Филипп II Орлеанский

Филипп II Орлеанский Philippe, duc d'Orléans<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
принц Шартрский, герцог Орлеанский
1701 — 1723
Предшественник:	Филипп I
Преемник:	Людовик де Бурбон, герцог Орлеанский
регент Франции
1715 — 1723
Рождение:	2 августа 1674(1674-08-02) Сен-Клу, Франция
Смерть:	2 декабря 1723(1723-12-02) (49 лет) Версаль, Франция
Род:	Бурбоны
Отец:	Филипп I Орлеанский
Мать:	Елизавета Шарлотта Пфальцская
Супруга:	Франсуаза Мария Бурбон, мадемуазель де Блуа
Дети:	Мария Луиза Елизавета Луиза Аделаида Шарлотта Аглая Людовик Луиза Елизавета Филиппина Елизавета Луиза Диана

Филипп II, герцог Орлеанский (фр. Philippe, duc d'Orléans; 2 августа 1674 — 2 декабря 1723) — регент Французского королевства при малолетнем короле Людовике XV с 1715 по 1723 годы, племянник Людовика XIV.

Детство и юность

2 августа 1674 года в семье Филиппа I Орлеанского и его супруги — принцессы Палатинской из Баварского дома Виттельсбахов родился сын Филипп. При рождении Филипп получил титул принца Шартрского. Воспитателем умного и способного мальчика был назначен аббат Дюбуа, однако в качестве наставника он не оправдал возложенных на него надежд: Филипп не получил должного образования, хотя и имел интерес к естественным наукам.

Принц с юных лет проявил своё неравнодушие к женскому полу, что при дворе его дяди — Людовика XIV вовсе не порицалось.

В возрасте семнадцати лет Филипп женился на пятнадцатилетней мадемуазель де Блуа, сестре герцога Мэнского, узаконенной дочери короля Людовика XIV и его фаворитки мадам де Монтеспан.

В 1701 году, после смерти отца, Филипп Шартрский получил титул герцога Орлеанского. Филипп был крайне честолюбив — его не устраивало положение «вечно второго», как иногда называли герцогов Орлеанских. Он даже попытался претендовать на испанский трон вместо намечавшегося на это место внука Людовика XIV (будущего Филиппа V, Испанского). Это привело к длительной размолвке с Людовиком XIV.

Регентство

Политика Регента

К 1715 году во Франции сложилась непростая ситуация: у Людовика XIV из прямых наследников оставался в живых только пятилетний правнук — Людовик, герцог Анжуйский (будущий Людовик XV). Перед своей смертью, последовавшей 1 сентября 1715 года, король назначил Филиппа Орлеанского регентом королевства. Так началась эпоха, названная впоследствии эпохой Регентства.

Своей резиденцией регент выбрал Пале-Рояль. Распорядок дня Филиппа Орлеанского несколько отличался от рабочего ритма Людовика XIV, начинавшего трудиться в шесть утра и заканчивавшего далеко за полночь. В девять утра регент садился работать и до обеда читал донесения, отвечал на депеши или принимал послов. После десерта он возвращался в свой кабинет и вел заседания совета. После пяти часов вечера для Филиппа не существовало никаких важных дел — получение удовольствий было для него важнее возложенной на него миссии.

В начале 1710-х гг. французский королевский дом поразила серия смертей (в основном от оспы и краснухи). Людовик XV также производил на современников впечатление крайне болезненного младенца. В случае его смерти ближайшим родственником оказывался Филипп V Испанский, который, хотя и отказался по Утрехтскому миру от прав на французский престол, имел намерение добиваться пересмотра этих условий с оружием в руках.

Исключение из престолонаследия испанского короля делало регента потенциальным наследником престола. Он приблизил к себе проницательного аббата Дюбуа, который совершил то, что казалось немыслимым, — заключил альянс Франции с её давнишними врагами, Англией и Голландией (1717). Это соглашение стало прелюдией к Войне за французское наследство, которую испанский король проиграл. Филипп изменил и государственную политику в отношении священников — янсенистов, преследуемых в правление Людовика XIV.

Филипп Орлеанский вёл активную переписку с Петром I, полагая что Россия может быть надёжным союзником для Франции. (Союз Франции, Пруссии и России был заключён в Амстердаме 4 августа 1717 года). Имела место и личная встреча царя и регента: Пётр находился в Париже с 7 мая по 20 июня 1717 года. В результате этой встречи возник смелый проект — женитьба Людовика XV на младшей дочери Петра — Елизавете. Однако со смертью Петра I в 1725 году от этой мысли пришлось отказаться — с воцарением Екатерины I авторитет России значительно упал.

Полисинодия

Регент делал попытку реформировать государственное правление и в 1715 году вводил систему коллективного руководства — полисинодию, когда статссекретариаты были заменены коллегиальными советами, куда привлекались представители аристократии. После упразднения советов регентства в 1718 году вернулись к прежнему порядку правления.

Система Ло (Лоу)

В эпоху Регентства появились первые бумажные деньги. Джон Лоу, предприимчивый шотландский авантюрист, следуя примеру Английского и Шотландского банков, созданных в 1694—1695 годах, основывает в 1716 году частный банк с правом выпуска банкнот. Банк Лоу тотчас выпускает бумажные деньги, руководствуясь единственным желанием создать бумажные заменители золотых и серебряных монет.

Чтобы упрочить кредитоспособность банка, в августе 1717 года Лоу создает Западную торговую компанию, а регент предоставляет Лоу монополию на торговлю оружием и табаком с Канадой, Китаем, Индией. В мае 1719 года Западная торговая компания реорганизуется в Индийскую компанию.

С декабря 1718 года частный банк Лоу становится государственным банком Франции — Королевским банком. Тысячи представителей всех социальных слоев ежедневно скупают акции банка. За несколько месяцев выпускается более 600 тысяч акций, цена которых в 40 раз превышает их номинальную стоимость. 5 января 1720 года Джон Лоу назначается на пост генерального контролёра финансов.

Однако крах системы Лоу неизбежен; с падением «дутых» акций рухнул и его банк. В декабре 1720 года финансовая катастрофа обретает такой размах, что Джону Лоу приходится бежать в Брюссель.

Экономические последствия применения «системы Лоу» имели не только негативную сторону повсеместного банкротства во Франции. Государство уплатило часть своих долгов и увеличило доходы в казну. Кроме того, эта финансовая система способствовала развитию торговли по обе стороны Атлантики. Но с психологической стороны её последствия были катастрофичны. В литературе часто встречается определение «афера Лоу».

Частная жизнь

Следуя примеру всех французских королей, Филипп Орлеанский избрал себе официальную фаворитку — Мари-Мадлен де Ла Вьевиль, графиню де Парабер (фрейлину герцогини Беррийской), впоследствии её сменила мадам де Фалари.

Помимо них, среди любовниц герцога значились актриса Шарлотта Демар, маркиза де Сабран, жена лейтенанта гвардии мадам Феран д’Аверн.

Французский двор эпохи Регентства имел самую дурную репутацию в Европе. Его именовали не иначе, как «вертеп». Однако герцог Орлеанский старался оградить маленького короля от дурного влияния своих придворных — молодой Людовик XV был поручен заботам добродетельной герцогини де Вантадур и священнику де Флёри (будущему кардиналу). Существуют сведения, что Филипп Орлеанский пытался уничтожить ребёнка-короля с целью занятия престола. Однако подтверждений подобным фактам в серьёзных исторических источниках нет.

8 декабря 1722 года в возрасте семидесяти одного года скончалась принцесса Елизавета Шарлотта Пфальцская. Смерть любимой матери так потрясла регента, что вызвала тяжелейшую депрессию.

2 декабря 1723 года Филипп Орлеанский скончался в Версале на руках своей возлюбленной — мадам де Фалари. Похоронен в Сен-Клу. Сердце регента находится в Королевской капелле в Дрё.

Дети

От своей жены Франсуазы Марии Бурбон (мадемуазель де Блуа) имел семерых детей:

• Мария Луиза Елизавета (1695—1719), замужем за Карлом, герцогом Беррийским и Алансонским;
• Луиза Аделаида (1698—1743), мадемуазель Орлеанская, аббатиса;
• Шарлотта Аглая (1700—1761), мадемуазель Валуа, замужем за Франческо III д’Эсте;
• Людовик (1703—1752), герцог Орлеанский;
• Луиза Елизавета (1709—1742), мадемуазель Монпансье, замужем за королём Испании Луисом I;
• Филиппина Елизавета (1714—1734), мадемуазель Божоле;
• Луиза Диана (1716—1736), мадемуазель Шартская, замужем за Людовиком Франсуа Конти.

Также у регента были внебрачные дети от многочисленных любовниц (в том числе Жан-Филипп-Франсуа Орлеанский).

А. С. Пушкин об эпохе Регентства

В своём незаконченном произведении «Арап Петра Великого» А. С. Пушкин дал ироничную характеристику эпохе Регентства:

«По свидетельству всех исторических записок ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени. Последние годы царствования Людовика XIV, ознаменованные строгой набожностию двора, важностию и приличием, не оставили никаких следов. Герцог Орлеанский, соединяя многие блестящие качества с пороками всякого рода, к несчастию, не имел и тени лицемерия. Оргии Пале-Рояля не были тайною для Парижа; пример был заразителен… Алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности; имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей»

Другие факты

Французские колонисты дали основанному ими в Луизиане поселению (1718) имя Новый Орлеан с аллюзией на титул регента. Луизиана в целом и Новый Орлеан в частности сохраняют в США до настоящего времени элементы французской культуры.

Литература

• Эдвард Фукс. Галантный век. — М., 1994.
• Н.Н. Молчанов. Дипломатия Петра Великого. — М., 1991.
• Ю.В. Борисов. Дипломатия Людовика XIV. — М., 1990.
• Филипп Эрланже Регент. Филипп Орлеанский. --- НЦ ЭНАС, 2008.

Отрывок, характеризующий Филипп II Орлеанский

– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.