Филька
| Филька | |
 Мазиловский пруд на реке Фильке | |
| Характеристика | |
|---|---|
| Длина |
10 км |
| Водоток | |
| Исток |
|
| — Местоположение |
в небольшом болотце у МКАД в районе бывшего с. Черепково[1] |
| — Высота |
≈ 200[2] м |
| Устье | |
| — Местоположение | |
| Расположение | |
| Водная система |
Москва → Ока → Волга → Каспийское море |
|
| |
| Страна | |
| Регион | |
Фи́лька (Хви́лка, Хи́лка) — река на западе Москвы, правый приток реки Москвы, на почти всём своём протяжении заключённая в подземный коллектор. Общая длина около 10 км[1], площадь её водосборного бассейна — 13 — 15 км²[3].
Описание
Истоком реки является небольшое болотце у МКАД в районе бывшей деревни Черепково[1]. Далее течёт на восток, пересекая Серебряноборский лес, входит на территорию Центральной клинической больницы УДП РФ и ниже этого места и до самого устья заключена в подземный коллектор[3].
До 1980-х годов естественное русло реки начиналось от коллектора под улицей Академика Павлова, проходило по незастроенному участку с природным рельефом между Партизанской и Оршанской улицами, затем круто поворачивало влево к станции метро «Молодёжная», снова уходило в коллектор на пересечении с Оршанской улицей в районе кинотеатра «Брест» (ул. Ярцевская, д. 21), тянулось чуть южнее Ельнинской улицы, а потом почти до станции метро «Фили» в точности совпадало с Филёвской линией метрополитена, проложённой по нему[3]. Впадает в Москву-реку вблизи Западного речного порта. На берегах Фильки находились сёла Кунцево и Фили (Покровское), деревни Мазилово и Новые Фили.
Долина Фильки рассекает Татаровскую возвышенность на Поклонную гору (по правому берегу) и Крылатские холмы с высотами Фили-Кунцевского лесопарка (по левому берегу). От Фильки сохранились пруд с небольшим островом и мостиком на территории Центральной клинической больницы вблизи улицы Маршала Тимошенко и Мазиловский пруд у станции метро «Пионерская».
Притоки
Крупных притоков нет. Так как водосборный бассейн Фильки крайне вытянутый, лентовидный[2]. Поэтому Филька хотя и является одной из сравнительно длинных речек Москвы, не имеет значительных притоков и никогда не отличалась многоводностью (воспринималась как ручей)[2].
Происхождение названия
Гидроним по форме должен быть производным от названия населённого пункта Фили (нынешняя местность Фили была известна как село с XVI века), но в литературе утверждается, что первично название реки (случаи такой «обратной деривации» в топонимии известны).
Относительно происхождения названия Фильки существуют разные мнения:
- Словарь Даля дает следующее толкование русского слова «[slovari.yandex.ru/~%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8/%D0%A2%D0%BE%D0%BB%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%8B%D0%B9%20%D1%81%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B0%D1%80%D1%8C%20%D0%94%D0%B0%D0%BB%D1%8F/%D0%A5%D0%92%D0%98%D0%9B%D0%AF/ХВИЛЯ хвиля](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2866 дней))», бывшего в употреблении как в тверской, так и во владимирской губернии: хвиль ж. хвилюга'' твер. пск. влад. непогода, хиль, хилая погода, мокредь, дрябня, хижа, лепень, мокрый снег; вьюга, метель;
- В украинском языке хвиля означает волна.
- Есть предположения, что первоначальной была форма названий реки и села Хвили в значении «хилое, нездоровое место»[1][3];
- Г. П. Смолицкая (1997) обращает внимание на большое количество вариантов этого названия, что может служить аргументом в пользу его иноязычности[1][3];
- В. Н. Топоров (1972) дает балтийскую этимологию, сопоставляя гидроним Хвилка (как основную форму названия) с лит. Svile и т. п.[1][3]
Название Фильки отражено в наименованиях нескольких Филёвских улиц (Большая, Малая, 2-я, 3-я Филёвские), набережной и бульвара, а также Филёвского парка, Филёвской линии метро, станций метро «Фили» и «Филёвский парк» и района «Филёвский Парк».
Напишите отзыв о статье "Филька"
Примечания
Литература
- Смирнова Е. Д. Реки и озёра Московской области. — М., 1958.
Ссылки
- [mosriver.narod.ru/filka.htm Филька в проекте «Малые реки Москвы»]
- [medvedkovsky.narod.ru/fili/ Фотоотчёт о прогулке вдоль старого русла Фильки]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Филька
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
