Фицрой, Роберт

Роберт Фицрой
англ. Robert Fitzroy
Дата рождения	5 июля 1805(1805-07-05)
Место рождения	Эмптон-Холл, графство Саффолк, Великобритания
Дата смерти	30 апреля 1865(1865-04-30) (59 лет)
Место смерти	поместье Норвуд, графство Суррей, Великобритания
Принадлежность	Великобритания Великобритания
Род войск	Военно-морской флот Великобритании
Годы службы	1819—1865
Звание	Вице-адмирал
Командовал	гидрографический корабль «Бигль» гидрографическая экспедиция 1831—1836 верфи в Вулвиче

Фиц Рой, Роберт (Фиц-Рой, Фитц-Рой; англ. Robert FitzRoy; 5 июля 1805 — 30 апреля 1865) — офицер военно-морского флота Великобритании, метеоролог, командир экспедиции корабля «Бигль» (в которой принимал участие Чарльз Дарвин), генерал-губернатор Новой Зеландии, основатель и руководитель Метеорологического департамента.

Ранние годы

Роберт Фицрой родился 5 июля 1805 года в родовом поместье Графтонов Эмптон-Холле (графство Саффолк). Со стороны отца — прямой потомок короля Англии Карла II (по внебрачной линии), внук 3-го герцога Графтона. По материнской линии (мать Френсис Энн Стюарт) — внук 1-го маркиза Лондондерри.

В феврале 1818 года Роберт Фицрой поступил в Королевское военно-морское училище в Портсмуте. Служба на флоте началась в 1819 году, сначала гардемарином на корабле «Оуэн Глендоуэр», затем мичманом на кораблях «Хайнд» и «Фетида». В чине лейтенанта служил на флагманском корабле адмирала Отуэя «Ганг». А в октябре 1828 года он был назначен капитаном «Бигля», 235-тонного корабля гидрографической экспедиции Филлипа Паркера Кинга, которая занималась съёмкой южного побережья Южной Америки.

Капитан «Бигля»

Экипажу «Бигля», отделившись от корабля руководителя экспедиции «Адвенчур», предстояло продолжить исследование западной части побережья. Съёмка побережья происходила в сложных климатических условиях. Дожди, шквалы и шторма были постоянными спутниками «Бигля». Неприветливый пустынный берег, населённый недружелюбно настроенными огнеземельцами, довершал эту картину. Постоянная сырость и недостаток витаминов вызывали среди экипажа цингу и ревматизм. Предшественник Фицроя, капитан Стокс, не выдержав сложных условий плавания, покончил жизнь самоубийством. Однако молодой двадцатитрёхлетний капитан гидрографического корабля в сложных штормовых условиях сумел показать себя решительным и волевым командиром, успешно справился со сложным заданием.

Во время этого своего первого самостоятельного плаванья молодой офицер совершил характерный для него поступок. Желая привести местное население к цивилизации и улучшить их нравы, Фицрой взял четырёх аборигенов на борт своего корабля. Предполагалось, что после обучения в Англии они вернутся на родину. По мнению Фицроя обучение в Англии поднимет культурный уровень туземцев, приучит их к цивилизации. В дальнейшем путешественников в этих краях будут встречать не дикари, склонные к воровству, а вполне цивилизованные люди, которые при необходимости смогут оказать помощь, поставить продовольствие.

В начале осени 1830 года экспедиция вернулась в Англию. Капитан Кинг по окончании плавания подал в отставку. На должность руководителя следующей экспедиции он рекомендовал Фицроя, дав ему самые лучшие рекомендации. Однако адмиралтейство отказалось от дальнейших планов проводить съёмку побережья Огненной Земли.

Привезённые Фицроем огнеземельцы оказались на его попечении, адмиралтейство обещало поддержку его планам. Помогло и миссионерское общество. В сельской местности, в Вольтемстоу они обучались в приходской школе, им были даны некоторые навыки в земледелии. К несчастью один из них заболел оспой и вскоре умер. Остальные чувствовали себя неплохо и, как казалось, вполне освоились в непривычной для себя обстановке. Вместе с ними на Огненную Землю должен был отправиться и миссионер, который должен был основать миссию.

Отказ адмиралтейства от планов дальнейших гидрографических исследований ставил Фицроя в затруднительное положение. Огнеземельцы оставались в Англии, а Фицрой обещал им возращение на родину. Поэтому он вынужден был взять отпуск, и готовился вернуть своих подопечных за свой счёт. Для этого им за 1000 фунтов было нанято судно. Однако, не без помощи влиятельных родственников, мнение лордов адмиралтейства изменилось, и Фицрой, уже в звании капитана 3-го ранга, вновь начал готовить «Бигль» к экспедиции. Одной из инициатив Фицроя была идея пригласить в экспедицию натуралиста. По рекомендации профессора ботаники Хенслоу им оказался недавно окончивший Кембриджский университет Чарльз Дарвин.

Кругосветное плавание «Бигля»

См. также: Кругосветное путешествие Чарльза Дарвина

Итак, 4 июля 1831 года «Бигль» был вновь отдан под командование Роберта Фицроя, и на нём началась подготовка к плаванию, которое согласно заданию адмиралтейства, стало кругосветным. Задачи, стоящие перед экипажем «Бигля», существенно расширились. Согласно меморандуму главного гидрографа адмиралтейства капитана Бофорта, кроме съёмки побережья Южной Америки необходимо было определить долготы ряда мест вокруг всего земного шара. Картографическая съёмка должна начаться к югу от Ла-Платы, затем продолжить описание Магелланова пролива и Огненной Земли. При этом необходимо подробно исследовать реку Рио-Негро и Фолклендские острова. Далее следовало пойти вдоль тихоокеанского побережья как можно дальше на север. Затем в месте, где будет завершена съёмка, нужно пересечь Тихий Океан. При этом желательно зайти на Галапагосские острова и Таити, а также посетить ряд мест в районе пролива Торреса и Ост-Индии. На всю экспедицию отводилось два года. На деле, оказалось — почти пять лет.

Для скорейшей выполнения съёмки протяжённого побережья Патагонии, в Монтевидео Фицрой нанял сроком на восемь месяцев две небольшие шхуны (9 и 15 тонн). Вскоре обе шхуны под командованием лейтенанта Джона Викема и штурмана Джона Стокса приступили к выполнению задачи. В отличие от Кинга Фицрой не счёл необходимым запрашивать на это разрешение из Лондона: время, потраченное на переписку, заняло бы месяцы, было бы потеряно драгоценное время. Он известил об этом адмиралтейство задним числом, подчеркнув, что если его действия не будут одобрены, то он «в состоянии заплатить и охотно заплатит» необходимую сумму. Ответом было обвинение в нарушении инструкций и требование немедленно разорвать контракт, как только к тому представится удобный случай. Контракт Фицрой не разорвал.

Потребность во вспомогательной шхуне (такая была в составе более внушительной экспедиции капитана Кинга) была вызвана большим объёмом работ, а также удалённостью объектов исследования от портов. Поход за пополнением запасов в ближайший порт занимал месяцы. Поэтому на Фольклендах Фицрой за свои деньги (6000 долларов) купил 70-ти тонную зверобойную шхуну «Юникорн», переименованную вскоре в «Адвенчур». На этот раз Фицрой не поставил адмиралтейство в известность. Поэтому все расходы на приобретение и содержание шхуны нёс сам руководитель экспедиции. Впоследствии из-за невозможности содержать шхуну её пришлось продать.

27 ноября 1832 года «Бигль» вышел из Монтевидео и направился к мысу Горн, где предстояло высадить огнеземельцев и основать христианскую миссию. У мыса Горн «Бигль» попал жестокий шторм и оказался одним из немногих судов, кто смог его пережить.

Неудача с миссией

Огнеземельцы были высажены на берегу залива Нассау. Здесь же, в местечке под названием Вуллия приступили к строительству миссии. Аборигены сначала проявляли вполне дружелюбное любопытство, потом их поведение стало более агрессивным и бесцеремонным. Миссия через недолгое время оказалась заброшенной, а «цивилизованные» огнеземельцы никак не повлияли на своих собратьев и вскоре вернулись к привычной для них жизни. Не удалось насадить и культурные растения, привезённые из Англии, так как их посевы были вытоптаны туземцами, а все предметы, которые привлекли внимание дикарей, разворованы. Миссионер Ричард Метьюз в таких условиях не мог надеяться добиться успеха и, пока на время, отложил свои миссионерские планы. Надежда возлагалась на то, что оставшиеся огнеземельцы со временем повлияют на своих собратьев. Напрасная надежда. Вернувшись через год, путешественники не встретили особых изменений в поведении туземцев, хотя единственный оставшийся в этих краях «английский» огнеземелец (Фицрой назвал его Джемми Баттон) не забыл своих друзей и не превратился вновь в дикаря. Он обзавёлся семьёй, с которой жил отдельно от своих сородичей, и не желал покидать больше своей родины. В общем, идея с миссией и цивилизацией огнеземельцев провалилась.

В Тихом океане

Проведя исследование архипелага Огненной Земли и Фолклендских островов, экспедиция, следуя указаниям инструкции, направилась на север вдоль тихоокеанского побережья Южной Америки. Тяжесть личных расходов на «Адвенчур» и невозможность его содержать вынудили Фицроя его продать (октябрь 1834 года). Лишившись вспомогательной шхуны, экспедиция теряла большие возможности в исследовании побережья. В своём дневнике Дарвин писал: «Последние два месяца капитан Фицрой работал сверх сил, причём ему всё время мешали. Продажа шхуны и связанные с этим неприятности, холодность адмиралтейства и тысячи других досадных мелочей привели к тяжёлой нервной депрессии». Фицрой на время сложил с себя полномочия руководителя экспедиции, передав руководство лейтенанту Викему.

Летом и осенью шла съёмка в районе острова Чилоэ у побережья Чили. В феврале 1835 года «Бигль» покинул этот район и прибыл в порт Вальдивия. В это время произошло сильное землетрясение, разрушившее почти полностью Консепсьон. Произошедшее смещение земных пластов привели к изменению океанских течений, в результате чего разбился на скалах корабль британского флота «Челленджер», которым командовал друг Фицроя Майкл Сеймур. Фицрой лично принимает меры для спасения его экипажа, настойчиво добиваясь от местных английских властей, не спешащих выполнять свои обязанности, решительных действий. В конце концов, он предложил командиру морской базы коммодору Мейсону свои услуги и сам, оставив на время «Бигль», на другом судне отправился на выручку морякам.

Летом 1835 года экспедиция работала у перуанского побережья и здесь закончила свою программу исследований южноамериканского материка. В начале сентября «Бигль» наконец покинул берега Южной Америки и направился к Галапагосским островам. С 15 сентября до 20 октября экспедиция занималась здесь картографическими съёмками.

После Галапагосских островов корабль направился на Таити. Здесь Фицрою пришлось выполнить дипломатическое поручение коммодора Мейсона и взыскать с таитян долг в 2853 доллара в качестве компенсации за убийство на островах английских офицеров. Фицрой вёл переговоры деликатно и твёрдо, с уважением обращаясь к совету вождей, и ему удалось добиться положительного решения этого вопроса. Когда островитяне выдвинули встречный иск, всего в 390 долларов, он признал его (чем поступил против обычая английский властей). После переговоров островные вожди задали ему ряд вопросов, касающихся правовых отношений. Многие из ответов английского офицера тут же были приняты в качестве островных законов. Пробыв на Таити десять дней (с 15 по 25 ноября), «Бигль» отбыл в направлении Новой Зеландии.

Под Рождество 1835 года экспедиция достигла Новой Зеландии. В этот свой приход Фицрой сблизился с новозеландскими миссионерами. За десять дней пребывания в Новой Зеландии он успел основательно познакомиться с положением дел. Во многом это знакомство предопределило его действия в качестве новозеландского губернатора через семь лет.

Далее путь экспедиции пролегал через Сидней, Тасманию, Кокосовые острова в Индийском океане, остров Маврикий, Кейптаун в Южной Африке. В Атлантическом океане «Бигль» посетил остров Святой Елены, остров Вознесения и, пересекши океан, достигли вновь берегов Южной Америки.

2 октября 1836 года «Бигль» прибыл в Фалмут. Экспедиция была завершена.

В Англии

Успехи экспедиции привлекли внимание самой широкой общественности. Результаты пятилетних исследований получили высокую оценку. Фицрою была вручена золотая медаль королевского общества. По результатам исследований для судов находящихся в плавании у берегов Южной Америки им была составлена «Навигационная инструкция». Сам руководитель экспедиции занялся подготовкой к изданию книги о плавании «Бигля». В итоге в 1839 году в свет вышел четырёхтомник. Первый том включал материалы первого плавания под руководством Филлипа Паркера Кинга. Второй том посвящён кругосветному плаванию «Бигля». Третий том написал Чарльз Дарвин. Изданный впоследствии отдельно, он стал известен как «Путешествие натуралиста вокруг света на корабле „Бигль“». Поляризация взглядов двух учёных ещё не достигла высокой степени и пока они успешно работают совместно. Дополнительный четвёртый том был приложением ко второму и включал документы плавания (судовой журнал, метеорологический дневник и т. п.), а также замечания Фицроя по различным научным вопросам.

Для уяснения мировоззрения Фицроя отдельный интерес представляют две заключительные главы его Отчёта о плавании. Автор убеждённо пишет: «Люди сходны по крови, но под влиянием различных климатических условий, различных привычек и различной пищи приобрели различный вид». Фицрой приходит к выводу, что у всех людей — одна прародина и, изучая течения и господствующие ветры (ведь примитивные суда могли плавать только по ветру) можно установить общую прародину человечества. Безусловно, с помощью этих исследований Фицрой хочет доказать истинности Библии. Последняя глава называется «Несколько замечаний, имеющих касательство к всемирному потопу». В ней он приводит аргументы в пользу буквального понимания книги «Бытия».

В 1841 году по предложению дяди по материнской линии — 2-го маркиза Лондондерри — Фицрой выставляет свою кандидатуру на выборы в парламент от партии тори от Дарема. Избранный в парламент, Фицрой получает назначение старейшиной английской лоцманской ассоциации, исполняющим обязанности инспектора управления охраны рек и лесов. Им подготовлен законопроект «Об обязательном экзамене для лиц, желающих занять должность капитана и помощника капитана на торговом судне». В 1850 году была введена обязательная аттестация для этих категорий судоводителей.

Работа капитана Фицроя в парламенте была не долгой. Вскоре он получил предложение занять пост губернатора Новой Зеландии, заменив умершего в 1842 году первого новозеландского губернатора капитана Уильяма Хобсона.

Губернатор Новой Зеландии

В июле 1843 года новый новозеландский губернатор вместе с семьёй (в это время у него уже было трое малолетних детей) отбыл к месту своего назначения. Настроение Фицроя было вполне филантропическое. В письме Кингу он пишет: «Трудно сказать, что мне предстоит. Мы с женой едем туда по доброй воле, уповая на всевышнего и горя желанием принести пользу коренным новозеландцам. Не думаю, что с ними возникнут какие-нибудь затруднения, зато от белых я не жду ничего хорошего». Впоследствии Кинг писал: «Он оказался жертвой принципов».

Однако действительность оказалась намного сложнее. Новая Зеландия в это время населена немногочисленными белыми поселенцами (приблизительно 15 тысяч) и многочисленными маори, народом храбрым и предприимчивым. Стараниями губернатора Хобсона маори признали британский суверенитет и получили права британских подданных. Однако в планах иных представителей британской короны местному населению отводилась незначительная роль. Эдвард Гиббон Уэйкфилд в 1839 году снарядил на острова экспедицию с целью активной их колонизации. Часть денег для этого предприятия он получил от продажи ещё не принадлежавших ему земель. Несмотря на то, что вначале отношения с местным населением были в общем неплохими, экспансия белых в конце концов натолкнулась на сопротивление маори. Незадолго до прибытия нового губернатора произошло столкновение из-за земли в долине Ваирау. Дело закончилось попыткой арестовать вождя маори, что было воспринято ими как недопустимое унижение. В результате разношёрстный отряд белых колонистов был легко обращён в бегство, а сдавшихся в плен маори, по своему обычаю, убили.

Фицрою досталось тяжёлое наследство. Тем более что он был полон решимости следовать своим филантропическим принципам. В конфликте в Ваирау он признал правоту маори, чем вызвал возмущение колонистов. Но и среди маори его авторитет не укрепился. Его обвинили в слабоволии и те и другие. Однако, когда дело дошло до серьёзных боевых действий, большинство вождей оказалось на стороне губернатора.

Положение усугублялось тяжёлым финансовым положением. Метрополия не желала помогать колониям, считая, что они должны самоокупаться. Фицрой, как и прежде, во время плавания на «Бигле», действовал, нарушая инструкции, и не ставил министерство колоний в известность о своих мерах. В результате в Лондоне о происходящем знали из других источников, явно настроенных против губернатора, и это вызывало раздражение министра колоний лорда Стенли. Депеши Стенли полны раздражения действиями губернатора: «Вы должны были, прежде всего, формулировать свои высказывания крайне осторожно, проводить необходимые меры с твёрдостью и докладывать о них пунктуально».

В свою очередь колонисты послали петиции с просьбой отозвать Фицроя. Петиция Новозеландской компании обвиняла губернатора в деспотизме и выражала желание иметь «более демократичное правление». При этом утверждалось, что Фицрой действует наперекор «общепризнанной практики обращения с туземцами». Но решение об отзыве Фицроя было принято до того, как петиции достигли Лондона. 18 ноября 1845 года он был отозван с поста губернатора Новой Зеландии.

Глава метеорологического департамента

По возвращении из Новой Зеландии Фицрой в 1847 году был назначен управляющим верфями в Вулвиче, где занимался вопросами парового судостроения. В 1850 году он, сославшись на плохое здоровье, подал в отставку.

В 1851 году избран членом Королевского общества.

В 1853 году в связи с обострением отношений с Россией (Крымская война) некоторое время исполнял обязанности личного секретаря главнокомандующего сухопутными силами Великобритании лорда Хардинга.

В этом же году он принял участие в конференции, посвящённой метеорологии на море, которая проходила в Брюсселе. В 1854 году Комитет по торговле принял решение об учреждении Метеорологического департамента. По рекомендации Королевского общества, Торговый совет главой департамента в должности главного метеоролога-статистика назначил Фицроя. Штат департамента состоял из 3-х человек. Фицрою был присвоен чин контр-адмирала.

Глава департамента вменил в обязанность всем капитанам английских судов наблюдение за погодой, использованию штормгласса, отмечать значение температуры, силы и направления ветра, снимать показания барометров и заносить данные в специально разработанные таблицы. Для этого он добивался снабжения всех судов необходимым оборудованием. На побережье Англии, а также в некоторых европейских стран было создано 24 метеорологические станции. 19 находились в Англии, одна — в Копенгагене, одна в Голландии, две во Франции (Брест и Байен) и ещё одна в Лиссабоне. Станции были соединены с центром службы погоды недавно изобретённым телеграфом Морзе. Сведения о погоде, собранные с этих станций, анализировались в центре службы погоды и на основании этого анализа давались рекомендации. Рекомендации рассылались на станции с помощью телеграфа. Были выпущены первые синоптические карты на основании которых и составлялся прогноз погоды.

Газета «Таймс» начала публикацию первых прогнозов погоды.

В 1862 году была опубликована «Книга о погоде» Роберта Фицроя. В следующем году последовало второе издание. В 1865 году книга была переведена на русский язык и вышла под названием «Практическая метеорология контр-адмирала Фицроя». «Мы живём в воздушном океане, все изменения погоды зависят от солнечного излучения. Нужно помнить, что состояние воздушного океана скорее говорит о будущей погоде, чем о погоде в настоящий момент»,- писал он во введении к своей книге.

Несмотря на безусловную пользу, которую приносила деятельность метеорологического департамента, и здесь Фицрою не удалось избежать весьма острой критики. Причины критики были понятны Фицрою. В отчёте за 1863 год он писал, что к его критикам принадлежат «все заинтересованные в денежной прибыли торговые компании и отдельные лица, которые предпочитают, чтобы рыбаки, не обращая внимания на предостережения, с риском для жизни продолжали заниматься своим опасным делом, лишь бы не платить за простой судна». Другая категория критиков не соглашалась с деятельностью метеорологического департамента по теоретическим соображениям. Тем не менее, критику он воспринимал крайне болезненно.

Критика Дарвина

В 1859 году вышла книга Чарльза Дарвина «Происхождение видов», наделавшая большой шум в научном сообществе. Фицрой, и ранее не разделявший взглядов Дарвина (об этом между ними были споры ещё на борту «Бигля»), выступил с критикой нового учения. Сначала в «Таймс» появилась статья, подписанная псевдонимом Senex («старик»). В ней автор оспаривал мнение археолога Джона Эванса, что найденные на берегах реки Соммы камни — это топоры, орудия труда людей палеолита, живших 14000 лет назад. Удивляясь, что вместе с ними не были найдены иные орудия труда, Senex утверждал, что эти камни оставили племена кочевников, утративших свою цивилизацию.

В публичном выступлении на заседании Британской ассоциации содействия науке в Оксфорде 25 июня 1860 года он оспорил утверждение Гексли, что теория Дарвина логически вытекает из фактов, и сообщил, что «часто увещевал своего друга пересмотреть взгляды, идущие вразрез с первой главой книги Бытия».

Для Фицроя наука — ещё одно доказательство верности Священного Писания. В письме Гершелю он пишет: «Астрономия и геология убедительным образом доказывают богоданность Ветхого Завета».

Болезнь и смерть

В последние годы, у Фицроя, много работавшего, появились признаки переутомления. Доктора настойчиво, но безуспешно предписывают ему оставить работу и отдохнуть. Его жена в своём дневнике пишет: «Он всё время находится в нервном возбуждении, но как только ему становится немного лучше, спешит в департамент, а когда приезжает оттуда, убеждается, что не может по-настоящему работать». 30 апреля 1865 года 59-летний адмирал Фицрой покончил жизнь самоубийством.

В честь Роберта Фицроя названы

• вид дельфинов, дельфин Фиц-Роя (Delphinus fitzroyi),
• род хвойных южноамериканских деревьев фицройя (Fitzroya),
• один из Фолклендских островов,
• гора на границе Аргентины и Чили.
• река в Западной Австралии.
• Т. н. «Барометр Фицроя» (не изобрел, но активно использовал)

Литература

• Меллерш Г. Е. Фицрой — капитан «Бигля» / Пер. с англ. Г. А. Островской. — Л.: Гидрометеоиздат, 1975. — 256 с. — 200 000 экз.

• Чарльз Дарвин. [charles-darwin.narod.ru/beagle/ Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»]
• Кисель В. П. Открыватели Мира. — Мн.: изд. «Беларуская энцыклапедыя», 2000. — С. 127, 410—412.
• Самин Д. К. 100 великих учёных. — Изд. «Вече», 2004. — С. 241—247.

Ссылки

• [www.dnzb.govt.nz/dnzb/default.asp?Find_Quick.asp?PersonEssay=1F12 Биография на сайте Dictionary of New Zealand Biography] (англ.)

Отрывок, характеризующий Фицрой, Роберт

В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и на Элен. «Ну, что ж, коли вы все знаете», говорил сам себе Пьер. «Ну, что ж? это правда», и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен улыбается.
– Когда же ты получил? Из Ольмюца? – повторяет князь Василий, которому будто нужно это знать для решения спора.
«И можно ли говорить и думать о таких пустяках?» думает Пьер.
– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он занимает чье то чужое место. Не для тебя это счастье, – говорил ему какой то внутренний голос. – Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя. Но надо было сказать что нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее, довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий строго вопросительно посмотрел на него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
– Ну, что, Леля? – обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
– Сергей Кузьмич, со всех сторон , – проговорил он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что то и вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен – и она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «что ж, вы сами виноваты».
«Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.
– Конечно, c'est un parti tres brillant, mais le bonheur, ma chere… – Les Marieiages se font dans les cieux, [Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,] – отвечала пожилая дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.