Филипп Эгалите

Луи Филипп Жозеф, герцог Орлеанский
Louis-Philippe-Joseph d'Orléans
Портрет Луи Филиппа Жозефа Орлеанского, герцога Шартрского, в облачении Великого мастера масонской ложи. Мишель Гарнье, ок. 1777
Псевдонимы:	Филипп Эгалите
Место рождения:	Сен-Клу
Место смерти:	Париж
Вероисповедание:	католицизм
Род деятельности:	французский политический деятель, Великий Мастер Великого Востока Франции
Отец:	Луи-Филипп Орлеанский
Мать:	Луиза Генриетта де Бурбон
Супруга:	Мария-Аделаида де Бурбон
Дети:	Луи-Филипп I Антуан Орлеанский Мария Аделаида Орлеанская Луи Шарль Орлеанский
Награды:	Орденский знак Общества Цинциннати
Автограф

Луи Филипп (II) Жозеф, герцог Орлеанский (фр. Louis-Philippe-Joseph d'Orléans), c 1792 года известный как Филипп Эгалите (фр. Philippe Egalité; 13 апреля 1747, Сен-Клу — 6 ноября 1793, Париж) — французский военный и политический деятель.

Биография

Представитель младшей линии Бурбонов, правнук регента Франции герцога Филиппа II, сын Луи-Филиппа I Орлеанского и Луизы-Генриетты де Бурбон-Конти. Один из самых богатых людей Франции, ещё более умноживший состояние благодаря удачному браку. До 1785 года носил титул герцог Шартрский, стал герцогом Орлеанским и первым принцем крови после смерти отца.

В 1771 году стал великим мастером масонской ложи Великий восток Франции.

Отличался либеральными взглядами. Во время Великой французской революции примкнул к революционерам, отказался от титула, стал «гражданином» и принял фамилию Эгалите (равенство). В Конвенте голосовал за казнь своего родственника Людовика XVI.

Однако в течение того же 1793 года гражданин Эгалите погиб сам: во время Революционных войн его сын Луи-Филипп оказался замешанным в заговор генерала Дюмурье и изменил революции, покинув страну, что привело к аресту, осуждению и казни Эгалите-отца. Перед гильотиной Филипп потребовал две бутылки шампанского и взошёл на эшафот с совершенным бесстрашием. Когда палач Сансон собирался снять с него сапоги, Филипп сказал: «Оставьте; они лучше снимутся после, а теперь поспешим». Ненавидевшие его роялисты отметили: «Жил как собака, а умер, как подобает потомку Генриха IV».

Семья

Герцог Орлеанский был с 1769 года женат на Марии-Аделаиде де Бурбон, дочери герцога де Пентьевр, одной из богатейших наследниц своего времени. Дети:

• мертворождённая дочь (1771);
• Луи-Филипп I (1773—1850), король Франции в 1830—1848;
• Антуан Филипп (фр.; 1775—1807), герцог Монпансье;
• Луиза Мария Аделаида (1777—1847);
• Франсуаза (1777—1782), сестра-близнец Аделаиды;
• Луи Шарль (фр.; 1779—1808), граф Божоле.

Старший сын Филиппа Эгалите, виновник его гибели герцог Шартрский Луи-Филипп, несмотря на одиозность своей семьи в глазах старших Бурбонов, в 1800 году получил у жившего в эмиграции Людовика XVIII право на титул герцога Орлеанского, после Реставрации вернул огромное наследство родителей, а в 1830 году стал конституционным монархом Франции как Луи-Филипп I (свергнут в 1848). Двое младших сыновей герцога Орлеанского: Антуан Филипп, герцог Монпансье и Луи Шарль Альфонс Леодегар, граф Божоле — также оказались в эмиграции, но умерли молодыми (оба от туберкулёза, которым заразились во время пребывания под стражей в 1793 году), ничем себя не проявив и не оставив потомства. Дочь Филиппа Эгалите Аделаида после реставрации Бурбонов вернулась во Францию, затем была советницей брата, когда тот стал королём, и умерла 31 декабря 1847 года, за два месяца до его отречения.

Образ в кино

• «Мария-Антуанетта (фильм, 1938)»
• «Англичанка и герцог» (2001) — фильм Эрика Ромера

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Филипп Эгалите

Отрывок, характеризующий Филипп Эгалите

– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.