» и возврат ему «подлинной фамилии».

Краткая биография

По всей вероятности, Василий Филатов родился в 1907 году в Шадринске, в семье Ксенофонта Филатова, сапожника по специальности. Его отец умер в 1921 году, после чего Василий с 1922 по 1928 странствовал из одного детского дома в другой, затем, решив стать учителем, поступил в Грозненский педагогический институт, но закончил образование, переведшись в Тюмень. Он получил диплом в 1936 году и стал учителем географии в одной из средних школ Исетска.

В 1953 году он женился на Лидии Кузьминичне Клименковой, преподавателе математики в той же школе, в этом браке родились четверо детей — Олег (1953 г.), Ольга(1955 г.), Ирина (1957) и Надежда (1961 г.). В 1955 году семья Филатовых переехала в Оренбургскую область, где Василий продолжал преподавать до самого выхода на пенсию в 1967 году. После они с женой перебрались в Икряное, Астраханской области, где провели последние годы жизни. Василий Филатов умер в 1988 году от сердечной недостаточности.

По воспоминаниям сына, Василий никогда открыто не говорил о своем происхождении, но всегда удивлял окружающих образованностью и манерами, знанием нескольких иностранных языков: (французского, итальянского, английского, немецкого) и дополнительно к тому — древнегреческого, на котором свободно читал и писал, и латинского, с которого даже переводил — что вряд ли можно было предполагать у сына сапожника, и наконец, учил детей музыке по цифровой системе, принятой в царской семье. Он прекрасно знал быт и отношения в семье Романовых, историю их заключения и казни — до того, как все это начало появляться в газетах, так же охотно он рассказывал о побеге Алексея, чаще в третьем лице, но иногда, словно ошибаясь, говорил «я».

Он не служил в армии по инвалидности — левая нога у него была короче правой, левая ступня значительно меньше, всю жизнь ему приходилось носить специальную ортопедическую обувь. Также «омертвение левой ноги» якобы фиксировалось и у царевича начиная с 1912 года. После смерти отца сын якобы видел у него на теле следы старых ран и шрам на пятке, похожий на осколочное ранение.

В 1983 году Василий Филатов наконец-то решился открыть тайну своего происхождения снохе, жене Олега.

Версия «чудесного спасения» согласно Василию Филатову

По версии этого претендента, убедившись, что не все Романовы погибли после первого залпа, люди Юровского по какой-то причине решили расправиться с ними в лесу. Алексей был жив, но оглушен выстрелами, от смерти его спасло то, что на него упало тело отца. Братья Стрекотины, Александр и Андрей, заметив, что мальчик еще жив, тем не менее утаили этот факт от Юровского, в то время занятого тем, чтобы предотвратить мародерство. Очнувшись уже в грузовике, он задумался о побеге. Ему удалось выскользнуть из кузова, когда грузовик застрял в грязи, он сумел проползти несколько десятков метров, когда охрана сумела поймать беглеца и загнав его штыками в шурф, бросили вслед гранату. Его спасло то, что ему удалось забиться в боковую штольню. Там его позже нашла неназванная по имени стрелочница, позвала вновь братьев Стрекотиных, и те доставили его вначале на станцию Шарташ, в нескольких километрах от села Коптяки.

«Дядя Саша и дядя Андрей», вытащив его из шахты, с помощью стрелочницы перевязав какими попало тряпками, доставили в город Шадринск, где оказали помощь — якобы вспоминал Василий. — Третий — дядя Миша — отправился с ним до города Тобольска в село Дубровное, а затем в Сургут, где передал его хантам на лечение и под охрану до конца 1919 года. Олег Васильевич так передавал его рассказ:

Лечился я там от кровопотери, слабый был. Ханты-манси эти, северные люди, они меня все заставляли свежемороженую рыбу, свежемороженую оленину с кровью есть и вареные глаза животных от куриной слепоты. Ханты-манси эти так лечились сами и лечили меня, да еще травы всякие сушеные и отвары пил.

Позже братья Стрекотины, не терявшие его из виду, сумели переправить его в Шадринск, к своим друзьям, братьям Александру и Андрею Филатовым. По совпадению, в семье третьего брата, Ксенофонта умер мальчик, немногим младше царевича, и он получил имя умершего — Василий, а заодно изменил год рождения с 1904 на 1907.

Борьба за признание

Борьбу за признание покойного отца «цесаревичем» повёл его сын, петербургский журналист и писатель Олег Васильевич. По его собственным словам, решающим фактором оказалось «бросающееся в глаза» сходство всех детей Василия Ксенофонтовича с сохранившимися портретами царской семьи. Проведенные в 1990-х годах экспертизы с привлечением петербургских криминалистов и местного таможенного управления, по словам Олега Васильевича, убедительно доказали, что почерк его отца совпадает с почерком цесаревича, а фотографии выдерживают антропологическую экспертизу. Исследование ДНК, якобы предпринятое в Германии, тоже дало положительный результат.

В 1998 г. в Санкт-Петербурге в издательстве «Блитц» тиражом 5000 экз. вышла в свет книга «Спасение цесаревича Алексея. Историко-криминалистическая реконструкция расстрела царской семьи», где сообщается о якобы проведенных экспертизах по идентификации личности школьного учителя Василия Ксенофонтовича Филатова и цесаревича Алексея.

Слабым моментом всей теории является то, что в отличие о цесаревича, Василий Филатов никогда не болел гемофилией, но в подкрепление своей теории Олег Васильевич, вслед за другими претендентами, пытается оспорить поставленный Алексею Николаевичу диагноз, и утверждает, что Филатов-старший не служил в армии по статье, «среди прочих подразумевавшей заболевания крови». Обнаружение «царских останков», также подрывающих теорию, оспаривается на том основании, что РПЦ якобы не признала их, и по неназываемым политическим мотивам было скрыто, что вместо Романовых была расстреляна семья их «двойников» — Филатовых.

Олегом Васильевичем написаны книги «История души или портрет эпохи» и «The escape of Alexei, son of Tsar Nikolas II», отстаивающие его точку зрения.

Литература

• [www.proza.ru/texts/2008/06/10/437.html Кратко о самозванце]
• [www.ceo.spb.ru/rus/literature/filatov.o.v/stat.shtml Сайт сторонников Филатова]
• [kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=201658 Статья, посвященная Василию Филатову]

Отрывок, характеризующий Филатов, Василий Ксенофонтович

«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.