Филипп II Август

Филипп II Август Philippe Auguste<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Филипп II Август. Портретная фантазия Луи-Феликса Амьеля (XIX век).</td></tr>
король Франции
1 ноября 1179 г. (совместно с отцом, Людовиком VII), 18 сентября 1180 г. (самостоятельно) — 14 июля 1223 г.
Коронация:	1 ноября 1179 г., Реймсский собор, Реймс, Франция
Предшественник:	Людовик VII
Преемник:	Людовик VIII
Рождение:	21 августа 1165(1165-08-21) Иль-де-Франс, Франция
Смерть:	14 июля 1223(1223-07-14) (57 лет) Иль-де-Франс, Франция
Место погребения:	аббатство Сен-Дени
Род:	Капетинги
Отец:	Людовик VII
Мать:	Адель Шампанская
Супруга:	1-я: Изабелла де Эно 2-я: Ингеборга Датская 3-я: Агнесса Меранская
Дети:	От 1-го брака: сын: Людовик VIII От 3-го брака: сыновья: Жан-Тристан, Филипп Юрпель дочь: Мария бастард: сын: Пьер Шарло

Филипп II Август, Филипп Кривой (фр. Philippe Auguste; 21 августа 1165 — 14 июля 1223, Мант) — король Франции c 1180 года, сын короля Людовика VII Молодого и его третьей жены Адели Шампанской.

Первый король Франции, начавший использовать собственно титул «король Франции» (rex Franciae) вместо титула «король франков» (rex Francorum или Francorum rex), а также первый из Капетингов, передавший власть наследнику, не коронуя его при своей жизни.

Биография

Происхождение

Отец Филиппа, Людовик VII, долго не мог обзавестись наследником. После развода с наследницей Аквитании Алиенорой у него остались две дочери. Его вторая жена, Констанция Кастильская, также родила ему двух дочерей, скончавшись при родах второй. После её смерти в 1160 году король поспешил жениться в третий раз. Выбор пал на Адель, дочь графа Блуа и Шампани Тибо IV. Земли, принадлежавшие роду Блуа-Шампань, окружали королевский домен с двух сторон, и графы часто проявляли непокорность, но общим врагом для трёх сыновей Тибо IV и короля стал Генрих Анжуйский, женившийся на Алиеноре Аквитанской, взошедший в 1154 году на престол Англии и ставший таким образом правителем державы, включавшей существенную часть Франции. Людовик VII женился на Адели спустя лишь месяц после смерти предыдущей жены.

Рождение и коронация

21 августа 1165 года в замке Гонесс (по наиболее распространённой версии) Адель родила Людовику VII долгожданного наследника, названного Филиппом и получившего прозвище Dieudonné (данный Богом). С коронацией сына король не спешил: возможно, из суеверия (старший брат Людовика VII, также Филипп, был коронован в 12-летнем возрасте, а через два года погиб, упав с лошади), возможно, чтобы избежать войн за власть, подобных тем, которые раскололи в эти годы династию Плантагенетов. Понадобились многолетние уговоры церковных иерархов, чтобы Людовик всё же решился короновать сына. Обряд был назначен на 15 августа 1179 года, но незадолго до этого дня Филипп заблудился на охоте в Компьеньском лесу и был найден лишь на третий день в очень тяжёлом состоянии. Король решил отправиться в Англию помолиться о здравии Филиппа у гробницы Томаса Бекета, которого он когда-то укрывал от преследований английского короля. Филипп выздоровел, но самого Людовика вскоре после возвращения разбил паралич. Коронацию, перенесённую на 1 ноября, провёл дядя Филиппа по матери, архиепископ Реймсский Гильом.

Утверждение на престоле

Людовик VII с конца 1179 года уже не участвовал в управлении страной. Под его формальной властью ключевое значение приобрели братья королевы — архиепископ Гильом Реймсский, граф Тибо Блуаский и граф Стефан Сансеррский, которые хотели править от лица своего племянника. Но Филипп, чтобы уравновесить эту мощную феодальную группировку, заключил союз с Филиппом Эльзасским, графом Фландрии. Вопреки воле матери, юный король женился 28 апреля 1180 года на Изабелле де Эно, племяннице графа. Королева Адель бежала в Нормандию и попыталась заключить союз с Генрихом II Английским, но эта затея не удалась: война с малолетним сюзереном стала бы слишком серьёзным нарушением феодальной этики, к тому же английский король был занят поддержкой своего германского зятя Генриха Льва. 28 июня 1180 года два монарха встретились в Жизоре и заключили союз.

Король Людовик умер 18 сентября 1180 года. Сближение Филиппа с Генрихом Плантагенетом привело к тому, что вечный противник последнего Филипп Эльзасский заключил союз с братьями королевы; к этому союзу примкнули граф Эно, граф Невера и герцог бургундский (1181 год). Это была сама мощная антикоролевская коалиция за всю историю правления Капетингов, но её действия против короля были плохо скоординированы. Уже в 1182 году под давлением Генриха II Блуаский дом примирился с Филиппом; было заключено перемирие и с Фландрией. Французский король в 1184 году созвал в Санлисе церковный собор и потребовал от него аннулировать всё ещё бесплодный брак с Изабеллой из-за наличия слишком близкого родства; это был, видимо, только шантаж тестя, графа Эно Бодуэна, и он удался, — Эно тоже вышло из коалиции.

Но тогда же обострились отношения с Фландрией. Жена Филиппа Эльзасского принесла в приданое мужу графства Валуа и Вермандуа; когда она умерла, король Филипп настоял на том, чтобы Валуа было передано младшей сестре покойной — Элеоноре, жене королевского камерария Матье III де Бомона (1183 год). А в 1184 году король двинул армию в Пикардию, чтобы отстоять и права Элеоноры и собственные права на приданое жены. По условиям Бовского договора Элеонора получила не только Валуа, но и часть Вермандуа. В состав королевского домена вошли графства Амьен и Мондидье, шателенства Руа и Туротт; сеньоры де Пикиньи и де Бов стали вассалами короны. Филипп установил свою опеку над частью Фландрии, составлявшей приданое его супруги (позже эта территория стала графством Артуа), и добился того, что владения графа фландрского в Пикардии стали только пожизненными. В будущем прямым результатом этого договора стало присоединение к коронным землям Артуа после смерти Филиппа Эльзасского (1191 год) и всей территории Валуа и Вермандуа после смерти Элеоноры (1213 год); в настоящем — укрепление персональной власти Филиппа, не зависевшего теперь от отдельных феодальных семейств.

Королевство

Людовик VII оставил сыну достаточно эффективный аппарат управления и растущие источники доходов в виде быстро развивающихся городов (в первую очередь Парижа и Орлеана). Но при этом власть короля ограничивалась территорией домена, охватывавшей Иль-де-Франс, Орлеане и часть Пикардии, за пределами которой бесконтрольно правили могущественные князья. Вся западная часть королевства принадлежала Плантагенетам, владевшим и английской короной. Главной задачей для Филиппа стало ослабление этой династии.

Филипп и Генрих II

Генрих Плантагенет поддерживал Филиппа во времена его несовершеннолетия. Тем не менее французский король не позже 1183 года начал традиционную для Капетингов политику поддержки мятежных членов английского королевского дома. Генрих Молодой Король получил от Филиппа деньги и войска, но в том же году внезапно умер. 6 декабря 1183 года в Жизоре состоялась новая встреча двух королей, в ходе которой Филипп признал за Генрихом все его владения на континенте. Уже в следующем году удалось добиться большого успеха: ещё один сын Генриха II Джеффри, герцог Бретонский, приехал в Париж и принёс Филиппу вассальную присягу. Он тоже погиб совсем молодым в 1186 году, но и его вдова, опекавшая сына и наследника, была сторонницей Капетингов.

После гибели Джеффри Филипп стал поддерживать принца Ричарда, боявшегося оказаться обделённым из-за явно большей любви его отца к самому младшему сыну, Джону. Во время встречи монархов в Бонмулине 18 ноября 1188 года Филипп потребовал от Генриха, чтобы тот передал старшему сыну Нормандию, Анжу, Турень и Мэн. Услышав отказ, Ричард здесь же принёс присягу Филиппу за свои владения во Франции; встреча была прервана. После этого Ричард провёл Рождество при французском дворе. В следующем году Филипп, действуя как защитник английского принца, занял Тур. Вскоре было получено известие о смерти Генриха II (июнь 1189 года).

Участие в Третьем крестовом походе

Филипп и Ричард Львиное Сердце приняли крест вместе. Они заключили соглашение, по которому обязались помогать друг другу в крестовом походе и делить пополам все завоёванные земли (1190 год). Если бы один из них умер в пути в Святую Землю, другой должен был возглавить его людей. Предполагалось, что короли пройдут весь путь вместе, но армии оказались слишком многочисленными, так что пришлось разделиться во избежание проблем со снабжением. Филипп шёл впереди. В сентябре 1190 года он достиг Мессины, где дождался английских крестоносцев. Здесь обе армии провели зиму.

Ричард вмешался в династическую борьбу в Сицилийском королевстве; Филиппу пришлось стать посредником между ним и восставшими против англичан мессинцами, а в марте 1191 года отплыть в Сирию одному, не дожидаясь, пока Ричард закончит свои итальянские дела. Французы присоединились к осаде Акры. Когда сюда же прибыл Ричард, стало понятно, что былые союзники стали уже практически врагами. Ричард отказался отдать Филиппу часть завоёванного им Кипра; короли стали сторонниками разных претендентов на иерусалимскую корону: Филипп поддерживал Конрада Монферратского, Ричард — Ги де Лузиньяна. Их вражда стала одной из главных причин неудачи крестового похода. Вскоре после капитуляции Акры Филипп уплыл в своё королевство. Его интриги во Франции во многом заставили Ричарда прервать поход раньше, чем он планировал.

Филипп II Август постоянно интриговал против своего союзника; тот выходил из себя, чувствуя себя на дипломатическом поприще совершенно беспомощным, но пускать в ход силу не решался. Едва был взят Сен-Жан-д’Акр (Акра), как Филипп вернулся во Францию, поклявшись Ричарду, что не будет нападать на его владения. Он на них и не нападал, но затеял тайные переговоры с Иоанном Безземельным, который правил Англией в отсутствие брата. Ричард, прослышав про это, поспешил домой, но на пути попал в руки своего врага Леопольда Австрийского.

Борьба с Плантагенетами

Ричард Львиное Сердце

По возвращении Филиппа из крестового похода по Франции распространялись слухи о том, что Ричард в Палестине якобы предал христианство и даже планировал выдать французского короля Саладину. Епископ Бове Филипп де Дрё убедил короля Филиппа в том, что Ричард замышляет его убийство, так что тот окружил себя вооружённой охраной и постарался настроить против Ричарда императора Генриха VI, через владения которого английский король должен был возвращаться на родину. Когда Ричард был схвачен в Австрии (декабрь 1192 года), император обвинил его, помимо всего прочего, в попытке убить французского короля. Ричард отверг все обвинения и смог оправдаться. Источники сообщают, что Филипп готов был заплатить Генриху VI огромную сумму, чтобы тот продолжал держать Ричарда в плену, но имперские князья не допустили этого.

Получив известия об аресте Ричарда, Филипп двинул войска в Нормандию (начало 1193 года). Он занял замки Жизор, Иври, Паси. С принцем Джоном было подписано соглашение, согласно которому Турень и часть Нормандии на правом берегу Сены должны были достаться французской короне; в случае своего восшествия на престол Джон обязывался принести Филиппу ленную присягу за Англию.

В феврале 1194 года Ричард, несмотря на все усилия Филиппа, получил свободу. Французский король отправил принцу Джону письмо со словами «Будь осторожен. Дьявол на свободе». Но принц уже в мае, когда его старший брат появился в Нормандии, примирился с ним. Филиппу пришлось снять осаду с Вернёя, а 5 июля он потерпел поражение при Фретевале. Потеряв завоёванные позиции в Нормандии и Турени, французский король согласился на перемирие, позже продлённое до января 1196 года.

Когда срок перемирия истёк, Филипп смог взять Нонанкур и Омаль и сделать своим союзником бретонцев; Ричард же добился избрания германским королём своего племянника Оттона Брауншвейгского, заключил союз с Фландрией и укрепил Шато-Гайар. В сражении при Жизоре в сентябре 1198 года Филипп снова потерпел поражение. После этого он согласился при встрече с Ричардом в январе 1199 года на пятилетнее перемирие, по которому сохранял за своим вассалом все его владения, признавал Оттона королём Германии и должен был женить сына на одной из племянниц Ричарда.

Уже в апреле Ричард погиб в Лимузене. Благодаря этому перед Филиппом открылись новые возможности.

Джон Безземельный

Филипп использовал против нового короля Англии Джона его племянника Артура Бретонского, имевшего много сторонников не только в Бретани, но и в Анжу, Турени и Мэне. Возобновилась открытая война. Но Филипп, отлучённый папой от церкви из-за своего скандального развода с Ингеборг Датской, был вынужден уже в мае 1200 года подписать мир в Ле Гуле. По условиям договора он признавал Джона наследником Ричарда во всех его владениях, получал графство Эврё, большую часть Вексена и часть Берри, его сын Людовик женился на племяннице Джона Бланке Кастильской, приданым которой были графства Шатодён и Исудён. Джон принёс вассальную присягу и в качестве рельефа обязывался выплатить 20 тысяч марок.

К осени того же года Филипп улучшил свои отношения с папством и получил новый повод для конфликта: Джон похитил невесту Гуго IX де Лузиньяна Изабеллу Ангулемскую и женился на ней сам. Лузиньяны обратились за помощью к своему сюзерену — королю Франции. Филипп в марте 1202 года встретился с Джоном в Ле Гуле и потребовал от него не только удовлетворить претензии Лузиньянов, но и передать Артуру Бретонскому Анжу, Нормандию и Пуату. Джон отказался это сделать и не приехал в Париж на суд пэров. Тогда все его владения во Франции были объявлены конфискованными короной (апрель 1202 года).

Филипп принял присягу от Артура за Бретань, Анжу и Турень и двинул армию в Нормандию. Благодаря переходу лидера анжуйских баронов Гильома де Роша на сторону Джона последний смог захватить в плен Артура, который был заточён в Фалезском замке. Но, поскольку французские вассалы Джона считали себя обманутыми сюзереном (Джон обещал им, что Артур сохранит не только свободу, но и владения, формально полученные от Филиппа), французский король уже к марту 1203 года сделал своими союзниками баронов Анжу, Пуату, графа Алансона. Его войска установили контроль над Анжу и Туренью и осадили Шато-Гайар, преграждавший путь к Руану. Убийство Артура по приказу его дяди (конец 1203 года) стал причиной перехода на сторону французской короны ряда нормандских баронов.

В марте 1204 года Шато-Гайар пал, а к июню Филипп контролировал уже всю Нормандию. Папа Иннокентий III, сочувствовавший Джону, пытался остановить военные действия, но французский король к нему не прислушивался. К 1205 году Филипп занял Пуату и Сентонж, а в начале 1206 добился значительных успехов в Бретани, где начал даже чеканить монеты со своим изображением как герцога бретонского. Король Джон нанёс контрудар со стороны Ла-Рошели: он занял Анжер и поддержал восстание баронов Сентонжа и Пуату. Филипп осадил английского короля в Туаре, но ввиду усиления восстания согласился на перемирие, по которому он возвращал Джону все владения к югу от Луары, сохраняя контроль над Нормандией, Анжу, Мэном и Туренью.

Война с антифранцузской коалицией

С борьбой между королями Франции и Англии была тесно связана вражда между Штауфенами и Вельфами в Германии. Джон Безземельный поддерживал своего племянника Оттона, чтобы открыть второй фронт против Франции на востоке; Филипп Август, чтобы этому помешать, поддерживал Филиппа Швабского. Когда последний был убит (1208 год), Филипп Август попытался выдвинуть кандидатуру Генриха Брабантского, но Оттон смог получить признание от лидеров штауфенской партии и даже от папы, рассчитывавшего с его помощью разорвать унию Империи и Сицилии. После коронации Оттона в Риме в 1209 году Филипп Август оказался во внешнеполитической изоляции.

К счастью для французской короны, Оттон решил продолжать политику Штауфенов в Италии и в результате быстро стал злейшим врагом папы. Филипп Август установил контакты с рядом германских князей и при поддержке Святого Престола добился избрания королём племянника Филиппа Швабского — Фридриха II Штауфена (1211 год). В ходе личной встречи двух монархов в Вокулере был восстановлен союз между Штауфенами и Капетингами против Вельфов и Плантагенетов.

В 1213 году папа объявил о низложении Джона Безземельного, к тому времени уже четыре года отлучённого от церкви, и предложил Филиппу Августу предпринять крестовый поход в Англию. Французский король собрал огромный флот, но за девять дней до его отплытия Джон изъвил готовность принести тесный оммаж папе и примирился таким образом со Святым престолом. Филиппу Августу пришлось отказаться от идеи высадки. В течение всего 1213 года он вёл войну с графом фландрским, союзником Джона. В этой войне, несмотря на первые успехи, французский флот был уничтожен при Дамме, а благодаря английскому десанту французы смогли сохранить контроль только над Ипром и Дуэ.

Решающая стадия конфликта началась в 1214 году. Участники антифранцузской коалиции решили нанести комбинированный удар: Джон из Аквитании, Оттон, графы фландрский, голландский и булонский, герцог брабантский и другие — от Ахена. Джон взял Анжер и осадил Ла-Рош-а-Муан; когда Филипп Август подошёл на выручку крепости, бароны Пуату, бывшие в войске английского короля, разбежались. Джон укрылся в ла-Рошели, а Филипп Август отправился навстречу армии Оттона. 28 июля при Бувине произошло на тот момент крупнейшее из данных Капетингами сражений. Филипп сам участвовал в схватке, и враги даже стащили его с лошади крючьями, но рыцари из королевской свиты спасли его и снова усадили в седло. Филипп одержал полную победу. Это повлекло за собой утверждение в Германии его союзника Фридриха, капитуляцию знати Пуату и просьбу Джона о перемирии, означавшую фактическое признание того, что Нормандия, Анжу, Турень, Мэн и Пуату стали частью королевского домена.

Последние годы

Последние девять лет своей жизни Филипп Август занимался главным образом реформированием управления своим разросшимся доменом. В 1216 году английские бароны предложили его сыну корону; Людовик высадился в Англии и сначала добился больших успехов, но после смерти Джона Безземельного ему пришлось вернуться во Францию.

С 1209 года крестоносцы северной Франции вели войну в Окситании против альбигойцев, которых поддерживали граф Тулузский и другие крупные сеньоры. Филипп Август долго воздерживался от участия в этой войне, но после разгрома его врагов и гибели Симона де Монфора (1218 год) перестал оставаться в стороне. Он дважды отправлял свои войска на юг: в 1219 году во главе с сыном Людовиком и в 1222 году во главе с архиепископом Буржским.

Филипп Август умер 14 июля 1223 года в Манте и был похоронен в Сен-Дени. Его сыну Людовику было к тому времени уже 36 лет, тем не менее он не был коронован отцом. Это могло быть связано как с укреплением династии, не нуждавшейся больше в институте соправления, так и с опасениями Филиппа Августа относительно притязаний на власть его сына, женатого к тому же на властной кастильской принцессе.

Значение

Увеличение королевского домена

В ходе войн с графами Фландрскими Филипп Август приобрёл графства Вермандуа, Валуа и Артуа, в результате чего Фландрия перестала быть самым сильным из французских княжеств. Победив английского короля, он захватил все владения Плантагенетов к северу от Луары — Анжу, Турень, Мэн и всю Нормандию, в то время как его предки более столетия боролись с англонормандской монархией за маленький Вексен. Влияние Плантагенетов в Бретани также было уничтожено: Филипп Август женил на наследнице герцогства своего кузена из дома Дрё. Таким образом, английские короли больше уже не были угрозой для Капетингов.

На юге были присоединены графства Шатодён и Исудён (путём брака Людовика с Бланкой Кастильской). Действия крестоносцев в Лангедоке постепенно создавали ситуацию, удобную для вмешательства короны и включения и этих территорий в состав домена. Предпосылки для этого окончательно созрели уже при сыне и внуке Филиппа Августа.

Все эти приобретения сделали короля безусловно самым сильным правителем на территории королевства и заложили базу для дальнейшего расширения — в Аквитании, Лангедоке, Шампани.

Упрочение королевской власти

Упрочение королевской власти и создание стройной административной системы стали важными результатами деятельности Филиппа Августа. Чтобы укрепить своё положение, Филипп не пренебрегал ничем. С папой он старался поддерживать хорошие отношения, но не боялся его. Интердикт, наложенный на него Иннокентием III за то, что он удалил от себя свою жену Ингеборгу Датскую и женился на Агнессе Меранской, остался без последствий; а когда Иннокентий пытался вмешиваться в серьёзные политические дела, Филипп всегда мягко, но решительно отстранял его.

Важным орудием в его руках стали коммуны. Оба его предшественника не понимали значения коммунального движения для королевской власти; их отношение к коммунам зависело от случайных причин и прежде всего от выгоды фиска. Филипп понял, что коммуны — важный союзник короля, потому что у них общие враги — бароны, как духовные, так и светские, и он изо всех сил покровительствовал движению. В своём домене он был более скуп на вольности и остерегался даровать городам политическую свободу.

Реформу администрации, произведённую Филиппом, можно характеризовать как замену частнохозяйственной точки зрения государственной. Наряду со старыми придворными должностями сенешаля, коннетабля, маршала, камерария, чашника и проч., которые теряют своё значение или превращаются в государственных чиновников, Филипп создал центральное учреждение смешанного состава — королевскую курию, заменяющую архаические феодальные съезды. В провинциях всюду развивается институт прево, который сосредотачивает в своих руках судебные, административные и хозяйственные функции. Прево действовали в городах и сёлах; более крупные областные деления были подчинены бальи. Наследственность всех этих должностей исчезла. Замещение их стало зависеть от короля. Для объединения финансовой деятельности областных властей в Париже была учреждена счётная палата.

При Филиппе Августе были построены новые крепостные стены вокруг Парижа (1190 год), Санлиса, Мелёна, Компьеня. В 1203—1214 гг. он строил по всем своим владениям круглые крепостные башни, из которых сохранились 18.

Семья и дети

• 1-я жена: (с 28 апреля 1180 года) Изабелла де Эно (23 апреля 1170 — 15 марта 1190), графиня д'Артуа, дочь графа Бодуэна V де Эно. Она родила одного сына:
  • Людовик VIII, король Франции.

Изабелла умерла в 1190 году при родах (на свет появились двое мёртвых мальчиков).

• 2-я жена: (с 14 августа 1193 года) Ингеборга Датская (1174 — 29 июля 1236), дочь Вальдемара I, короля Дании. Филипп Август отверг её на следующий день после первой брачной ночи. Она была официально восстановлена в супружеских правах в 1200 году, детей не имела.

• 3-я жена: (с 1 июня 1196 года) Агнесса Меранская (ок. 1180 — 20 июля 1201), дочь Бертольда IV Меранского. Имели трёх детей, которые были признаны законными детьми Филиппа Августа папой Иннокентием III:
  • Мария (ок. 1198 — 18 августа 1224); первый муж — (с 1206 года) Филипп I (1175—1212), граф Намюра; второй муж — (с 1213 года) Генрих I (ок. 1165—1235), герцог Брабанта;
  • Филипп Юрпель (1200 — июль 1234), граф де Клермон-ан-Бовези и Булонский; ж — (с 1216 года) Матильда де Даммартен (ок. 1202—1259);
  • Жан-Тристан (родился и умер в июле 1201 года).

• Внебрачная связь: «некая дама из Арраса»:
  • Пьер Шарло (1205—1249), епископ Тура (или Нуайона).

Предки

Филипп II Август — предки

Генрих I Французский               Филипп I Французский                       Анна Ярославна               Людовик VI                             Флорис I Голландский               Берта Голландская                       Гертруда Саксонская               Людовик VII                                   Амадей II Савойский               Гумберт II Савойский                       Жанна Женевская               Адель Савойская                             Гильом Бургундский               Гизела Бургундская                       Стефания               Филипп Август                                         Тибо III де Блуа               Этьен II, граф Блуа                       Герсенда Мэнская               Тибо II Шампанский                             Вильгельм I Завоеватель               Адела Нормандская                       Матильда Фландрская               Адель Шампанская                                   Энгельберт Истрийский               Энгельберт Каринтийский                       Гедвига               Матильда Каринтийская                             Ульрих фон Пассау               Ютта фон Пассау                       Адельгейда фон Меглинг-Фронтенхаузен             </center>

Литература

• Luchaire, «Philippe-Auguste» (1884);
• Williston-Walker, «On the increase of the royal power in France under Ph.-Aug.» (1888).
• Georges Bordonove, Philippe II Auguste : le Conquérant, Pygmalion, 2009 (ISBN 978-2756402628) ;
• John W. Baldwin, Philippe Auguste et son gouvernement — Les fondations du pouvoir royal en France au Moyen Âge, traduit de l’anglais par Béatrice Bonne, préface de Jacques Le Goff, Fayard, 1991 (ISBN 978-2213026602)
• Сивери Жерар, Филипп Август/ Пер. с франц. Степанов М. В.— СПб-М.; ЕВРАЗИЯ, ИД Клио; 2013—352 с. (ISBN 978-5-91852-070-3)

В кино

• Ричард Львиное Сердце / King Richard and the Crusaders (США, 1954) режиссёр Дэвид Батлер, в роли короля Филиппа — Генри Корден.
• В 1968 году Тимоти Далтон исполнил эту роль в фильме «Лев зимой».
• В 2003 году Джонатан Риз Майерс исполнил эту роль в фильме Лев зимой.
• Робин Гуд / Robin Hood (США, Великобритания; 2010) режиссёр Ридли Скотт, в роли Филиппа — Джонатан Цассаи.

Литература

• Luchaire A. Philippe Auguste et son temps. — P.: Tallandier, 1980. — ISBN 978-2235008594
• Сивери Ж. Филипп Август / Пер. с франц. М. В. Степанова. — СПб.—М.: Евразия, ИД Клио, 2013. — 352 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-91852-070-3, ISBN 978-5-906518-01-9.
• Дюби Ж. История Франции. Средние века. СПб., 2001.
• Ш.Пти-Дютайи. Феодальная монархия во Франции и в Англии X—XIII веков. М., 1938.

Ссылки

• [www.russia-today.narod.ru/past/gen_app/capet_philippe2.htm Родословная Филиппа II Августа, короля Франции]
• Филипп II — архитектор

Короли и императоры Франции (987—1870) Капетинги (987—1328) 987 996 1031 1060 1108 1137 1180 1223 1226 Гуго Капет Роберт II Генрих I Филипп I Людовик VI Людовик VII Филипп II Людовик VIII 1226 1270 1285 1314 1316 1316 1322 1328 Людовик IX Филипп III Филипп IV Людовик X Иоанн I Филипп V Карл IV Валуа (1328—1589) 1328 1350 1364 1380 1422 1461 1483 1498 Филипп VI Иоанн II Карл V Карл VI Карл VII Людовик XI Карл VIII 1498 1515 1547 1559 1560 1574 1589 Людовик XII Франциск I Генрих II Франциск II Карл IX Генрих III Бурбоны (1589—1792) 1589 1610 1643 1715 1774 1792 Генрих IV Людовик XIII Людовик XIV Людовик XV Людовик XVI 1792 1804 1814 1824 1830 1848 1852 1870 — Наполеон I (Бонапарты) Людовик XVIII Карл X Луи-Филипп I (Орлеанский дом) — Наполеон III (Бонапарты)

Отрывок, характеризующий Филипп II Август

На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.