Филы

Эта статья — об острове на реке Нил в Египте. О спускаемом аппарате (части зонда «Розетта») см. Филы (спускаемый аппарат); о гастрономическом понятии см. Филе; об аттической общине см. Фила.

Памятники Нубии от Абу-Симбел до Филэ*
Nubian Monuments from Abu Simbel to Philae**
Всемирное наследие ЮНЕСКО
Страна	Египет Египет
Тип	Культура
Критерии	i, iii, vi
Ссылка	[whc.unesco.org/en/list/88 88]
Регион***	Африка
Включение	1979  (3 сессия)
* [whc.unesco.org/ru/list Название в официальном рус. списке] ** [whc.unesco.org/en/list Название в официальном англ. списке] *** [whc.unesco.org/en/list/?search=&search_by_country=&type=&media=&region=&order=region Регион по классификации ЮНЕСКО]

Филы, или Филе, или Филэ (араб. فيله‎, лат. Philae, греч. Φιλαί или Φίλαι, от егип. П-и-лак, что значит «остров Лак» или, возможно, «остров Конца») — остров посреди Нила, на котором, по древнеегипетским поверьям, был погребён Осирис. В античности к нему применялся эпитет «недоступный»: на священной земле могли жить только жрецы, даже птицы и рыба якобы избегали его берегов. Ещё раньше остров служил перевалочным пунктом для торговли фараонов с Нубией. Как и Абу-Симбел, состоит под охраной ЮНЕСКО как памятник Всемирного наследия.

Древние авторы называли Филами два небольших острова у первого порога Нила. Собственно Филе из них меньший (до затопления — 380 метров в длину и 120 метров в ширину), но более интересный для историков и археологов. При Птолемеях остров был плотно застроен зданиями, при сооружении которых использовался гранит из близлежащих карьеров, и многие из построек сохранились до нашего времени.

История

Нектанеб I воздвиг на южной оконечности острова храм в честь богини Хатхор. Его почин поддержали Птолемеи и первые римские правители Египта. За двойными пропилеями высились гранитные львы, каменные клетки для священных ястребов и два тринадцатиметровых обелиска. На стенах храма были высечены рельефы со сценами из жизни Осириса. Храм в Филе — исключительное по полноте свидетельство эволюции традиций древнеегипетского искусства в период эллинизма.

Храм в Филах просуществовал до времён Юстиниана — едва ли не последнее языческое святилище на землях Византии. Связано это было с тем, что его считали посвящённым Исиде, которая в поздней античности отождествлялась с Кипридой и сближалась с Богородицей. При Юстиниане храм был переосвящён как Богородичная церковь; его рельефы систематически уничтожались христианскими монахами и радикальными иконоборцами.

Судьба памятников в Новое время

В XVIII и XIX веках египетские древности исследовались французскими (во время похода Наполеона в Египет) и английскими учеными. Так, обелиск с острова Филы с двуязычной надписью греческими буквами и египетскими иероглифами был обнаружен английским египтологом У. Дж. Бэнксом, и его расшифровка в египетской записи имён Птолемея и Клеопатры, подтверждённая в дальнейшем Томасом Юнгом и Жаном-Франсуа Шампольоном, помогла Шампольону в понимании всего комплекса египетского иероглифического письма. Сам же обелиск, как и многочисленные другие памятники Древнего Египта, оказался вывезен в Европу — он пополнил египетскую коллекцию Бэнкса в его родовом поместье в Кингстон-Лейси (англ. Kingston Lacy), которое находится под опекой Национального фонда объектов исторического интереса либо природной красоты Великобритании и доступно для посещения публикой.

В XX веке перед учёным сообществом встала проблема сохранения эллинистического наследия Филе ввиду угрозы затопления острова водами водохранилища Насер после сооружения Асуанской плотины. Уже первая дамба, сооружённая в 1902 году англичанами, подтопила часть острова, что нанесло невосполнимый урон памятнику — была утрачена полихромия рельефов, разрушены некоторые части сооружений. При сооружении Асуанского водохранилища (1960) ЮНЕСКО выступило с инициативой о переносе храма на Элефантину. Памятник был тщательно обмерян и сфотографирован, после чего каменные блоки были перевезены и вновь собраны на острове Агилкия, расположенном в 500 метрах вверх по течению.

Храм, перенесённый на остров Агилкия		Киоск Траяна		Интерьер храма. Иллюстрация из книги Description de l'Égypte, ou Recueil des observations et des recherches qui ont été faites en Égypte pendant l’expédition de l’armée française (1809—1822)

Ссылки

• Филэ // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Филы

– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.