Филипп (ландграф Гессенский)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Филипп, ландграф Гессенский»)
Перейти к: навигация, поиск
Филипп I Гессенский

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Ландграф Гессенский
11 июля 1509 — 31 марта 1567
Предшественник: Вильгельм II Гессенский
Преемник: Вильгельм IV Гессен-Кассельский
Георг I Гессен-Дармштадтский
Людвиг IV Гессен-Марбургский
Филипп II Гессен-Рейнфельсский
 

Филипп I Великодушный (нем. Philipp I. von Hessen, также Филипп I Великодушный (нем. Philipp I. Großmütige); 13 ноября 1504 — 31 марта 1567) — ландграф Гессенский с 11 июля 1509 года, самый ревностный среди германских правителей сторонник Реформации и почитатель Мартина Лютера. Сын Вильгельма II и Анны Мекленбургской. Наследовал отцу в 1509 году, под опекой матери; в 14 лет (1518 год) объявлен (императором Максимилианом I) совершеннолетним из желания лишить Саксонию того могущественного положения, которое она заняла в Северной Германии.





Биография

Юный ландграф, при выборе императора стоявший вначале на французской стороне, всё же поклялся в вечной дружбе императору Карлу V.

Во время Вормсского сейма он был сторонником Лютера и лично посетил его. Впоследствии он особенно сблизился с Цвингли.

Всеобщее раздражение против духовенства, желание завладеть его богатствами, а с другой стороны — озлобление мелких феодалов против усиливающейся власти государей вызвало движение прирейнского рыцарства с Францем фон Зикингеном во главе против архиепископа Трирского. Видя в этом движении угрозу власти государей, Филипп, старый враг Зикингена, вместе с курфюрстом пфальцским энергично выступил против восставших; бунт был подавлен.

Для успехов Реформации в 1520-х годах чрезвычайно важно было настроение государей Северной Германии, особенно наиболее крупных — курфюрста саксонского и ландграфа гессенского. Последний превосходил всех современных ему государей Германии политическим талантом, свежестью ума и энергией; он со всей страстью юности отдался делу Реформации и из дела Лютера сделал своё собственное. Не светские расчеты заставили его порвать со старой церковью, но искреннее и непреодолимое стремление составить о великом религиозном вопросе своё собственное мнение на основании Библии, разговоров с Меланхтоном и чтения полемических сочинений обеих сторон; результатом всего этого был решительный переход Филиппа на сторону Лютера, вернее — евангелического учения.

В 1525 году, во время Крестьянской войны в Германии подавил совместно с курфюрстом саксонским Иоганном Твердым восстание в Тюрингии, нанеся под Франкенгаузеном поражение отряду Томаса Мюнцера. Во время этого похода, захватив восставшую Фульду, Филипп Гессенский, вассал фульдского аббата, провозгласил себя его сюзереном по праву завоевания[1].

Несмотря на свои юные годы, Филипп уже много пережил в своей жизни и не раз вынимал меч из ножен: небольшого роста, но сильно сложенный, он резко отличался от современных ему немецких государей, тучность и неуклюжее телосложение которых соответствовали их умственной неподвижности и вялости; смелость и энергия сказывались во всей умственной и политической жизни Филиппа и выгодно отличали его от Иоганна-Фридриха Саксонского и других. Он не стеснялся преданностью империи, так часто ослаблявшей политическое положение курфюрстов саксонских. Одаренный умом прозорливым и ясным, он был способен к самым широким политическим комбинациям, к самым смелым замыслам. С самого начала он понял неизбежность столкновения партии реформы с Карлом V и готовился к борьбе, которую предвидел, но которая началась только 20 лет спустя. Угрожающее положение, занятое католиками, побудило Филиппа организовать союз не только единомысленных государей, но и лютеранских городов, то есть монархических и республиканских элементов империи; впоследствии эта мысль легла в основание Шмалькальденского союза.

В 1527 году основал Марбургский университет, первый в истории протестантский университет. В видах противодействия католицизму и Габсбургам Филипп желал сблизить Цвингли и Лютера, Швейцарию и протестантскую Германию. Для этого он устроил совещание реформаторов в Марбурге в 1529 году, но оно не привело к соглашению. Лютер отказался признать в Цвингли единоверца.

Более политик, чем богослов, Филипп не мог понять, как можно из-за нескольких спорных вопросов жертвовать всей будущностью Реформации. План Цвингли и Филиппа заключался в соединении всех протестантских князей, городов и сословий и в союзе их с Францией, Венецией, Данией и Гельдерном для действия против Папы и императора; первым делом этого союза должно было быть возвращение Ульриха Вюртембергского в его владения. Карл V попытался примирить католиков с протестантами (на сейме в Аугсбурге 1530 года), но это оказалось невозможным.

В декабре 1530 года был заключен в Шмалькальдене и через год окончательно оформлен союз между Гессеном, Саксонией, несколькими второстепенными государями и многими городами. Политическое руководство союзом было разделено между Гессеном и Саксонией. В это время Виттельсбахи стали просить помощи вновь основанного союза против Габсбургов, вследствие чего Филипп и саксонский курфюрст заключили в 1532 году союз с Баварией и Францией. Карл V вынужден был отсрочить подавление протестантизма.

Пользуясь субсидиями из Франции и тайным содействием некоторых католических князей, Филипп нанес тяжелый удар австрийскому влиянию в Южной Германии: разбив австрийцев при Лауфене, он ввел герцога Ульриха Вюртембергского в его владения и по договору в Кадане (1534 год) закрепил за ним корону Вюртемберга; этот договор косвенно допустил распространение протестантизма в Вюртемберге.

Вскоре, однако, неблагодарность Ульриха, угрожающее положение, занятое курфюрстом саксонским, и коварная баварская политика произвели такое впечатление на Филиппа, что уже в июле 1534 года он выражает в письме к сестре желание выйти из Шмалькальденского союза и жить в мире с императором. В 1535 году он ездил в Вену, был принят любезно, но серьёзных последствий от этого сближения его с Габсбургами не произошло.

Во время его преследований анабаптистов ландграф довольствовался заключением их в тюрьму, находя несправедливым действовать мечом в чисто религиозном деле. Вследствие скандального двоеженства — Филипп вступил в морганатический брак с Маргаритой фон дер Сааль при жизни первой жены (которая, впрочем, дала на это своё согласие) Филипп разошелся с герцогом Саксонским и другими близкими ему людьми и стал искать милости и расположения императора: на сейме в Нюрнберге (1540 год) и в среде Шмалькальденского союза он взывал к миру и примирению, чтобы заслужить благодарность Карла V.

Вильгельм, герцог Клевский, союзник Франции, желал быть принятым в Шмалькальденский союз; но Филипп устроил так, что ему было в том отказано, вследствие чего Карл смог в 1543 году разгромить его и наказать, не боясь войны со шмалькальденцами.

Новую услугу Карлу Филипп оказал на сейме в Шпейере в 1544 году, склонив его дать императору средства для войны с турками. Но, обманутый в своей надежде быть главнокомандующим императора в войне с турками, получив притом известие о тайном соглашении Карла V с французским королём, Филипп мало-помалу охладел к делу императора и стал склоняться к сближению с Англией, Данией и Баварией.

Шмалькальденский союз в это время становился все слабее вследствие несогласий государей и городов и двойственности управления. Филипп старался пробудить своих союзников от летаргического сна, но тщетно, пока явные приготовления императора к войне не заставили их выйти из бездействия.

В начавшейся войне шмалькальденцы двинулись было на юг, но потом вернулись назад; курфюрст саксонский был разбит при Мюльберге и взят в плен; Филипп целые месяцы ничего не предпринимал для отражения врага и, наконец, отдался вполне на милость Карла, который приказал арестовать его в 1547 году вопреки обещанию и договору с князьями-посредниками, герцогом Морицом Саксонским и курфюрстом бранденбургским Иоахимом. Из этого плена ландграф был освобожден только в 1552 году стараниями Морица Саксонского, по Пассаускому договору.

По возвращении в Гессен Филипп занялся приведением в порядок своего ландграфства и устройством церковных дел, стараясь установить мирные отношения протестантов с католиками, лютеран с реформатами. Перед смертью Филипп разделил свои владения между 4 сыновьями от первого брака.

Семья

В 1523 году он женился на Кристине Саксонской (15051549), дочери Георга, герцога Саксонского. Дети:

Находясь в браке с Кристиной, Филипп в 1540 году тайно женился морганатическим браком на Маргарите фон дер Заале, дети:

Напишите отзыв о статье "Филипп (ландграф Гессенский)"

Примечания

  1. Шекли А. Э. Томас Мюнцер. 1961.

Литература

  • Филипп I Великодушный // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • v. Rommel. «Geschichte von Hessen» (10 тт., 1820—58)
  • v. Rommel. «Philipp der Grrossmütige» (3 т., Гиссен, 1830)
  • Duller. «Neue Beiträge zur Geschichte Philipps des Grossmütigen» (Дармштадт, 1842)
  • Hoffmeister. «Das Leben Phlipps des Grossmütigen» (Дармштадт-Кассель, 1846)
  • Heidenham. «Die Unionspolitik Landgraf Philipps des Grossmütigen von Hessen und die Unterstützung der Hugenotten im ersten Religionskrieg» (Бресл., 1886)
  • M. Lenz. «Briefwechsel Landgraf Philipps des Grossmütigen von Hessen mit Buger» (в «Publikationen aus den Kgl. preuss. Staatsarchiven», 2 т., 1880).
  • В. Фалькенхайнер. «Philipp Der Grossmutige Im Bauernkriege» (1887). ISBN 1-160-22508-7

Отрывок, характеризующий Филипп (ландграф Гессенский)

– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?