Флорин

Флори́н (итал. fiorino) — название золотых монет, которые впервые начали чеканить во Флоренции (лат. Florentia) в 1252 году (отсюда и название монеты) и позже стали выпускать в других странах.

Флорентийский флорин

Флорин чеканился почти из чистого золота весом 3,53 г.

По весу флорин составлял 1/96 флорентийского фунта (339 г).

На аверсе флорентийского флорина был изображён цветок лилии (герб Флоренции), на реверсе — Иоанн Креститель, покровитель города.

Кроме монеты, флорин был принят как денежно-счётная единица и изначально по стоимости был равен 1 лире (фунт, libre), при этом 1 лира = 240 денариев.

В 1296 году был выпущен серебряный флорин (он получил название «пополино»).

Но если качество золотой монеты практически не менялось, стоимость серебряных монет постепенно снижалась. В 1500 году золотой флорин стоил уже 7 лир.

Чеканка золотого флорина во Флоренции продолжалась до 1523 года.

Последняя золотая монета во Флоренции была выпущена в 1859 году весом 3,49 г, но она уже называлась цехин.

Распространение флорина

Золотая монета Флоренции оказала большое влияние на чеканку золотых монет в Европе, в первую очередь, в самой Италии.

Очень похожую монету выпустила в 1284 году Венеция — она получила название дукат, или цехин.

Позже флорины выпускали Лукка, Папская область, Милан, Савойя.

В XIV веке подражание флорину чеканили во Франции, в Англии, Германии и Нидерландах (в Германии и Нидерландах флорин получил название «гульден»).

В Европе название «флорин» и «дукат» стали синонимами — так называли высокопробные золотые монеты стандартного веса (около 3,5 г), даже если на них не было изображения цветка.

Золотые флорины в Восточной Европе

В Венгрии и Чехии подражание флорину стали чеканить в 1325 году. Позже монета приобрела оригинальный внешний вид.

Венгерские и чешские золотые монеты получили широкое хождение в Речи Посполитой (в том числе на территории современных Украины и Белоруссии). В настоящее время их обычно называют дукатами, однако в актовых записях на латыни нередко их записывали как флорины (например, венгерские флорины — floreni ungaricalis, floreni di Ungaria).

С середины XV века в Польше флорин, кроме обозначения золотой монеты, стал счётно-денежной единицей. Золотой флорин (дукат) стал называться «червоный золотой» (florenus rubeus, florenus in auro). Флорин, как счетная единица, был приравнен к 30 серебряным грошам; таким образом, сумма в 30 грошей стала называться «флорином», или «злотым польским» (florenus polonicales). Так возникла новая денежная единица — злотый (современная валюта Польши).

Ещё долгое время наименование флорина как счётной единицы, равной 30 польским грошам, сохранялось в некоторых областях Польши и на Западной Украине, бывшей частью Речи Посполитой, а затем Австрийской империи.

Флорин в Германии

В середине XIV века флорин чеканился в Германии — здесь он получил название гульден. Сначала германские флорины (гульдены) копировали флорентийскую золотую монету, позже на монетах стали чеканить собственные сюжеты.

Однако в связи с феодальной раздробленностью и отсутствием единого эмиссионного центра качество германского флорина (гульдена) постоянно снижалось. В конце XV века вес, например, рейнского гульдена (чеканился в Трире, Майнце и Кёльне) упал с 3,5 г почти до 2,5 г.

В 1559 году новой основной золотой монетой Священной Римской империи стал дукат. Гульден (флорин) остался денежно-счетной единицей, равной 60 серебряным крейцерам.

В 1566 году основной серебряной монетой Империи стал талер. Он чеканился из серебра 889-й пробы весом 29,23 г.

Гульден был приравнен к 2/3 талера. Он чеканился из серебра 930-й пробы весом 24,62 г (содержал 22,9 г серебра).

Австрийский флорин Нового времени

После введения конвенционного талера в 1754 году флорин (гульден) был приравнен к 1/2 конвенционного талера (1/20 кёльнской марки, или 11,69 г). До 1857 года флорин (гульден) оставался денежной единицей ряда германских государств: Австрии, Баварии, Бадена, Вюртемберга, Нассау и Франкфурта.

Однако только Австрийская империя продолжала чеканить монету с номиналом флорин (FL). С созданием единого Немецкого монетного союза (1857), объединившего, в том числе, Австрию и Пруссию, основной денежной единицей был признан союзный талер.

Одновременно Австрийская империя перешла на десятичную монетную систему: 1 флорин = 100 крейцеров.

Полтора флорина составляли союзный талер.

Чеканились серебряные монеты четверть флорина, 1 и 2 флорина, а также достоинством 1 и 2 союзных талера (1,5 и 3 флорина соответственно).

После поражения в Немецкой войне (1866) в 1867 году Австрия вышла из монетного союза и с 1868 года прекратила выпуск талеров. В Венгрии флорин получил название форинт (обозначался как Ft или Frt).

Монета флорин / форинт весила 12,34 г (содержала 11,1 г серебра 900-й пробы).

С 1870 года выпускали также золотые монеты 4 и 8 флоринов / форинтов (10 и 20 франков) весом, соответственно, 3,2 и 6,5 г.

В 1892 году денежной единицей Австро-Венгерской империи стала крона = 100 геллерам / филлерам. 1 флорин / форинт приравнивался к 2 кронам. Чеканка флорина / форинта была прекращена, но флорин / форинт оставался в обращении до 1899 года.

Флорин в современной Венгрии

В 1946 году в качестве основной денежной единицы Венгрии был принят форинт = 100 филлеров.

Эта денежная единица сохраняется до сегодняшнего дня.

Флорин в Нидерландах

Как и в Германии, в Нидерландах первый золотой флорин был отчеканен по образцу флорентийской монеты. Здесь он также стал называться гульден («золотой»). Через некоторое время гульден стал одновременно и денежно-счетной единицей для серебряных монет. В 1581 году серебряный гульден стал основной денежной единицей Нидерландов, а основной золотой монетой с 1586 года стал дукат.

В начале XVII века некоторые провинции Нидерландов (Гронинген, Зволле, Кампен, Неймеген) выпустили первые серебряные гульдены — это были крупные серебряные монеты, немного уступавшие по весу немецким талерам. Гульден приравнивался к 28 стюйверам (за что их также называли «ахтентвинтигами»: от нидерл. achtentwintig — двадцать восемь). Номинал «28» нередко чеканили на аверсе или реверсе монеты. На реверсе номинал писался в круговой легенде: FLOR (флорин), FLOR ARG (флорин серебряный).

В 1679 году гульден стал общей денежной единицей Нидерландов = 20 стюйверов (по 16 пеннигов).

В 1816 году Нидерланды перешли на десятичную монетную систему 1 гульден = 100 центов.

До перехода на евро в 2002 году гульден оставался основной денежной единицей Нидерландов, но в память о происхождении слова гульден он обозначался ƒ.

Английский флорин

Средневековый

В 1343 году английский король Эдуард III отчеканил новую золотую монету по французскому образцу Florin, или Double Leopard. Вес монеты составлял 6,998 г (она содержала 6,963 г золота). Изображение — король на троне, по обеим сторонам — леопардовые головы.

Были отчеканены также золотые монеты в полфлорина и четверть флорина.

Золотой английский флорин был приравнен к 6 серебряным шиллингам. Однако из-за того, что содержание золота в монетах не соответствовало объявленному номиналу, монеты этой серии уже в августе 1344 были изъяты из обращения.

Они являются исключительно редкими, например, «двойной леопард» имеется всего в трёх экземплярах, причём два находятся в Британском музее, а третий был продан на аукционе в июне 2006 года за 460 тыс. фунтов стерлингов. Вместо флорина в 1344 году в Англии стали выпускать «нобль».

В годы Столетней войны в 1352 году в Бордо английский король выпустил золотой флорин для своих французских владений. Этот флорин весил 3,5 г (то есть соответствовал европейскому стандарту), однако качество его быстро ухудшалось, и в 1355 году вес монет составлял всего 2,3 г.

Непопулярность монеты привела к её замене на «золотого леопарда» (leopard d’or) в 1355 году.

Нового времени

Регулярная чеканка новой английской серебряной монеты флорин (достоинством 2 шиллинга) началась в 1849 году (существует очень ограниченное количество монет качества proof с датой 1848). Монета весила 11,31 г (10,462 г чистого серебра) и имела диаметр 28 мм. На аверс был помещен погрудный портрет королевы Виктории (1837—1901), на реверсе изображались 4 гербовых щита и надпись ONE FLORIN ONE TENTH OF A POUND.

Выпуск флорина был обусловлен первой попыткой введения в Великобритании десятичной монетной системы.

Флорин 1849 года имел одну странность: на круговой легенде на аверсе вокруг портрета королевы Виктории отсутствовала надпись Dei Gratia («милостью Божьей»). Этот флорин получил название «Безбожный» (Godless Florin).

С 1852 года начали регулярно чеканить новый флорин с «правильной» легендой готическим шрифтом и датой римскими цифрами (так называемый «Готический флорин», Gothic Florin). Вес монеты остался прежний, но её диаметр увеличился до 30 мм.

В 1887 году в серии 50-летнего юбилея правления королевы Виктории был выпущен новый флорин, на этот раз с арабскими цифрами для обозначения даты, а также монета два флорина (DOUBLE FLORIN). Юбилейный флорин продолжали чеканить до 1892 года, однако монета в 2 флорина не пользовалась популярностью, и через 3 года её выпуск был прекращен (последняя дата — 1890 год).

С 1893 года выпускался флорин с новым (так называемым «старым») портретом королевы Виктории. Диаметр монеты вновь уменьшили до 28,5 мм.

Эдуард VII (1901—10) продолжил чеканить флорин, но внешний вид монеты значительно изменился: теперь на реверсе была изображена Британия, номинал обозначался следующим образом: ONE FLORIN TWO SHILLINGS. Вес монеты остался прежним, но диаметр вновь изменился — теперь он стал 29,5 мм.

При Георге V (1910—36) чеканили два разных вида флорина (один — в 1911—27 годах, другой — в 1927—33 и 1935—36 годах).

С 1920 года флорин чеканили из серебра 500-й пробы.

При Георге VI (1936—52) чеканка флоринов была прекращена, вместо них стали выпускать монеты в 2 шиллинга (TWO SHILLINGS), хотя неофициальное название «флорин» за ними сохранилось.

С 1947 года 2 шиллинга стали чеканить из медно-никелевого сплава.

Монету в 2 шиллинга чеканили и при Елизавете II вплоть до 1967 года.

После перехода на десятичную систему в 1971 году «преемницей» монеты в 2 шиллинга стала монета 10 пенсов.

Законное обращение флорина было прекращено 1 июля 1993 года, после введения в оборот новой монеты в 10 пенсов меньшего размера.

Влияние английского флорина

Название флорин имели монеты достоинством 2 шиллинга Австралии в 1910—66 годах, Новой Зеландии в 1933—65 годах, Фиджи 1934—65 годах и Ирландии в 1928—68 годах.

В Британской Восточной Африке в 1920 году флорин сменил рупию: 1 флорин = 2 шиллинга = 100 центов, но уже в мае 1921 года в результате денежной реформы основной денежной единицей стал шиллинг = 100 центов.

Флорин в Италии Нового времени

В 1826—59 годах флорин (фиорино) был основной денежной единицей Великого герцогства Тосканского = 100 кваттрини (quattrini).

Выпускали серебряные монеты в 1/4 фиорино, 1/2 фиорино и 1 фиорино.

Монета фиорино выпускалась из серебра 916-й пробы и весила 6,88 г.

На аверсе был помещён портрет великого герцога, на реверсе — номинал FIORINO QUATTRINI CENTO.

В 1859 году фиорино был сменён итальянской лирой в соотношении 1 фиорино = 1,4 итальянской лиры.

Прочее

В настоящее время флорином называется денежная единица Арубы (арубанский флорин).

Ссылки

• [www.numizm.ru/html/f/florin.html Флорин] в словарях нумизмата

Отрывок, характеризующий Флорин

Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.