Филермская икона Божией Матери

Филермская икона Божией Матери
Дата появления:	?
Иконографический тип:	агиосоритисса
Местонахождение:	Народный музей, Цетинье, Черногория

Филермская икона Пресвятой Богородицы — чтимая в православии иконы Пресвятой Богородицы.

По греческому преданию, икона была написана в 46 году от Рождества Христова и принесена Святым Лукой в Антиохию к монахам-назореям.

Позднее икону перенесли в Иерусалим. В 430 году супруга Византийского Императора Феодосия Младшего Евдокия совершила паломничество в Святую Землю и оттуда переслала икону в Константинополь, где она находилась во Влахернском храме.

После захвата и разграбления в 1204 году крестоносцами Константинополя, икону вновь перенесли в Святую Землю. Именно тогда чудотворный образ оказался в руках католиков — рыцарей-иоаннитов, пребывавших в то время в городе Акре.

Через 88 лет Акра была атакована и захвачен турками. Отступая, рыцари взяли Святую икону с собой и перебрались с нею на остров Крит в Эгейское море. Все это время рыцари уберегали святыню от магометан. Икона короткое время пребывала на Кипре. С 1309 года более двух веков святыня была укрыта на острове Родос в Эгейском море, завоеванном рыцарями у турок и сарацин.

В конце июля 1522 года стотысячная армия и флот турецкого султана Сулеймана I Кануни высадились на острове и начали осаду крепости и столицы Ордена иоаннитов. Рыцари защищались с большим упорством. Тем не менее над руинами Родоса был поднят белый флаг. В условиях сдачи острова говорилось: «…чтоб позволено было кавалерам пробыть на острове 12 дней, пока не перенесут они на суда мощи Святых (среди них была десница Святого Иоанна Крестителя и Крест из части древа Креста Господня), священные сосуды из церкви Святого Иоанна, всякие орденские редкости и их собственное имущество, чтоб находившиеся на острове церкви не были поруганы, за что кавалеры со своей стороны уступают Порте как Родос, так и принадлежащие ему острова».

Покинув Родос, рыцари более семи лет перевозят Святыни по разным городам Италии; остров Кандия, Мессина, Неаполь, Ницца, Рим.

В 1530 году Император Священной Римской Империи Карл V передает острова Мальта, Комино и Гоцо, а также крепость Триполи в Ливии Ордену иоаннитов на вечные времена. В том же году святыни вместе с великим магистром ордена и советом прибыли на остров Мальта, где Филермская икона Пресвятой Богородицы обретает новую родину. Местом её хранения стал форт Сан-Анжело (Святого Ангела), а позднее замок Святого Михаила — главная резиденция Мальтийского Ордена.

В 1571 году чудотворная икона и реликвии ордена были торжественно перенесены в новый город. Здесь в столице Державного Мальтийского Ордена Иоанна Иерусалимского городе Ла-Валетта, в соборе Святого Иоанна была сооружена часовня мадонны Филермо. В ней рядом с Алтарем и поместили чудотворный образ, писанный Святым Евангелистом Лукой. С тех пор икона стала именоваться Филермской.

В 1798 году, когда французы захватили остров, мальтийские рыцари обратились к защите и покровительству России. 12 октября 1799 года они преподнесли древние святыни — икону Богоматери Филермской (вместе с другими святынями мальтийского ордена иоаннитов — кистью десницы Крестителя Господня Иоанна и частицей Древа Животворящего Креста) императору Павлу I, который в это время находился в Гатчине.

Осенью 1799 года святыни перевезены в Петербург и помещены в Зимнем дворце в церкви в честь Нерукотворенного Образа Спасителя. Праздник этому событию установлен в 1800 году.

С 1852 по 1919 год, как и повелел Император Николай I Павлович, все три Святыни раз в году перевозились из Зимнего Дворца в Гатчину в Дворцовую церковь. Оттуда совершался многолюдный Крестный ход в Павловский собор, где Святыни на 10 дней выставлялись на поклонение православного народа. Со всей России и мира съезжались богомольцы. Затем Святыни вновь возвращались в Санкт-Петербург в Императорский Зимний Дворец. Так бы происходило и теперь, если бы не свершилась революция 1917 года.

В 1919 году Святыни тайно вывезли в Эстонию, в город Ревель. Некоторое время они находились там, в православном соборе, а после также тайно были перевезены в Данию, где пребывала в изгнании вдовствующая Императрица Мария Феодоровна — супруга Александра III и мать Николая II.

После кончины Марии Феодоровны в 1928 году её дочери Великие Княгини Ксения и Ольга передали Святыни главе Русской Православной Церкви Заграницей Митрополиту Антонию (Храповицкому).

Некоторое время святыни находились в православном соборе г. Берлина. Но в 1932 году, предвидя последствия прихода к власти Гитлера, епископ Тихон передал их королю Югославии Александру I Карагеоргиевичу, который хранил их в часовне королевского Дворца, а после и в церкви загородного Дворца в Дединье.

После Второй мировой войны, с приходом к власти коммунистов во главе с Иосипом Брозом Тито, Филермская икона Пресвятой Богородицы вместе с другими мальтийскими святынями хранилась в тайнике православного монастыря Острог в Черногории. В 1950 году сотрудниками югославских спецслужб тайник был обнаружен, святыни изъяты и вплоть до 1993 года были для верующих сокрыты. В настоящее время Филермская икона Божией Матери хранится в отдельной «Голубой часовне» на территории Народного музея города Цетинье (Черногория).

Ссыдки

• [www.diveevo.ru/710/ Дивное Дивеево]
• [deva-maria.ru/index.php?Itemid=3&catid=33:ikona-bogomateri&id=535:ikona-bozhiei-materi-filermskaya-bogorodica-bogomater&option=com_content&view=article икона Богородицы «ФИЛЕРМСКАЯ»]
• [days.pravoslavie.ru/Life/life1722.htm Перенесение из Мальты в Гатчину части древа Животворящего Креста Господня, Филермской иконы Божией Матери и десной руки святого Иоанна Крестителя]
• [www.bogoslov.ru/text/3741485.html Филермская икона Божией Матери — утраченная «гатчинская святыня»]

Отрывок, характеризующий Филермская икона Божией Матери

– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.