Флакс, Ефрем Борисович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ефрем Флакс
Основная информация
Дата рождения

2 (15) января 1909(1909-01-15)

Место рождения

Санкт-Петербург, Российская империя

Дата смерти

17 декабря 1982(1982-12-17) (73 года)

Место смерти

Ленинград, РСФСР, СССР

Страна

СССР СССР

Профессии

певец

Певческий голос

бас

Лейблы

«Мелодия»

Награды

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
[efremflax.narod.ru/ Ефрем Флакс (сайт)]

Ефре́м Бори́сович Флакс (2 (15) января 1909, Санкт-Петербург — 17 декабря 1982, Ленинград) — советский певец, бас, заслуженный артист РСФСР (1960). Окончил Ленинградскую консерваторию (1936).





Биография

Ефрем Флакс родился в 1909 году в Санкт-Петербурге в семье фотографа Бориса Ефремовича Флакса. В семье было девять детей, Ефрем был младшим. Б. Е. Флаксу принадлежали два фотосалона — на Вознесенском, 45, и Суворовском, 7—19, в Петербурге. В 3 года потерял отца. В 1917 году мать с младшими детьми переехала в Аткарск Саратовской губернии. В 1921 году семья вернулась в Петроград, однако, в силу тягот тогдашней жизни, Ефрем с младшей сестрой оказался в детском доме, где пробыл до 1926 года.[1]

Начав самостоятельную жизнь, сменил множество работ и профессий. Работал на шахте в Донбассе, затем переехал в Москву, позднее вернулся в Ленинград, где также занимался тяжёлым трудом — был истопником, землекопом, извозчиком.

По воспоминаниям самого Ефрема Флакса, даже сдавать вступительный экзамен на рабфак Ленинградской консерватории он приехал на собственной телеге с лошадью.[2] Провалившись по всем предметам, кроме основного — вокала, он был принят на рабфак, а через 2 года — на основной курс. Учителями Е. Флакса были профессора И. С. Томарс, П. З. Андреев, А. Б. Мерович. На первом курсе обучения был приглашён И. О. Дунаевским в Ленинградский мюзик-холл для исполнения нескольких его песен. Выступал также с джаз-оркестром А. Цфасмана.

В 1936 году, с отличием закончив консерваторию, молодой певец поступает в аспирантуру, а по её окончании остаётся преподавать, вскоре становится солистом Ленинградской филармонии, где проработает долгих 35 лет.

С началом войны Флакс записывается добровольцем в народное ополчение, а позднее командируется на фронт, в Ансамбль песни и пляски Северо-Западного фронта. Много работает и на Ленинградском радио. Ефрем Флакс стал первым исполнителем многих песен таких советских композиторов, как Г. Свиридов, В. Соловьёв-Седой, Б. Мокроусов, К. Листов, Т. Хренников, М. Блантер и др.

В 1947—1968 годах Е. Б. Флакс преподавал в Ленинградской консерватории. В 1960 году был удостоен звания заслуженного артиста РСФСР. Творческое наследие певца доступно и сейчас, более 100 произведений записано им на грампластинки.

Скончался в декабре 1982 года, похоронен на Еврейском Преображенском кладбище Санкт-Петербурга.[3][4]

Семья

  • Дочь — Стелла Ефремовна Флакс (Рябова) (род. 1936).
  • Сын — Борис Ефремович Флакс (род. 1947), оперный режиссёр.

Отзывы о творчестве

Ефрем Борисович Флакс — один из талантливейших певцов нашего времени. В его пении подкупает тщательная отделка деталей при сохранении цельного музыкального образа. И трагизм, и лирика, и юмор ему всегда удаются очень хорошо. Многие из советских композиторов обязаны ему за внимательный, чуткий и артистический подход к их творчеству.

— Д. Шостакович, 1940

Флакс принадлежит к тем исполнителям, у которых музыка и слово в должном равновесии. Оттого и голос его и жест представляют собой яркую палитру тембровых красок. Его мимика также органична и убедительна. Перед нами подлинно творящий художник. Флакс лепит голосом своим, как из послушной глины, все тончайшие очертания музыкальных образов.

— С. Акимова, газета «Ленинградская правда» от 21.03.1945[5]

Есть голоса, которые неотделимы от лучших лет нашей жизни. Для меня таким голосом навсегда остался бархатный бас Ефрема Флакса. …Атлетически сложенный, с красиво посаженной головой, жгучий брюнет с мефистофельским взглядом.

— В. Соловьёв-Седой, книга «Пути-дороги»[6]

Интересные факты

  • Ефрем Флакс был завзятым филуменистом. Его коллекция спичечных этикеток считалась одной из лучших в Ленинграде.[7]

Наиболее известные песни и романсы

Напишите отзыв о статье "Флакс, Ефрем Борисович"

Примечания

  1. ↑ [efremflax.narod.ru/1940.htm Е. Флакс. Автобиография]
  2. ↑ [persones.ru/biography-26019.html Ефрем Флакс — Биография на persones.ru]
  3. ↑ [funeral-spb.ru/necropols/evreyskoe/ Исторические захоронения на Еврейском Преображенском кладбище]
  4. ↑ [www.jekl.ru/public/backid.php?product_id=36140 Кладбище: Преображенское, Участок: 3-5 ст., Место: 265]
  5. ↑ [efremflax.narod.ru/1945.htm С. Акимова, газета «Ленинградская правда» от 21.03.1945]
  6. ↑ [efremflax.narod.ru/2008.htm К 100-летию Ефрема Флакса (1909-2009). Профессор Михаил Бялик, заслуженный деятель искусств России]
  7. ↑ [sosudin.narod.ru/fla.htm Юрий Сосудин. Незабываемые певцы — Ефрем Флакс]

Ссылки

  • [kkre-45.narod.ru/flaks.htm Ефрем Флакс в проекте «Красная книга российской эстрады» (записи песен)]
  • [sovmusic.ru/person.php?idperson=127 Е. Б. Флакс на портале проекта «Советская музыка» (биография, записи песен)]

Отрывок, характеризующий Флакс, Ефрем Борисович

– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Флакс,_Ефрем_Борисович&oldid=81101221»