Финляндская социалистическая рабочая республика

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Финляндская Социалистическая
Рабочая Республикa
фин. Suomen sosialistinen työväentasavalta
швед. Finlands socialistiska arbetarrepublik

 

27 января — 16 мая
1918



 

 

Флаг
Столица Гельсингфорс
Язык(и) финский, шведскийК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4029 дней]
Форма правления Советская республикаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4029 дней]
Председатель Совета народных уполномоченных Финляндии (Премьер-министр правительства)
 -  Куллерво Маннер
К:Исчезли в 1918 году

Финля́ндская Социалистическая Рабочая Республика[1] (Финская Социалистическая Республика Рабочих, ФСРР, фин. Suomen sosialistinen työväentasavalta, швед. Finlands socialistiska arbetarrepublik) — формально не признанная в официальной финской историографии[2] форма государственного устройства, существовавшая в период с 27 января по 16 мая 1918 года[3], возникшая на юге Финляндии в результате единственной в Скандинавии социалистической революции.

Фактически, как впоследствии признавали сами финские коммунисты при анализе причин поражения революции в тезисах Загранбюро Центрального Комитета Коммунистической партии Финляндии, по своим лозунгам и программе Финляндская революция 1918 г. была не социалистической, а буржуазно-демократической[1]. В частности, в программных документах ФСРР отсутствовало упоминание о диктатуре пролетариата.





Предыстория

Финский сенат (фин. Suomen senaatti) провозгласил Финляндию независимым государством 23 ноября (6 декабря1917 года, правительство Советской России (на тот момент официально — Российская Советская Республика) признало её независимость 18 (31) декабря 1917 г.[4] (См. Провозглашение независимости Финляндии)

В стране возросла напряженность. Это привело к тому, что 12 января 1918 года буржуазное большинство парламента (фин. Eduskunta) уполномочило сенат принять меры по наведению порядка. Сенат поручил эту задачу генералу Карлу Густаву Эмилю Маннергейму, прибывшему в Гельсингфорс лишь за месяц до событий. Начальной задачей Маннергейма было лишь организовать верные правительству войска[5].

В то же время, умеренные и радикалы Социал-демократической партии Финляндии (СДПФ) приняли важное решение — 22 января 1918 г. на заседании Совета СДПФ был наконец образован высший революционный орган — «Исполнительный комитет финляндских рабочих»[6], который подготовил план переворота. Переворот было решено осуществить с помощью военной помощи, обещанной Лениным уже 13 января 1918 г. (спустя всего две недели после признания финской независимости), для чего нужно было обеспечить доставку оружия в Гельсингфорс, что и было сделано 23 января 1918 года[5].

К этому времени в разных частях страны уже происходили боевые столкновения между отрядами самообороны, красными (фин. punaiset) и русскими военными, которые убедили сенат и Маннергейма в необходимости жестких мер. 25 января 1918 года Сенат провозгласил отряды самообороны правительственными войсками и назначил Маннергейма главнокомандующим[5].

Революция

Несмотря на то, что план восстания был подготовлен Исполнительным комитетом рабочих, сформированным на заседании Совета СДПФ, революционное восстание началось «не дожидаясь руководства социал-демократии», силами пролетариата Гельсннгфорса[6]. Сигналом к началу революции был красный флаг, поднятый в Гельсингфорсе вечером 27 января 1918 г. на башне Народного дома[1] (по другим источникам — «красный свет», который зажёгся вечером 26 января «над домом рабочих»[5]). (Народные дома в Финляндии были аналогичны подобным заведениям в других скандинавских странах. Находились под контролем СДПФ и осуществляли образование, просветительство и культурную деятельность «среди рабочего населения»[1].)

В первый день восставшим удалось захватить только железнодорожный вокзал. Полностью столица была под их контролем уже на следующий день, 28 января. Красная гвардия заняла столицу и был создан революционный Совет народных уполномоченных Финляндии (фин. Suomen kansanvaltuuskunta)[7], который в тот же день принял декларацию «К рабочим и гражданам Финляндии!», где объявил себя революционным правительством страны[8][9].

Декларация была опубликована на следующий день, 29 января 1918 года, в газете «Рабочий» (фин. Työmies)[9][8]. В ней содержалась программа революции, которая, была заявлена, как социалистическая[9][8], но, по сути, программа была буржуазно-демократической[1]. На практике, по инициативе рабочих стал осуществляться слом прежних государственных учреждений, устанавливаться рабочий контроль на железных дорогах, заводах, и т. п. Этот значительный революционный подъем заставил Совет народных уполномоченных проводить более решительную политику, в ходе которой был установлен контроль над частными банками, закрыта контрреволюционная пресса, создан Верховный революционный суд (фин. vallankumouksellisen ylioikeuden[10]). Рабочие советы предприятий стали органами диктатуры пролетариата.

Восставшие пришли к власти и во многих других южных городах[5], таких как Або, Таммерфорс, Пори, Котка, Лахти, Выборг и других, в которых проживало около 2/3 населения страны. Под контролем прежнего правительства оставались, хотя и бóльшие по территории, но гораздо меньше населенные Север и значительная часть центральной Финляндии.

Для наблюдения за исполнительной властью 14 февраля 1918 г. был создан Верховный совет рабочих Финляндии (или Центральный Рабочий Совет[8], фин. Työväen pääneuvosto[11]), который состоял из 40[11] народных депутатов, призванных контролировать деятельность Совета народных уполномоченных. Председателем Верховного Совета рабочих был Вальфрид Перттиля[10][12], в состав Совета входили[11]:

  • 15 человек от СДПФ;
  • 10 человек от профсоюзов;
  • 10 человек от Красной гвардии;
  • 5 человек от Гельсингфорсского Союза Рабочих.

Гражданская война

После начала восстания только четырём[1] или шестерым[5] членам буржуазного правительства удалось добраться до города Вааса, чтобы организовать сопротивление красным[1]. Однако, в политике «белой» (фин. valkoiset) Финляндии царил хаос, парламент (фин. Eduskunta) до мая 1918 г. вообще не заседал[1]. Основными действующими лицами были отряды красной и белой гвардии. В ходе гражданской войны в Финляндии с обеих сторон была широко распространена политика «красного» и «белого» террора[5] («сурового наказания восставших»[1]). Известно заявление главы буржуазного финского правительства Хейкки Ренваля (опубликованное в газетах «Дагенс Нюхетер» и «Политикен» 14 февраля 1918 г.), в котором говорилось, что главарей восстания следует повесить, а остальных участников превратить в «класс париев», лишив их гражданских прав[1].

Ещё 27 января власти Российской Советской Республики официально поставили Сенат Свинхувуда в известность о том, что: «Россия будет соблюдать нейтралитет и не вмешиваться во внутренние распри в Финляндии». Тем не менее, белое правительство не приняло во внимание это заявление, начало нападать на русские гарнизоны в Финляндии и заявило о необходимости в союзе с Германией присоединить к Финляндии Российскую Карелию и Кольский полуостров.[13] «Белое» правительство проводит активную политику, направленную на сближение с кайзеровской Германией. Уже буквально через три недели после начала восстания, когда немецкие войска, пройдя Польшу, Украину и Прибалтику, 18 февраля достигли Нарвы, социалистическая Финляндия была обречена.

Поскольку буржуазное правительство бежало из столицы Финляндии — Гельсингфорса, а также вошло в тесные внешнеполитические и военные отношения с Германией, которая находилась фактически в состоянии войны с Россией, то Советское правительство (на тот момент — Совет Народных Комиссаров РФСР) вступило в переговоры об осуществлении мер по независимости Финляндии с правительством социалистической Финляндии и заключило с ним 16 февраля (1 марта1918 года в Петрограде договор о нормализации русско-финляндских отношений[13], полный текст которого был опубликован в газетах «Правда» и «Известия» 10 марта 1918 г.[14]. Впоследствии договор получил официальное наименование «об укреплении дружбы и братства» между Советской Россией и социалистической Финляндией (под которым и был внесен за № 48 в 1-й том сборника официальных документов «Внешняя политика СССР: 1917−1920 гг.», 1944[15] и во все последующие сборники). В договоре зафиксированы действовавшие на тот момент официальные наименования договаривающихся сторон: «Российская Федеративная Советская Республика» (РФСР) и «Финляндская Социалистическая Рабочая Республика»[16](ФСРР).

РФСР уступала Финляндской Социалистической Рабочей Республике все недвижимые имущества, расположенные в пределах территории бывшего Великого княжества Финляндского, а также все суда и имущества, реквизированные бывшими правительствами России до и во время войны; ФСРР, в свою очередь, передавала РФСР принадлежавшие ей недвижимые имущества на русской территории (ст. 1−5 договора). Торговым судам обеих сторон обеспечивался на все времена свободный беспрепятственный пропуск во все гавани. Между российскими и финляндскими железными дорогами устанавливалось постоянное прямое беспересадочное и бесперегрузочное сообщение. РФСР уступала Финляндской Социалистической Рабочей Республике Печенгский край (Петсамо), а ФСРР уступала РФСР территорию форта Ино (ст. 15−16 договора). В договоре содержалось также постановление (ст. 13) об обеспечении равенства политических прав российских граждан, проживающих в Финляндии, и финляндских — в России.[17][16]

Заключённый 3 марта 1918 г., Брест-Литовский мир заставил Российскую Федеративную Советскую Республику провести экстренную демобилизацию 40 тысяч русских военных, все ещё остававшихся на территории Финляндии в качестве «наследства» от Российской Империи. Однако, к этому времени, в абсолютном большинстве, русские войска были деморализованы и небоеспособны в результате "демократизации армии" при временном правительстве, создания Советов солдатских депутатов в частях, падения роли офицеров, длительной большевистской антивоенной пропаганды в ходе Первой мировой войны и «Декрета о мире», объявленного в России ещё 26 октября (8 ноября1917, на следующий день после Октябрьской социалистической революции. Численность русских войск, непосредственно влившихся, в вооруженные силы ФСРР в начале марта 1918 г. составляла 3 тыс. 674 чел.[18] В какой-то момент в боях на стороне финской красной гвардии принимало участие около 3,5−5 тыс. красногвардейцев из Петрограда. Таким образом, общая численность русских войск, воевавших на стороне финских «красных» не превышала 10 тыс. человек.[19] Российский Балтийский флот также покинул Гельсингфорс. В результате, красная Финляндия была вынуждена рассчитывать только на свои силы[1]. В марте 1918 г. Германия получила право размещать свои военные базы в Финляндии[1], а 3 апреля 1918 г. в Гангё высадился хорошо вооружённый германский экспедиционный корпус, численностью 12 тысяч[1] (по другим сведениям, 9500[5]) человек, с главной задачей взять столицу красной Финляндии. Всего количество германских солдат в Финляндии под командованием генерала Рюдигера фон дер Гольца составило 20 тысяч человек (включая гарнизоны на Аландских островах[1]). Впоследствии немецкие войска были оставлены в Финляндии[1].

Правительство Финляндской Социалистической Рабочей Республики не смогло предусмотреть ряд важных проблем: была недооценена способность противника организовать серьёзное военное сопротивление, военная и материальная помощь из Советской России поступала нерегулярно, к тому же, совсем неожиданной оказалась прямая военная германская интервенция на стороне «белофиннов». В результате гражданской войны правительство красной Финляндии столкнулось также с рядом серьёзных проблем, главной из которых был открытый и тайный саботаж. Большинство сотрудников правительственного аппарата объявило забастовку. Лишь немногие продолжали свою работу. В результате, отсутствовал контроль за продовольствием и финансами. Красным руководителям не хватало опыта руководящей работы в правительстве[5]. А некоторые чиновники шли на прямое сотрудничество с белыми. Известны факты, когда, например, в ведомстве железных дорог имелся тайный телеграф[5], с помощью которого через линию фронта передавалась информация противнику. Несмотря на то (а, может быть, как раз благодаря тому), что «белый террор» по своим масштабам превзошёл «красный террор»[5], красные потеряли поддержку и, по мнению некоторых исследователей, «доверие населения и постепенно остались в меньшинстве»[5]. После поражения в Тампере и высадки немцев в Гангё (о чём сразу стало широко известно) положение красных стало критическим. 6 апреля 1918 в Гельсингфорсе состоялось последнее заседание Совета народных уполномоченных Финляндии, на котором было принято решение постепенно переехать в Выборг. Для этой цели был сформирован Исполнительный комитет. Комитет постановил оставить в Гельсингфорсе только оборонные и гражданские органы революционного правительства.

Представители Совета народных уполномоченных Финляндии срочно прибыли в Выборг. В связи с поиском (приобретением) помещений и другими организационными вопросами управление было на пару дней парализовано, а затем возобновилось 10 апреля. При участии Верховного совета рабочих, Совета народных уполномоченных, офицеров Красной гвардии и некоторых других органов в Выборге состоялось совместное заседание, на котором, несмотря на протесты, в качестве главнокомандующего с диктаторскими полномочиями был избран Куллерво Маннер[11] (по другим сведениям — 10 февраля). В его аппарат были назначены Эверт Элоранта, А.Бринк, Эрнст Хаузен и Эйно Рахья. Последний был назначен «начальником» (комендантом?) Гельсингфорса[11].

Совет народных уполномоченных Финляндии был реорганизован 12−13 апреля. Департаменты были снова переформированы, среди них: департамент по общим вопросам (ранее департаменты внутренних, иностранных дел, справедливости и призыва и отдел прокурора), валютный департамент продовольственных вопросов, департамент труда (экс-департамент труда, сельского хозяйства и департамент по социальным вопросам), транспортный департамент и департамент «по делам военного ведомства» (по военным вопросам?). Председателем Совета народных уполномоченных был избран Отто Куусинен, а Эдварду Гюллингу было поручено проработать вопросы отъезда в Российскую Федеративную Советскую Республику, а также воссоздания в Петрограде административных органов[11].

Однако, после переезда в Выборг деятельность Совета народных уполномоченных Финляндии больше не осуществлялась. Это было связано с тем, что многие делегаты остались в России. Последние часы для Совета народных уполномоченных пробили ночью 25 апреля, когда лидеры революции оставили Выборгский замок и уплыли на корабле в Советскую Россию (на тот момент официально — Российская Федеративная Советская Республика). В последний раз революционное правительство Финляндии можно было видеть во время их встречи в Петрограде 27 апреля, где 20 делегатов были приняты как революционеры[11].

Красные войска до самого конца пытались вести боевые действия, но, по мнению историков, это привело лишь к напрасным новым жертвам[5].

Закончилась гражданская война в Финляндии, а вместе с ней и прекратила свой существование Финляндская Социалистическая Рабочая Республикa, 16 мая 1918 г.[3] Даже после её окончания «белый террор» против социал-демократов и их сторонников не прекратился. Всего было арестовано свыше 80 тысяч, подозреваемых в симпатиях к левым, из которых 75 тысяч были заключены в концентрационные лагеря. Из-за плохих условий содержания умерло 13500 человек (15 %), в придачу к 8500 непосредственно казнённым[20].

См. также

Напишите отзыв о статье "Финляндская социалистическая рабочая республика"

Ссылки

  • [www.histdoc.net/history/ru/rabo.html «Договоръ между Россійской и Финляндской Соціалистическими Республиками. Заключенъ въ гор. Петроградѣ (16-го Февр.) 1-го марта 1918 г.» Сборникъ Постановленій Великаго Княжества Финляндскаго (повстанческий вариант) 1918. № 31];
    [www.hist.msu.ru/ER/Etext/DEKRET/finland2.htm Договор между Российской и Финляндской социалистическими республиками — Петроград, 16 (1) марта 1918.] // [www.hist.msu.ru/ER/Etext/ Электронная библиотека исторических источников Исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова] (www.hist.msu.ru) (Проверено 17 марта 2013).
  • Seppo Zetterberg; Allan Tiitta; Seppo Aalto; et al. Suomi kautta aikojen. — Helsinki: Oy Valitut Palat − Reader’s Digest Ab, 1992. — P. 576. — ISBN 951-8933-60-X. (фин.)
  • Гафурова Б.Г., Зубока Л.И. Хрестоматия по новейшей истории в трех томах. — М.: Издательство социально-экономической литературы, 1960. — Т. I. 1917−1939 документы и материалы.

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Стенквист Бьярне. [saint-juste.narod.ru/suomi.html «Чёрная месть белых»] // «Svenska Dagbladet» : газета. — Стокгольм, 26 января 2008.
  2. Вихавайнен Тимо. Национальное освобождение или социальное восстание? Гражданская война 1918 г. в Финляндии и национальное самосознание — Петрозаводск: ПетрГУ, 2009. — ISBN 978-5-8021-0982-3.
  3. 1 2 [www.hrono.ru/sobyt/1900war/1918finl.php Гражданская война в Финляндии и германская интервенция 1918 г.] // © Проект «Хронос» (www.hrono.ru) (Проверено 17 марта 2013)
  4. [www.uta.fi/laitokset/historia/suomi80/v18v1.htm Kuusinen Janne. Ulkovallatkin tunnustavat Suomen itsenäisyyden] // © «Suomi 80. Itsenaistymisen vuodet 1917−1918» Tampereen yliopiston historiatieteen laitoksа (www.uta.fi) (фин.) (Проверено 17 марта 2013)
  5. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Zetterberg S. et al., 1992.
  6. 1 2 Гафурова Б.Г., Зубока Л.И., 1960, [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000129/st018.shtml см. преамбулу статьи «Декларация Совета Народных Уполномоченных Финляндии. 29 января 1918 года»].
  7. [www.histdoc.net/historia/1917-18/kv10.html «Suomen vallankumoushallitus. Annettu Helsingissä, 28 päivänä tammikuuta 1918» 1918. Suomen asetuskokoelma (Punaisten julkaisemat numerot) N:o 10 (ensimmäinen)] (фин.)
  8. 1 2 3 4 Гафурова Б.Г., Зубока Л.И., 1960, [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000129/st018.shtml см. текст самой «Декларации Совета Народных Уполномоченных Финляндии. 29 января 1918 года»].
  9. 1 2 3 [www.histdoc.net/historia/1917-18/kv10.html «Suomen Kansanvaltuuskunnan Julistus. Annettu Helsingissä, 28 päivänä tammikuuta 1918. Suomen työmiehet, kansalaiset!»] (фин.)
  10. 1 2 [www.genealogia.fi/hakem/tiedusteluas.htm «Esikunnan tiedusteluosaston luettelo A» = Разведывательное управление Генерального штаба. Список А. Лица, принявшие значительное участие в красном восстании, подлежащие розыску в первую очередь, а, в том случае, если они уже заключены в тюрьму, ни при каких обстоятельствах не подлежащие освобождению (фин.) — Helsinki, 25.04.1918. — 35 s.]
  11. 1 2 3 4 5 6 7 [www.uta.fi/suomi80/art12.htm Miettunen Katja-Maria. Punaisen Suomen valtiomuoto] // © «Suomi 80. Itsenaistymisen vuodet 1917—1918» Tampereen yliopiston historiatieteen laitoksа (фин.)(www.uta.fi) (Проверено 17 марта 2013)
  12. Osmo Rinta-Tassi. Kansanvaltuuskunta punaisen Suomen hallituksena. Valtion painatuskeskus — Helsinki, 1986. — ISBN 951-860-079-1. — S. 153. (фин.)
  13. 1 2 [www.aroundspb.ru/finnish/pohlebkin/war1917-22.php#_Toc532807818 Похлёбкин В. В. Война, которой не было // «Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет» — М.: Международные отношения, 1992.] — ISBN 5-7133-0529-5.
  14. [dlib.eastview.com/browse/doc/6700509 Зубко М. В. 1 марта 1918 года. Договор, который хотели забыть // «Вопросы истории», 2004. — № 008. — С.28−48.]
  15. [www.lawlibrary.ru/izdanie17743.html Внешняя политика СССР: 1917−1920 гг. : Сборник офиц. документов. / Сост.: Тисминец А. С., Отв. ред.: Лозовский С. А., Ред. и прим.: Штейн Б. Е. — М., 1944. — 571 c.]
  16. 1 2 Договор между РФСР и ФСРР, 16 (1) марта 1918.
  17. [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_diplomatic/1159 «Советско-финляндские договоры»] // Вышинский А. Я., Лозовский С. А. Дипломатический словарь — М.: Государственное издательство политической литературы, 1948.
  18. Tanskanen Aaatos. Venäläiset Suomen sisälissodassa vuonna 1918. // Acta Universitatis Tamperensis — Tampere: Tampereen ylopisto, 1978. — Ser.A. — Vol.91. — S. 73. (фин.)
  19. Manninen Ohto. Sodanjohto ja strategia // «Itsenäistymisen vuodet» — Helsinki, 1993. — Osa 2. — S. 73. — ISBN 951-37-0728-8(фин.)
  20. [books.google.com/books?id=xYvIbwWnBxAC&pg=PA387&dq=Finland+80,000+massacres+mannerheim Marik, Soma. Reinterrogating the Classical Marxist Discourses of Revolutionary Democracy — Delhi: Aakar Books, 2008.] — ISBN 978-81-89833-34-3(Hb) (англ.)


Отрывок, характеризующий Финляндская социалистическая рабочая республика

– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?