Флора древнегреческой мифологии
Поделись знанием:
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.
Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
Изучению растительного кода мифа и связанных с ним систем классификации посвящена большая литература[1]. В нижеследующем перечне систематизированы данные греческой литературы, относящиеся не только к грекам, но и к другим народам.
Содержание
Деревья
- Боярышник. Его ветки сжигали на алтарях Гименея, а цветы украшали невесту[2].
- Бук. Из киторского бука был сделан ткацкий челнок Афины.
- Вяз.
- Вязом стала гесперида Эрифея.
- Птелея (вяз) — одна из гамадриад.
- Вязы росли на могиле Протесилая.
- На вязе повис кентавр Диктис.
- Ель (элате).
- Под диким земляничным деревом был воспитан Гермес.
- Ива. Связана с женскими божествами.
- Кедр.
- Кизил.
- Крания (кизил) — одна из гамадриад.
- Из коры кизила был сделан Гордиев узел.
- Из кизиловых деревьев был построен Троянский конь.
- Кипарис.
- Клён. Из него (по версии) сделан Троянский конь.
- Липа.
- Миндаль.
- В него превратилась Филлида, от неё получили название листья (филла).
- Порождён Агдистисом, от его плода Нана зачала Аттиса.
- Мирра. В дерево смирну превратилась Мирра (Смирна).
- Можжевельник. В храме Артемиды в Сагунте были балки из можжевельника.
- Омела[4]. Её приносит в жертву Персефоне Эней.
- Ольха. Геракл взобрался на ствол ольхи и достиг Эрифии.
- Пальма.
- Пальмовым венком увенчивались на Делосе победители состязаний в честь Аполлона.
- С пальмовой ветвью изображался Иасий (сын Элевтера).
- На пальмовых листьях был написан дневник Диктиса Критского.
- Платан.
- Смоковница.
- Дионис срезал ветвь смоковницы и сел на неё (см. Просимн).
- Сика (смоква) — одна из гамадриад.
- Сикей — один из титанов, которого Гея превратила в смоковницу (см. Малая Азия в древнегреческой мифологии).
- По версии, муравьи, ставшие мирмидонянами, ползали на фиговом дереве.
- Ворон был послан Аполлоном за водой, но задержался, чтобы съесть фиги.
- Отросток смоквы Деметра дала Фиталу.
- Ромул выкормлен под руминальской смоковницей.
- Сосна.
- Корабль Арго был построен из сосны с Пелиона.
- Из сосен Иды были построены корабли троянцев.
- Сосной стал Аттис. По другой версии, сосна раздавила охотника Аттиса. Сосну связывали с мистериями Аттиса[5].
- На кургане Гериона росли деревья — помесь сосны с пинией.
- Кенея стволами сосен загнали в землю.
- На сосне Аполлон подвесил Марсия.
- Синид привязывал путников к соснам и разрывал их.
- Тирс Диониса был увенчан сосновой шишкой.
- Певка («пихта, сосна») — остров на Истре, названный по имени нимфы (см. Скифия и Кавказ в древнегреческой мифологии).
- Питида («сосна») — нимфа, возлюбленная Пана.
- Питиусса («сосновый») — название Саламина.
- Тис. Им стала Смилака (см. Прочие).
- Тополь.
- Шелковица (тутовое дерево).
- Ююба (сирийский боб).
- В него (по версии) превратилась Лотида.
- Ясень[6].
Дубы
Превращения (редки собственно в Греции):
- Дубом стал Филемон.
- Дионис превратил в дубы эдониек, убивших Орфея.
- Вифинец, отец Паребия, срубил дуб, где жила гамадриада (см. Малая Азия в древнегреческой мифологии).
- Нимфа дуба стала возлюбленной Ройка, но потом разгневалась (см. Прочие).
- Эрисихтон (сын Триопа) срубил дуб (или тополь), из которого заструилась кровь дриады.
- От имени нимфы дуба Тифореи назван город (см. Мифы Фокиды).
Дуб связан с громовержцем[7].
- У дуба дракон из Колхиды сторожил золотое руно.
- Зевсу был посвящён крылатый дуб, на который было наброшено покрывало.
- Дуб в Додоне. Его пророки — селлы.
- Часть корабля Арго была сделана из древесины дуба в Додоне.
- Под дубом повесилась Библида, превратившись в ручей.
- У дуба стояла деревянная статуя Артемиды в Эфесе.
- Диоскуры прятались в дупле дуба.
- У дуба ползали муравьи, которые стали мирмидонянами.
- Дубовая роща в Сикионе посвящена Евменидам.
- Дубовые листья первоначально были наградой на Пифийских играх.
Оливы
- Дикая маслина. Геракл идейский привез её к эллинам из страны гипербореев.
- За дикую маслину зацепились вожжи Ипполита, и он погиб.
- Знаменита маслина на Делосе. Держась за ней, Лето родила детей.
- Росток оливы вырастила Афина. Она росла в афинском Пандросии.
- Афинскую священную оливу пытался срубить Галиррофий, но неудачно.
- Олива в роще Микен. К ней была привязана корова Ио.
- Дикая маслина росла на могиле Идмона, где была основана Гераклея Понтийская.
- Посохом из оливы Тлеполем убил Ликимния.
- Золотая олива Пигмалиона хранилась в Гадирах.
- Эпитет Зевса — Морий.
- Известна также нимфа Мория (Мифы Аттики).
- Апулийский пастух оскорбил нимф близ Певкетейского залива и превратился в дикую маслину (см. Мифы Италии).
- Перед храмом в Сикионе по молитве Эпопея потёк ручей оливкового масла.
- Персонификация оливковой ветви в ритуалах — Эфрейсона.
Разные деревья
- Гамадриада Сагаритида, возлюбленная Аттиса, погибла вместе с деревом (см. Малая Азия в древнегреческой мифологии).
- Дерево рододафне — выросло на могиле Амика (согласно Птолемею Гефестиону).
- В дерево превращена нимфа Аканфа (либо Аканф) (см. Прочие).
- Деревьями стали Геспериды.
- По версии, куреты и корибанты возникли из деревьев.
- Мессапские юноши превращены нимфами в деревья (см. Мифы Италии).
- На Родосе Елену повесили на дереве.
- Клита (жена Кизика) повесилась на дереве.
- Эригона (дочь Икария) повесилась на дереве.
Нимфы деревьев — адриады.
В текстах неоднократно упомянуты священные рощи.
Плоды
- Гранаты.
- Возникли из капель крови старшего Диониса.
- Его зерна проглотила Персефона.
- Гранатовое дерево выросло на могиле Менекея (сына Креонта).
- Груша.
- Первые аргивяне при Инахе питались дикими грушами.
- Из грушевого дерева Арг (сын Арестора) изготовил ксоан Геры в Тиринфе. Его унес Пирант.
- Охна («груша») — влюблена в Евноста (Мифы Беотии).
- Жёлудь.
- Одна из гамадриад — Балана (жёлудь).
- Пеласг (сын Геи) научил людей питаться желудями.
- Орех. Одна из гамадриад — Кария (орех).
- Смоквы. Диониса в благодарность за них называют Милихий.
- Яблоки.
- Яблоки Гесперид.
- По версии, находятся у гипербореев.
- Три яблока Атлант отдал Гераклу.
- Три яблока получил от Афродиты Меланион.
- Геспериды наполнили яблоками Рог Амалфеи.
- Эрида бросила одно из яблок трём богиням: Яблоко раздора.
- Яблоко с надписью Гермохар подбросил Ктесилле, а Аконтий — Кидиппе.
- Яблоки Гесперид.
Растения
Цветы
- Анемон. Цветок, которым стал Адонис (либо возник из слез Афродиты). См. также Сады Адониса.
- Асфодель. Цветы, растущие на полях в подземном мире, по которым блуждали тени умерших, не совершивших преступлений.
- Гелиотроп. Этим цветком стала Клития, возлюбленная Гелиоса (см. Иран и Индия).
- Гиацинт.
- Им стал Гиакинф.
- Под гиацинтами Леда нашла яйцо.
- В похожий на гиацинт цветок превратился Эант Теламонид.
- Лавр.
- В лавр превратилась Дафна, преследуемая Аполлоном.
- Дафнис родился в роще, где растут лавры.
- В Фивах были дафнофоры (см. Геракл).
- Бранх спас милетских детей, покрыв им головы лавром.
- Ветви лавра приносили в Дельфы из Темпейской долины.
- Из лавра был построен первый храм в Дельфах.
- С ним связывали также Гестию.
- Лавровую ветвь эсак держат в руках исполняющие гимны богам.
- Лилии.
- Лотос[9].
- Мирт.
- Нарцисс. Им стал Нарцисс (мифология).
- Розы[10].
- Росла на Елисейских полях.
- Возникли из крови Адониса (или крови Афродиты, искавшей Адониса). Их любит Афродита.
- Шипы — это стрелы Эрота, либо созданы Дионисом.
Прочие:
- В некий цветок Артемида превратила Амаранфа с Евбеи.
- Получив «цветок с Оленских полей», Гера родила Ареса без мужа.
- Из цветка, выросшего на Кавказе из крови Прометея, была сделана мазь, которую Медея дала Ясону.
Травы
- Аконит (трава). Выросла из пены от пасти Кербера.
- Майоран (трава). Ей стал Амарак.
- Микон. Трава, посвящённая Аполлону и Артемиде.
- Моли (трава). Она помогла Одиссею (см. Западное Средиземноморье в древнегреческой мифологии).
- Папоротник. Из него (по версии) построен второй храм в Дельфах.
- Сельдерей.
- У источника, где рос сельдерей, змея укусила Офельта.
- Вырос из крови брата, убитого корибантами.
- Спаржа. Перигуна укрылась в зарослях стебы и дикой спаржи от Тесея.
- Тростник.
- В стебле тростника (нарфекс) Прометей похитил огонь.
- В него превратился Калам[en] (см. Малая Азия в древнегреческой мифологии).
- В болотный тростник превратилась нимфа Сиринга.
- Раг (брат Гиакинфа) превращен в сорную траву (см. Балканы в древнегреческой мифологии).
- Именем Астерия называют траву, из которой плетут венки для Геры.
- Главк Морской съел некую траву и стал морским божеством.
Другие растения
- Латук.
- Лук. За лук хватался питомец Исиды Диктис, но упал в реку и утонул.
- Мак[11].
- В мак превратился герой Мекон.
- Цветы мака возникли при блужданиях Деметры.
- Соком мака Деметра напоила Триптолема.
- Мак — атрибут Гипноса.
- Мята.
- Плющ.
- Репа. Её захотела Лето во время беременности.
- Фимиам. Левкофея (дочь Орхама) стала благовонным растением, содержащей фимиам.
- Шафран. В него превратился Кротон (или Крокус) (см. Прочие).
- Шиповник, называемый собачьей колючкой. О него уколол ногу Локр согласно оракулу.
- Чеснок. Его посеял Алкафой (сын Пелопа).
- В некое растение превратилась вакханка Амвросия.
- Кандил (кандавл) — лидийское блюдо.
- Карпос («плод») — герой.
- Янтарь. Возник из слез Аполлона.
Грибы
- В Эфире людей породили дождевые грибы (см. Мифы Коринфа).
- Рост грибов связывался с ударом грома[12].
- Персей нашел гриб (микес) и основал Микены.
Пища
- Бобы. От их употребления воздерживался Амфиарай.
- Аристей научился заквашивать молоко, изготовлять ульи, выращивать маслину.
- Кикеон. Напиток Деметры.
- Деметра дала семена стручковых растений Дамифалу и Трисавлу из Аркадии.
- Жрица Афины Полиады не ест аттический сыр.
Энотрофы (Элаида — «масло», Спермо — «семя», Ойно — «вино») могли творить из земли масло, злаки и вино.
Зерно
Зерно:
- Деметра подарила Иасиону урожай пшеницы.
- Деметра дала семена для посева Евбулею (из Элевсина) и Триптолему.
- Зерно для посева Евмел из Ахайи получил от Триптолема.
- Хрисантида из Аргоса получила семена от Деметры (см. Мифы Арголиды).
- Сито («хлебодарная») — эпитет Деметры.
- Царь Аргос (сын Зевса) привез из Ливии пшеницу.
- В Аркадии Аркад ввел хлебопашество.
- Ряд божеств были связаны с хлебом, например в Беотии Мегаларт («сверхкаравай») и Мегаломазд («Сверхлепешка»).
- В гимнах почитался Иул — демон снопа.
- Милет сын Лелега изобрел мельницы.
- Ино прожгла семена и вызвала неурожай.
Вино
Происхождение вина:
- Виноград вырос из куска дерева, рожденного собакой Оресфея.
- Виноградной лозой стал Ампел.
- Ампела — одна из гамадриад.
- В гроздь винограда превращен Стафил, царь Ассирии (см. Ближний Восток в древнегреческой мифологии).
- Вино и «пиво» изобрел Дионис.
- Вино впервые приготовили сатиры.
- Энопион научил разводить виноградную лозу (на Хиосе).
- Этолиец Ойней первым получил лозу в дар от Диониса.
- Пастух Ойнея Стафил увидел козла, поедающего виноград, и смешал сок с вином (см. Мифы Этолии).
- Икарий (из Аттики) угостил вином пастухов.
- Амфиктион первым разбавил вино водой. Деметру почитали под именем Амфиктиониды.
- Мелампод впервые смешал вино с водой.
- Керас в Италии впервые смешал вино с водой (Мифы Италии).
Другие мотивы:
- Дионис превратил паруса корабля тирренов в листья винограда.
- С вином связаны Агатодемон, Акрат, Акратопот.
- Анфас и Гиперет — их именами трезенцы называли сорта винограда.
- Золотую виноградную лозу дал Зевс Лаомедонту в возмешение за Ганимеда.
- Золотая виноградная ветвь — примета рождения Евнея (сына Ясона).
- За виноградную лозу зацепился Телеф и был ранен.
- Мидас подмешал вино в источник и поймал Силена.
- О смешивании крови с вином — Демофонт (царь Элеунта).
- Ликург (сын Дрианта) пытался срубить виноградную лозу, но впал в безумие.
- Силей заставлял путников вскапывать его виноградник. Геракл убил его.
- Из виноградной лозы была изготовлена статуя бога Тина.
- В бочке с вином утонул Пиас, царь пеласгов (см. Троада в древнегреческой мифологии).
- Вином из Исмара Одиссей напоил Полифема (см. Марон).
- Пифос с вином Дионис вручил кентаврам для Геракла (см. Фол).
Есть ряд мифов, связанных с последствиями пьянства.
См. также:
- Кагаров Е. К. Культ фетишей, растений и животных в Древней Греции. СПб, 1913.
- Фауна древнегреческой мифологии
Напишите отзыв о статье "Флора древнегреческой мифологии"
Примечания
- ↑ См. Мифы народов мира. В 2 т. М., 1991-92. Т. 2. С. 368—371 и литературу на с. 371
- ↑ Мифы народов мира. В 2 т. — М., 1991—1992. — Т. 2. — С. 369.
- ↑ Мифы народов мира. В 2 т. — М., 1991—1992. — Т. 2. — С. 164.
- ↑ Мифы народов мира. В 2 т. — М., 1991—1992. — Т. 2. — С. 254.
- ↑ Элиаде М. История веры и религиозных идей. В 3 т. — М., 2002. — Т. 2. — С. 242.
- ↑ О смещении названий деревьев см.: Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. — Тб., 1984. — С. 626.
- ↑ Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. — Тб., 1984. — С. 615.
- ↑ Мифы народов мира. В 2 т. — М., 1991—1992. — Т. 2. — С. 55; Элиаде, М. История веры и религиозных идей. В 3 т. — Т. 1. — М., 2001. — С. 415.
- ↑ Мифы народов мира. В 2 т. — М., 1991—1992. — Т. 2. — С. 71—72.
- ↑ Мифы народов мира. В 2 т. — М., 1991—1992. — Т. 2. — С. 386.
- ↑ Мифы народов мира. В 2 т. М., 1991-92. Т.2. С.90
- ↑ Мифы народов мира. В 2 т. М., 1991-92. Т.1. С.336
Отрывок, характеризующий Флора древнегреческой мифологии
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.
Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
