Фортунатов, Филипп Фёдорович

Фортунатов Филипп Фёдорович
Место работы:	Московский университет
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Московский университет
Научный руководитель:	Ф. И. Буслаев Г. Курциус М. Бреаль А. Лескин
Известные ученики:	М. М. Покровский Г. К. Ульянов А. А. Шахматов
Известен как:	основатель московской «формальной» (или «фортунатовской») лингвистической школы, один из наиболее значительных лингвистов дореволюционной России

Фили́пп Фёдорович Фортуна́тов (рус. дореф. — Филиппъ Ѳедоровичъ Фортунатовъ, 1 января [14 января] 1848, Вологда — 20 сентября [3 октября] 1914, деревня Косалма, под Петрозаводском) — российский лингвист, профессор, действительный член Петербургской академии наук (1898), основатель московской лингвистической школы («формальной», «фортунатовской»), один из наиболее значительных лингвистов дореволюционной России. Трудился над историей индоарийских, балтийских и славянских языков, работал с индоевропеистикой, теорией грамматики; занимался обширной педагогической деятельностью.

Биография

Родился в семье директора Вологодской, затем Олонецкой губернской гимназии в Петрозаводске Ф. Н. Фортунатова. Гимназический курс проходил в Олонецкой губернской гимназии, но из-за переезда отца в Москву, окончил 2-ю Московскую гимназию.

Затем обучался на историко-филологическом факультете Московского университета (1864—1868), где под влиянием Ф. И. Буслаева рано проявил интерес к сравнительному языкознанию.

После сдачи магистерских экзаменов Фортунатов занимался диалектологической работой в Литве (1871), стажировался в Германии (у Курциуса и Лескина) и Франции (у Бреаля) (1871—1873). В 1874—1876 годах преподавал греческий язык в гимназии Креймана.

Магистерская диссертация (1875) посвящена анализу ведийского языка.

С 1876 по 1902 годы — приват-доцент, доцент, профессор, заведующий кафедрой сравнительного языковедения Московского университета, читал курсы индоевропеистики и общего языкознания. В 1884 году присуждена степень доктора сравнительного языковедения без защиты диссертации.

С 1902, в связи с избранием академиком, работал в Санкт-Петербурге в Отделении русского языка и словесности Российской академии наук, занимаясь исследовательской и издательской деятельностью.

• Почётный доктор (1884),
• член-корреспондент (1895) Петербургской академии наук,
• действительный член (1898) Петербургской академии наук,
• заслуженный профессор Московского университета (1900)
• действительный член Финно-угорского общества, Гельсингфорс (1911),
• почётный доктор Норвежского университета, Христиания (1911)

Умер и похоронен в деревне Косалма под Петрозаводском, где регулярно с 1895 года проводил летние месяцы.

Вклад в науку

В наследии Фортунатова выделяются две части: индоевропейские исследования и исследования по общей теории грамматики; в обе эти области он внёс существенный для своего времени вклад.

Индоевропейские исследования

Как индоевропеист Фортунатов был последователем приверженцев методологии и концепции младограмматиков, у виднейших представителей которых он учился в Германии; он может считаться первым крупным российским младограмматиком. Наиболее известны исследования Фортунатова в области индоарийской и балтославянской исторической фонетики, и в особенности балтославянской исторической акцентологии, которую он начал изучать один из первых. Его именем названы два звуковых закона: «закон Фортунатова», описывающий условия возникновения древнеиндийских ретрофлексных звуков, и известный «закон Фортунатова-де Соссюра» (независимо сформулированный также Ф. де Соссюром), относящийся к балтославянской исторической акцентологии и описывающий эволюцию одного из типов ударения в балтийских и славянских языках.

Теория грамматики

В ряде работ (но в основном в лекциях «московского» периода его деятельности) Фортунатовым были высказаны оригинальные теоретические взгляды по общей морфологии. Они касаются прежде всего таких понятий, как грамматическая форма, словоизменение, словообразование и формообразование, а также классификации частей речи. Фортунатов обратил внимание на различие грамматических и неграмматических значений и на особый характер выражения этих значений в языках флективного типа; к Фортунатову восходит также популярное в отечественной грамматической традиции противопоставление «словоизменения» и «формообразования», а также «синтаксических» и «несинтаксических» грамматических категорий (использовавшееся позднее в той или иной степени в исследованиях П. С. Кузнецова, Р. И. Аванесова, А. И. Смирницкого и др.). Он особенно подчёркивал роль морфологических (или «формальных» — откуда называние его школы) коррелятов языковых значений и, в частности, предложил нетрадиционную классификацию частей речи, основанную практически только на морфологических критериях.

При анализе взглядов Фортунатова следует учесть, что они не были сформулированы им в целостном виде и во многом реконструируются на основе анализа отдельных примеров и текстов лекций; не все работы Фортунатова опубликованы даже в настоящее время. С другой стороны, идеи Фортунатова, высказанные им на протяжении 25 лет преподавания, оказали значительное влияние на последующее поколение российский лингвистов и во многом подготовили почву для появления российского структурализма в лице Н. С. Трубецкого и Р. О. Якобсона (последний, в частности, особенно ценил Фортунатова и много сделал для его памяти). Непосредственными учениками Фортунатова являются А. А. Шахматов, В. К. Поржезинский, Д. Н. Ушаков, Н. Н. Дурново и др. И как историк языка, и как теоретик Фортунатов всю жизнь оставался приверженцем «строгих» методов; его своеобразный научный стиль, сочетавший глубину и точность с сухостью и некоторой тяжеловесностью изложения, также оказал большое влияние на последующие поколения лингвистов, в особенности тех, кто желал дистанцироваться от филологической традиции «виноградовской школы».

Научные труды

• Фортунатов Ф. Ф. О происхождении глаголицы. СПб., 1903.
• Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды, т. I—II. М., 1956.

Литература

• Алпатов В. М. История лингвистических учений. М., 2001.
• Алпатов В. М. Москва лингвистическая / Научный совет Российской Академии наук по изучению и охране культурного и природного наследия. — М.: Изд-во Института иностранных языков, 2001. — С. 5-9. — 104 с. — (Природное и культурное наследие Москвы). — 500 экз. — ISBN 5-88966-028-4.
• Журавлёв В. К. [tapemark.narod.ru/les/317a.html Московская фортунатовская школа] // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
• Шахматов А. А. Фортунатов Ф. Ф. // Известия Императорской АН. М., 1914. 6 сер., № 14.
• Щерба Л. В. Ф. Ф. Фортунатов в истории науки о языке // Вопросы языкознания. 1963. № 5.

Ссылки

• [www.booksite.ru/lichnosty/index.php?action=getwork&sub=about&pid=160 Выдающиеся люди Вологодского края: Филипп Фёдорович Фортунатов]
• [isaran.ru/?q=ru/person&guid=2E9B4C32-7E19-C531-EE38-D08B78D81BB2 ИС «Архивы РАН». Фортунатов Филипп Федорович]. Проверено 11 апреля 2016.

Отрывок, характеризующий Фортунатов, Филипп Фёдорович

Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.