Фирсов, Павел Андреевич

Павел Андреевич Фирсов
Дата рождения	13 декабря 1901(1901-12-13)
Место рождения	дер. Подозёрки, Нижегородская губерния, Российская империя
Дата смерти	15 февраля 1964(1964-02-15) (62 года)
Место смерти	Москва, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пограничные войска (НКВД), пехота, МГБ
Годы службы	1918—1952
Звание
Командовал	Сочинская маневренная группа пограничных войск НКВД СССР, 226-й конвойный полк внутренних войск НКВД СССР в Белоруссии, 194-я горнострелковая дивизия, 49-я стрелковая дивизия, 1-я артиллерийская истребительная дивизия, 30-й стрелковый корпус (26-й гвардейский стрелковый корпус),
Сражения/войны	Гражданская война в России, Великая Отечественная война Вяземская оборонительная операция Тульская оборонительная операция Тульская наступательная операция Воронежско-Ворошиловградская оборонительная операция Донбасская наступательная операция Уманско-Ботошанская операция Ясско-Кишиневская наступательная операция Висло-Одерская стратегическая наступательная операция Восточно-Померанская операция
Награды и премии

Па́вел Андре́евич Фи́рсов (13 декабря 1901 — 15 февраля 1964) — советский военачальник, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (1945).

Биография

Ранние годы

Родился 15 (23) декабря 1901 года в деревне Подозёрки Нижегородской губернии (ныне Ветлужского района Нижегородской области) в семье крестьянина. Русский. Окончил 9 классов. Работал в сельском хозяйстве.

Гражданская война

В Красной Армии с января 1918 года, вступив в неё в числе первых добровольцев в семнадцать лет. Служил в Ветлужском маршевом батальоне, в ноябре 1918 года переведён в 12-й батальон войск ВЧК в Костроме и с тех пор свыше 20 лет непрерывно служил во внутренних и пограничных войсках. Член ВКП(б) с 1919 года. С января 1920 года учился на 7-х Армавирских пехотных командных курсах, будучи курсантом Фирсов участвовал в боях Гражданской войны на Южном фронте против повстанческого движения в Дагестане. В 1921 году окончил командные курсы и назначен командиром взвода 2-го полка 17-й Донецкой дивизии ВЧК, с января 1922 года — помощник командира роты 21-го стрелкового полка ВЧК.

ОГПУ-НКВД

В январе — октябре 1924 года Фирсов учился в Высшей пограничной школе ОГПУ, по её окончании служил помощником коменданта по строевой и хозяйственной части 1-й комендатуры Черноморского пограничного отряда войск ГПУ. С февраля 1925 года — помощник начальника отряда и начальник заставы 34-го Туапсинского погранотряда войск ОГПУ. С января 1926 года служил в 32-м Новороссийском погранотряде: помощник коменданта, начальник Сочинской манёвренной группы, с октября 1929 года — начальник Новороссийской манёвренной группы. С января 1931 года — начальник Управления пограничной охраны ОГПУ Северо-Кавказского края. С мая 1932 года вновь служил в 32-м Новороссийском погранотряде: помощник начальника отряда по строевой части, начальник штаба погранотряда. С июля 1934 года — начальник штаба Сочинского погранотряда, с мая 1934 года — начальник Сочинской маневренной группы пограничных войск НКВД СССР. С ноября 1937 года — командир 226-го конвойного полка внутренних войск НКВД СССР в Белоруссии. С июня 1939 года служил в Главном управлении конвойных войск НКВД СССР: временно исполняющий должность начальника отделения вооружения, затем начальник отдела материально-технического обеспечения.

В 1940 году заочно окончил Военную академию РККА имени М. В. Фрунзе. По её окончании переведён из НКВД в РККА и назначен преподавателем кафедры тактики этой академии. В декабре 1940 — феврале 1941 годов был откомандирован в Наркомат вооружения СССР, затем возвращён на преподавательскую работу. Там встретил начало Великой Отечественной войны.

В годы Великой Отечественной войны

В действующей армии с октября 1941 года. 2 октября 1941 года полковник П. А. Фирсов был назначен командиром 194-й горнострелковой дивизии 49-й армии Западного фронта. Боевые действия дивизия начал в ходе катастрофической для советских войск Вяземской оборонительной операции, иначе известной как немецкое наступление «Тайфун». Под городом Карачевом в начале октября 1941 года дивизия в течение двух суток сдерживала непрерывные атаки целого мотомеханизированного корпуса противника. В результате обхода дивизия Фирсова попала в окружение. Комдив принял решение на прорыв. Ударной группе прорыва пришлось схватиться с полком «Великая Германия» из танковой группы Гудериана. Не выдержав дерзкого рукопашного удара, противник отступил.

194-я горнострелковая дивизия под командованием полковника Фирсова вышла из окружения и 18 октября 1941 года заняла оборону на подступах к Туле у города Белёв. Она участвовала в кровопролитных оборонительных боях северо-западнее Тулы и под Подольском, но не пропустила врага. Особенно дивизия полковника Фирсова отличилась в составе 49-й армии в оборонительных боях на подступах к городу Серпухов Московской области, где комдив Фирсов был одновременно и начальником гарнизона города. Он лично руководил отражением броска немцев на захват Серпухова и дальнейшее продвижение к Москве. На месте боёв установлен памятник — танк Т-34.

В ходе контрнаступления советских войск под Москвой в декабре 1941 года 194-я горнострелковая дивизия освободила более 20 населённых пунктов. В одном из боёв П. А. Фирсов был ранен. 2 января 1942 года полковнику П. А. Фирсову было присвоено звание генерал-майор. 19 января 1942 года по приказу командующего армии части 194-й горнострелковой дивизии были переданы в состав 258-й стрелковой дивизии (обе дивизии в боях понесли потери).

По выздоровлении 21 февраля 1942 года генерал-майор П. А. Фирсов был назначен командиром 49-й стрелковой дивизии в Московском военном округе. С июня 1942 года командовал 1-й артиллерийской истребительной дивизией там же. В июле 1942 года дивизия была переброшена на Воронежский фронт и в составе 6-й армии участвовала в Воронежско-Ворошиловградской оборонительной операции. С октября 1942 года — заместитель командующего 6-й армией, участвовал в наступательных боях зимой и весной 1943 года на Среднем Дону и в Донбассе.

С марта 1943 года Фирсов командовал 30-м стрелковым корпусом (в апреле того же года преобразован в 26-й гвардейский стрелковый корпус) 6-й армии Юго-Западного фронта. Во главе его успешно действовал в Донбасской наступательной операции: 16 сентября 1943 года корпус мощным штурмом овладел городом и станцией Лозовая Харьковской области, затем освободил город Синельниково, форсировал Днепр и участвовал в боях за освобождение крупных промышленных центров Днепропетровск и Днепродзержинск. В составе 53-й армии 2-го Украинского фронта участвовал в Уманско-Ботошанской операции, где освободил города Балта и Котовск.

Успешно действовал в Ясско-Кишиневской наступательной операции: 23 августа 1944 года корпус перешёл в наступление, прорвал оборонительный рубеж противника, прошёл за сутки с боями почти 50 километров и ворвался на окраины города Кишинёва. После стремительного штурма пехоты, поддержанного артиллерией и «катюшами», 24 августа столица Молдавии была очищена от врага.

Не снижая темпа наступления, корпус Фирсова вышел на реку Прут. Окружённые в Молдавии немецкие и румынские войска численностью до 7000 солдат пошли на прорыв. Но генерал Фирсов принял смелое решение — нанести удар по флангам, прикрываясь частью сил с фронта. В результате наши части загнали противника в болото северо-западнее Сырато-Розиш. После отклонения немецкими войсками предложения на капитуляцию, Фирсову пришлось дать команду на уничтожение. Более 2,5 тысячи солдат и офицеров противника были уничтожены в котле.

Осенью 1944 года 5-я ударная армия, а в её рядах и 26-й гвардейский стрелковый корпус П. А. Фирсова, передислоцировалась на 1-й Белорусский фронт за Вислу на отвоёванный ранее Магнушевский плацдарм.

12 января 1945 года началась Висло-Одерская стратегическая наступательная операция советских войск. 26-й гвардейский стрелковый корпус генерала П. А. Фирсова наносил удар на главном направлении наступления армии. На наблюдательный пункт к нему приехали командующий 5-й ударной армией Н. Э. Берзарин и командующий фронтом Г. К. Жуков. Оборона противника была глубоко эшелонирована. Но советские передовые части прорвали несколько рубежей и вышли на новую преграду — реку Пилица. По тонкому льду гвардейцы Фирсова форсировали реку и захватили плацдарм. Танковая бригада корпуса совместно с сапёрами спасла и захватила мост через Пилицу, который был заминирован, и уже горел бикфордов шнур.

Чтобы увеличить темпы продвижения Фирсов объединил все танковые части корпуса в одну подвижную группу, посадил десант на броню, и группа пошла на город Гощин. Тактическая оборона противника была прорвана. 16 января 1945 года в прорыв, обеспеченный корпусом Фирсова, была введена 2-я танковая армия.

31 января 1945 года передовой отряд 5-й ударной армии форсировал Одер и захватил плацдарм, названный Кюстринским. Корпус Фирсова участвовал в боях за удержание и расширение этого плацдарма. Всего за три недели наступления по зимней слякоти бойцы прошли с боями свыше 250 километров и нанесли врагу большие потери.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 апреля 1945 года «за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство» гвардии генерал-майору Фирсову Павлу Андреевичу было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 5655).

В марте 1945 года успешно действовал в ходе Восточно-Померанской операции советских войск. А 16 апреля 1945 года с Кюстринского плацдарма гвардейский корпус Фирсова пошёл на последний штурм. Пройдя с боями 80 километров, бойцы корпуса 21 апреля достигли пригородов Берлина. Сначала был взят район Берлина Марцан. Потом бои разгорелись за Силезский вокзал. Накал боёв не снижался ни на минуту. Фирсов бросил одну дивизию на Александерплац, на котором находились здание полицейпрезидиума и два здания тюрьмы. Более суток кипел бой в этих зданиях. Потом на пути гвардейцев Фирсова оказалась берлинская ратуша, бои за которую также заняли целый день.

1 и 2 мая 1945 года 26-й гвардейский корпус генерал-майора Фирсова дрался за станцию Берзе, овладел кафедральным собором, наступал в направлении Бранденбургских ворот и там соединился с частями 3-й ударной армии.

За время войны Фирсов был шесть раз упомянут в благодарственных в приказах Верховного Главнокомандующего.

В послевоенные годы

После войны П. А. Фирсов продолжал командовать корпусом. С мая 1946 года — старший преподаватель Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова. С октября 1946 по октябрь 1950 года — начальник кафедры истории военного искусства Военного института МВД СССР. В 1951 году окончил Высшие академические курсы при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова. В 1951—1952 годах служил в Министерстве госбезопасности СССР. С октября 1952 года генерал-лейтенант П. А. Фирсов — в запасе.

Жил в Москве. Работал в Моссовнархозе. Умер 15 февраля 1964 года.

Награды и звания

• Герой Советского Союза (06.04.1945- медаль № 5655);
• три ордена Ленина (21.02.1945, 06.04.1945, 31.05.1945);
• четыре ордена Красного Знамени (04.02.1943, 03.06.1944, 03.11.1944, 1948);
• орден Суворова II степени (26.10.1943);
• орден Богдана Хмельницкого II степени (13.09.1944);
• орден Красной Звезды (1936);
• медали.

Память

Внешние изображения
	[www.warheroes.ru/hero/hero.asp?id=15307 Надгробный памятник]

Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве (участок 6), на могиле установлен памятник.

В честь Павла Андреевича Фирсова в городе Серпухове названа улица.

Литература

• Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1988. — Т. 2 /Любов — Ящук/. — 863 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-203-00536-2.
• Великая Отечественная: Комкоры. Том 1. Биогр. словарь. М.-Жуковский, 2006.
• Герои огненных лет. Книга 8. М.: Московский рабочий, 1985.
• Михеенков С. Е. Глава 7 Рубеж под Серпуховом у Кременок — последний рубеж // Серпухов. Последний рубеж. 49-я армия в битве за Москву. 1941. — 2011. — (Забытые армии. Забытые командармы).

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=3973 Фирсов, Павел Андреевич]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Фирсов, Павел Андреевич

Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.