Флаг Центральноафриканской Республики

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Флаг Центральноафриканской Республики
Центральноафриканская Республика

Утверждён

1 декабря 1958

Пропорция

3:5

Государственный флаг Центральноафриканской Республики был принят 1 декабря 1958 г. Его проект был разработан Бартелеми Боганда, видным деятелем движения за независимость ЦАР, который тем не менее считал, что «Франция и Африка должны идти вместе». Поэтому он объединил красный, белый и синий цвета французского триколора и панафриканские цвета: красный, зелёный и жёлтый. Красный цвет символизирует кровь народа страны, кровь, которая была пролита в борьбе за независимость, и кровь, которую народ прольёт в случае необходимости страну защитить. Синий цвет символизирует небо и свободу. Белый — мир и достоинство. Зелёный — надежду и веру. Жёлтый цвет символизирует терпимость. Золотая пятиконечная звезда — символ независимости и проводник в будущий прогресс.

С 1976 по 1979 год, во времена существования Центральноафриканской империи, был разработан имперский штандарт для личного пользования императором Бокасса I. Штандарт был светло-зелёным, с позолоченным орлом (вдохновлённым орлом с имперского штандарта Наполеона I) в центре, наложенным на 20-конечную золотую звезду. Национальный флаг, однако, не изменился[1].

Отношение ширины флага к его длине 3:5.



Источники

  1. [flagspot.net/flags/cf_cae.html Central African Empire, 1976-1979]

Напишите отзыв о статье "Флаг Центральноафриканской Республики"

Отрывок, характеризующий Флаг Центральноафриканской Республики

– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.