Орест (военачальник)

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Оре́ст Фла́вий (лат. Orestes; умер 28 августа 476, Плацентия) — римский военачальник, отец последнего императора Западной Римской империи Ромула Августа, магистр италийских войск.

Ранняя жизнь

Уроженец Паннонии Савии, сын Татула, Орест возможно имел германские корни. После того, как Паннонией стал править вождь гуннов Аттила, Орест присоединился к нему, заняв высокую должность секретаря (нотария) в 449—452 годах. В 449 году был отправлен в Константинополь послом к императору Валентиниану III.

При императоре Глицерии был военачальником. В 475 году император Западной Римской Империи Юлий Непот назначил Ореста magister militum и патрицием.Был отправлен в Северную Италию против вестготов, которые грабили Прованс, но набрав войско римской армии из варваров пошел в Равенну. К 28 августа 475 года Орест во главе федератов захватил власть в столице империи Равенне. Непоту пришлось бежать в Далмацию, где он и продолжил править до своей смерти в 480. В связи с этим Орест возвел своего сына Ромула в ранг Августа. Его сын известен как Ромул Августул. Прозвище «Августул» означает «маленький Август» или «Августенок», оно возникло из-за того, что новый император был всего лишь 12-летним мальчиком.

Короткое правление

В 475—476 годах Орест был фактическим правителем Западной империи. Восточные Императоры Зенон и Василиск не приняли новую власть на западе, и считали Непота своим полноправным партнёром в управлении Империей. Но занятые гражданской войной друг с другом, они не выступали против Ореста.

Орест чеканил собственные монеты, чтобы расплачиваться с наёмниками, составлявшими большую часть римской армии. Но отказав своим наёмникам герулам, скирам и туркилингам (итал. Turcilingi) в разрешении поселиться на итальянской земле, Орест вызвал их недовольство. Они восстали против Ореста, объединившись под предводительством германского вождя Одоакра, которого позже они провозгласили королём. Орест был взят в плен под Пьяченцей 28 августа 476 года и вскоре был казнён Одоакром. Через несколько недель Равенна была захвачена, а Ромул Август свергнут. Это событие обычно называют падением Западной Римской империи.

Последствия

После этих событий сложилось два мнения относительно того, кто был последним правителем Западного Рима. Ромула Августа считают узурпатором, а Непот формально был императором, когда Одоакр взял власть в Равенне. Многие считают, что Непот, правивший до 480 года в Далмации, является последним императором. К тому же Одоакр не претендовал на трон после свержения Ромула. Но многие современники Непота не признавали его власть, после того, как он сбежал из своей провинции.

Примечания

Статья дополнена на основе информации, взятой из английской статьи.

Отрывок, характеризующий Орест (военачальник)

– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.