Философский камень

Философский камень (лат. lapis philosophorum), он же магистерий, ребис, эликсир философов, жизненный эликсир, красная тинктура, великий эликсир, пятый элемент — в описаниях средневековых алхимиков некий реактив, необходимый для успешного осуществления превращения (трансмутации) металлов в золото, а также для создания эликсира жизни.

Алхимическая символика

В алхимических трактатах символом философского камня часто выступает змей Уроборос, пожирающий свой хвост. Другим символом эликсира является ребис — гермафродит, появляющийся в результате соединения «короля» (философской серы) и «королевы» (философской ртути) в алхимический брак. Также символом философского камня является лев, глотающий солнце.

Описание

Одной из главных задач алхимиков было приготовление двух таинственных веществ, с помощью которых можно было бы достигнуть столь желанного облагораживания (усовершенствования) металлов. Наиболее важный из этих двух препаратов, который должен был обладать свойством превращать в золото не только серебро, но и неблагородные (несовершенные) металлы, как например свинец, олово и другие, носил название философского камня, великого эликсира или магистериума, а также именовался красной тинктурой, панацеей жизни и жизненным эликсиром.

Этому средству приписывалась могучая сила: оно должно было не только облагораживать металлы, но и служить универсальным лекарством; раствор его, в определённой степени разведённый, так называемый золотой напиток (лат. aurum potabile — «питьевое золото»), принятый внутрь в малых дозах, должен был исцелять все болезни, молодить старое тело и делать жизнь более продолжительной.

Другое таинственное средство, уже второстепенное по своим свойствам, носившее название белого льва, белой тинктуры или малого магистериума, ограничивалось способностью превращать в серебро все неблагородные металлы.

Находивших философский камень звали адептами; среди таковых, как считалось, было четыре женщины — Мария Профетисса, Клеопатра Алхимик, Медера и Тапхнутия. В эзотерическом смысле камень символизировал трансмутацию низшей животной природы человека в высшую, божественную.

Истинные алхимики не стремились к получению золота, оно было лишь инструментом, а не целью (тем не менее, Данте в своей «Божественной комедии» определил место алхимиков, как и фальшивомонетчиков, в аду, а если точнее, в круге восьмом, рве десятом). Целью для них был сам философский камень. И духовное освобождение, превознесение, дарующиеся тому, кто им обладает — абсолютная свобода (надо отметить, что камень, по большому счёту, и не камень вовсе, чаще его представляют как порошок, либо раствор порошка — тот самый эликсир жизни).

Хотя большинство людей и считает философский камень выдумкой, всё же в XX веке трансмутация была проведена — золото нередко получается из других элементов в процессе работы ядерного реактора. Оно получается в ничтожных концентрациях, дорогим для извлечения и отрицательно влияет на работу самого реактора. Универсальным лекарством такой «магистериум» тем более не служит.

Способ получения золота

В своём труде «Различные ремёсла» монах Теофиль, настоящее имя которого Рогерус, живший в VII веке на севере Германии, объясняет, как алхимики получают испанское золото, исключительно мягкое и легко поддающееся обработке. Прежде всего, следует вырастить василисков — рептилий, выводящихся из яиц, снесённых старым петухом.

Под землёй у них [алхимиков] комната, пол, потолок и стены которой выложены камнем, с двумя маленькими окошками, такими узкими, что через них вряд ли что-то можно увидеть. Они помещают туда старых петухов, лет двенадцати—пятнадцати, и дают им вдоволь корма. Когда те разжиреют, то из-за внутреннего жара в теле начинают спариваться и откладывать яйца. Потом петухов убирают, а для высиживания яиц используют жаб. Их кормят хлебом и иной пищей. Из созревших яиц вылупливаются петушки, похожие на обычных, но через 7 дней у них вырастают змеиные хвосты; если бы не каменные полы, они тот час бы ушли под землю. Чтобы не допустить этого, у тех, кто их выращивает, есть большие круглые медные горшки, которые закрываются крышками и по всей поверхности пробиты дырки; цыплят сажают туда, закрывают отверстия медными крышками и зарывают горшки в землю; шесть месяцев цыплята питаются землёй, которая набивается сквозь дырки. Затем крышки снимают и разжигают большой огонь, чтобы животные полностью сгорели. Когда всё остынет, содержимое достают и размельчают, добавив туда на треть крови рыжего мужчины; когда кровь засохнет, её надо растереть. Эти два ингредиента разводят крепким винным уксусом в чистом сосуде. Затем берут очень тонкие пластинки очищенной красной меди, на каждый конец накладывают тонкий слой этого состава и ставят на огонь. Когда они раскалятся добела, их достают, остужают и смывают в том же составе, пока вся медь с двух концов пластинки не будет поглощена составом, который от этого разбухнет и приобретет цвет золота. Это и есть золото, которое годится для многообразного применения.

Mutus Liber

Николас Фламель жил во Франции в XIV веке и, как считается, узнал, как делать философский камень. Есть упоминания о нём (и о том, как его видели) на протяжении веков, так, как предполагается, что он обрёл бессмертие. Он и его жена Перенелла посвятили свою жизнь созданию «вечного эликсира».

«…Я [Н. Фламель] видел во сне ангелов, спускающихся ко мне, спящему в поле, по небесной лестнице. Они даровали мне книгу, в которой содержится ключ к Деланью…»

Не придав этому сну значения, Фламель некоторое время спустя покупает у незнакомца книгу Авраама Еврея, которая являлась своеобразной инструкцией к изготовлению философского камня. Алхимик оставляет потомкам абстрактную инструкцию Mutus Liber («Немая книга»), которая не содержит ни единого слова и полностью состоит из гравюр, отображающих различные стадии создания эликсира.

Великий Гримуар

Рецепт получения философского камня. «Великий Гримуар».
Глава «Секреты магического искусства»

Возьмите горшок свежей земли, добавьте туда фунт красной меди и полстакана холодной воды, и всё это прокипятите в течение получаса. После чего добавьте к составу три унции окиси меди и прокипятите один час; затем добавьте две с половиной унции мышьяка и прокипятите ещё один час. После этого добавьте три унции хорошо размельчённой дубовой коры и оставьте кипеть полчаса; добавьте в горшок унцию розовой воды, прокипятите двенадцать минут. Затем добавьте три унции сажи и кипятите до тех пор, пока состав не окажется готов. Чтобы узнать, сварен ли он до конца, надо опустить в него гвоздь: если состав действует на гвоздь, снимайте с огня. Этот состав позволит вам добыть полтора фунта золота; если же не действует, это — признак того, что состав не доварен. Жидкостью можно пользоваться четыре раза. По составу можно выложить 4 экю.

По Джорджу Рипли

Английский алхимик Джордж Рипли (XV век) в «Книге двенадцати врат» предложил такой способ получения философского камня:

Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или философский камень, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в красного льва. Дигерируй этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийские тени покроют реторту своим тусклым покрывалом. Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведёт зелёного льва. Сделай так, чтобы он пожрал свой хвост, и снова дистиллируй продукт. Наконец, сын мой, тщательно ректифицируй, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови. Джордж Рипли

В этом рецепте говорится о получении брома из свинца. Бром как раз является той самой первичной материей.

См. также

• Алкагест
• Красная ртуть
• Изумрудная скрижаль
• Аб-и-хайат — арабский аналог эликсира жизни.
• Эликсир молодости
• Вечная жизнь
• Палингенезия
• Рингсэ — квантовый компьютер в головном мозге
• Бромид золота (II)

Ссылки

• [www.levity.com/alchemy/artephiu.html Артефиус о философском камне]
• [amazingmagic.ru/?page=35 Способ получения философского камня]
• [arfon2.narod.ru/Page38/f04.htm Краткий словарь алхимиков]

Литература

• К. Зелигманн «История магии и оккультизма»
• Рабинович В. Л. «Божественная Комедия» и миф о философском камне // Дантовские чтения. М., 1985.
• Рабинович В. Л. Алхимический миф и химеры собора Парижской богоматери (К проблеме сопоставления). — Заблуждающийся разум?: Многообразие вненаучного знания. — М.: Политиздат, 1990.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Философский камень

Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.