Флотский экипаж

Флотский экипаж — базовая часть в организации Военно-Морского флота Российской империи.

В царском флоте экипаж входил в состав бригады и приравнивался к полку сухопутных сил. В Советском флоте: береговая воинская часть, входящая в состав флота, отдельной флотилии или военно-морской базы. Предназначен для приёма, размещения и обслуживания прибывающего пополнения, воинских команд и отдельных военнослужащих.

1810—1816

Деление на экипажи четырёхротного состава было впервые введено в русском флоте в 1810 году, одновременно из экипажей были отчислены морские солдаты, обязанности которых были возложены на матросов. На Балтийском флоте было предполагалось создать 52 корабельных и 8 гребных экипажей, на Черноморском — 31 корабельный и 4 гребных, в Каспийской флотилии — 3 корабельных, однако в соответствии с реальным количеством личного состава были образованы лишь 82 из 98 экипажей.

Нумерация корабельных и гребных экипажей была раздельной. Номера с 1 по 52 были присвоены балтийским корабельным экипажам, с 53 по 83 — черноморским, а с 83 по 86 — каспийским. Гребным экипажам на Балтике были присвоены номера 1-8, на Черном море — 9-12.

Одновременно морская артиллерия был разделена на бригады шестиротного состава (6 на Балтике, 4 на Чёрном море и 1 на Каспии). Также на экипажи были разделены ластовые, мастеровые (рабочие) и комиссариатские команды.

1816—1917

В 1816 году разделение на корабельные и гребные экипажи было упразднено, и были сформированы общие флотские экипажи. На Балтийском флоте экипажи носили номера с 1 по 27 включительно. На Черноморском флоте — с 28 по 44 включительно. Отдельно существовали Гвардейский, Каспийский, Сибирский, Квантунский экипажи, Ревельский полуэкипаж, Свеаборгская флотская рота. Каждому из экипажей присваивался знамённый флаг.

Экипаж делился на роты, нёс службу на нескольких кораблях, состоящих в данном экипаже, и состоял из одного капитана 1-го ранга, одного капитана 2-го ранга, 4 капитан-лейтенантов, 12 лейтенантов, 12 мичманов, 80 боцманов, боцманматов и квартирмейстеров, 25 барабанщиков и горнистов и 1 000 матросов. Также была 5-я рота, в которой числились 100 нестроевых: денщики, доктора, мастеровые. Но численный состав варьировался и зависел также от числа и вида кораблей, которые состояли в экипаже. В состав каждого экипажа старались ввести как минимум одно судно I ранга, а остальные равномерно распределить между всеми экипажами. Например, накануне Крымской войны 30-й экипаж служил на корабле «Ягудиил», фрегате «Кагул», шхуне «Гонец», пароходах «Еникале» и «Колхида» и транспорте «Прут». На кораблях служили также морские артиллеристы, навигаторы и инженеры (офицерский состав) и матросы из рабочих экипажей. Командовал экипажем старший из командиров судов I ранга данного экипажа.

Численность разных рот одного и того же экипажа была разной, так как команды кораблей на берегу не разбивали. Команды от 100 до 200 человек образовывали роту, свыше 200 — делили на 2 или 4 роты (всегда чётное число), а команды менее 100 человек объединяли по несколько в одну роту.

После русско-японской войны система разделения на экипажи начала преобразовываться и после Октябрьской революции была упразднена.

Адрес в Санкт-Петербурге

Крюковы (Морские) казармы, известные в городе как «Флотский экипаж», расположены по адресам: улица Большая Морская улица, дом № 69; набережная Крюкова канала, дом № 2; улица Труда, дом № 7.

Комплекс построен в 1844—1852 годах архитектором Иваном Черником. В 1850 году здание по набережной Крюкова канала перестроено архитектором Александром Кудиновым для размещения флотских экипажей.

Просветительские функции здание частично получило в 1860 году, когда в казармах была открыта Матросская библиотека для приобщения к грамоте нижних чинов Российского флота.

Начиная с 2007 года начался переезд в здание бывших казарм Центрального военно-морского музея. Центральный трехуровневый зал музея будет совмещен с дворовым пространством. Чтобы проносить в помещение большие модели парусных кораблей, оборудовали огромные входные проёмы. В ходе реставрации казармы сохранили первоначальный исторический облик фасадов, лестниц и внутренней планировки. Главный вход в музей сделан со стороны арки, выходящей на Крюков канал.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/sea/10706/ЭКИПАЖ Самойлов К. И. Морской словарь — М.-П.: Государственное Военно-морское Издательство НКВМФ Союза ССР, 1941.]
• [wordweb.ru/istflota/15_01.htm Веселаго Ф. Ф. Краткая история русского флота. Разделение морских команд на экипажи и роты]

Отрывок, характеризующий Флотский экипаж

Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.