Месмеризм

Запрос «Магнетизёр» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Месмеризм (животный магнетизм) — антинаучная теория немецкого врача и астролога эпохи Просвещения, Фридриха Месмера, которая имела заметное влияние на медицинскую теорию и практику в последней четверти XVIII века и в первой половине XIX века. До конца XIX века в разных странах были выпущены сотни трактатов о животном магнетизме. Лица, практиковавшие месмеризм в медицинских и иных целях, именовались магнетизерами.

Идеи Месмера

Согласно Месмеру, люди выделяют особого рода магнитную энергию, или флюиды, которые позволяют им устанавливать телепатическую связь друг с другом:

Все тела в той или иной мере способны проводить магнетический флюид так, как это делает природный магнит. Этот флюид наполняет всю материю. Этот флюид может быть аккумулирован и усилен так же, как электричество. Этот флюид можно передавать на расстоянии. В природе есть два вида тел: одни усиливают этот флюид, а другие его ослабляют. Ф. А. Месмер, 1781

Считалось, что животный магнетизм может передаваться на любые живые и неживые объекты, действовать на любых расстояниях, может накапливаться или усиливаться за счет зеркал или звука. По мнению Месмера, неравномерное распределение флюида в организме вызывает болезни, а добиваясь гармонического перераспределения флюида, можно излечить болезнь. Месмер писал: «Животный магнетизм (флюид) передается прежде всего посредством чувства. Только чувство позволяет постигнуть эту теорию». Он утверждал, что флюиды врача передаются больному за счёт магнетических пассов и прикосновений, прямо или опосредованно.

Под влиянием этих идей Месмер разработал психотерапевтический прием лечения, который был назван им «бакэ» (от фр. baque — чан). Суть его в том, что несколько пациентов располагается вокруг деревянного чана с водой, в крышку которого через специальные отверстия вставлены намагниченные железные стержни. В условиях группового сеанса пациенты прикасались к ним и друг к другу, создавая цепь, по которой «циркулировал» флюид. Магнетизер при этом должен был коснуться чана, передавая через него целительную энергию всем пациентам одновременно.

Месмер полагал, что в состоянии магнетического сна или транса некоторые люди могут предвидеть будущее и прозревать далекое прошлое, способны видеть внутренние органы — как свои, так и других людей, распознавать болезни, определять средства лечения и т. п. При этом механизм лечения имел, по его мнению, сугубо физиологическое, а не психологическое содержание.

Первая волна месмеризма

В 1770-е гг. австрийский священник Гасснер прославился искусством излечивать больных одной лишь силой молитвенного слова, без помощи лекарств. В 1775 г. курфюрст Максимилиан III пригласил Гасснера к своему двору и созвал светил тогдашней медицины, чтобы исследовать этот феномен. Среди приглашённых был и медик Месмер, который объяснил успехи Гасснера действием «животного магнетизма». Он ссылался на именитых учёных прошлого, которые рассуждали о существовании тайной «симпатии» (магнетической связи) между людьми и предметами. Своими предшественниками Месмер считал Парацельса, Фладда, Кирхера и Гельмонта.

Месмер начал проповедь своего учения ещё в 1773 году. Через три года он впервые применил «животный магнетизм» в медицинских целях, тем самым положив начало современному гипнозу. Заявления Месмера привлекли к себе внимание широкой общественности и серьёзных учёных, так как давали истолкование таким необъяснимым психическим состояниям, как гипноз и транс. Значение трудов Месмера для введения гипноза в медицинскую практику признавал Джеймс Брейд.

Месмер практиковал в имперской столице, Вене, до 1777 года, когда получило огласку его неудачное лечение (и по слухам, интимная связь) с придворной пианисткой, девицей Парадиз. «Здесь объявили меня шарлатаном, а всех, кто верит мне, дураками», — негодовал Месмер. В 1778 г. он перебрался в Париж, где поселился на Вандомской площади. Среди первых французских пациентов были авторитетный банкир Корнман и маркиз де Лафайет, восторженно описавший «дар Месмера» в письме к Вашингтону.

Заручившись поддержкой королевы Марии-Антуанетты, Месмер основал Институт магнетизма, где пациентов лечили погружением ног в фонтан с намагниченной водой, тогда как руками они держались за провода, присоединенные к «магнетизированным» деревьям. Сам Месмер аккомпанировал этому действу на фортепьяно или стеклянной гармонике. В каждом сеансе принимало участие до сотни пациентов.

Увлечение королевского двора идеями Месмера породило шквал критики. Регулярно публиковали сатирические отзывы о Месмере и его последователях «Журнал медицины» и «Газета о здоровье». Борьбу с месмеристами возглавил медицинский факультет Сорбонны, под давлением которого король Людовик XVI образовал в 1784 г. две научные комиссии с тем, чтобы они разобрались в существовании флюидов. Среди членов этих комиссий были такие светила науки, как Антуан Лавуазье и Бенджамин Франклин. Учёные мужи пришли к заключению, что никаких флюидов не существует, а единственной причиной месмерических феноменов объявили силу воображения пациента. Вооружившись этим заключением, профессора медицины Сорбонны потребовали от сторонников Месмера подписать официальное отречение от своих «заблуждений».

Чтобы заглушить голоса скептиков и «научной инквизиции», Месмер организовал Общество вселенской гармонии (Société de l'Harmonie Universelle), которое накануне революции насчитывало 430 членов. Отделения общества действовали в Страсбурге, Лионе, Бордо, Монпелье, Байонне, Нанте, Гренобле, Дижоне, Марселе, Кастре, Дуэ и Ниме. Штаб-квартирой общества служил роскошный особняк Куаньи в центре Парижа. В качестве казначея общества Месмер обзавёлся состоянием в 344 тыс. ливров и стал самым богатым учёным Европы.

К этому времени учение о животном магнетизме разделилось на несколько рукавов. Основное направление во главе с самим Месмером составляли материалисты, считавшие физической основой телепатии флюиды, или «животное электричество». Идеалистическое крыло месмеризма (маркиз де Пюисегюр, шевалье де Барбарен и др.) признавало действующей силой магнетизма не флюиды, а непосредственно волю человека. Его представители любили рассуждать о скрытых возможностях человеческой души, которые демонстрирует, по их мнению, сомнамбулизм. Наконец, магнетизмом заинтересовались отдельные масонские ложи, соединившие теорию Месмера с оккультными построениями Сведенборга (т. н. спиритуализм). В исторической перспективе именно это направление оказалось наиболее долговечным и влиятельным.

Революция 1790-х гг. не только обозначила торжество рационализма в интеллектуальной жизни Франции, но и подорвала социальную основу Общества Месмера. Ретировавшись из Франции, где учение о животном магнетизме было окончательно отвергнуто академическими кругами, доктор Месмер окончил свою жизнь в нищете и безвестности.

Вторая волна месмеризма

С наступлением эпохи романтизма возрождается интерес к непознанным, иррациональным сторонам существования, включая месмеризм. В начале XIX века сторонники Месмера нашли приют в Пруссии, где их идеи разделял самый влиятельный медик того времени, Гуфеланд. В новейшей версии это был скорее спиритуализм, сочетавший применение гипноза в медицинских целях с погружением пациента в «сомнамбулический транс» и оккультной практикой ясновидения.

В 1812 году прусский король учредил новую комиссию для исследования возможностей магнетизма. Как и в дореволюционной Франции, местная академия наук решительно потребовала поставить заслон проникновению «шарлатанства» в медицинскую практику. Однако это решение заблокировали лейб-медик Гуфеланд, канцлер Гарденберг и министр Гумбольдт. Благосклонное по отношению к магнетизерам заключение комиссии позволило открыть кафедры месмеризма в Берлинском и Боннском университетах. Одну из них занял доктор Кореф, который впоследствии с успехом практиковал в Париже.

Из Берлина магнетизеры разъезжались по другим странам Европы. В Швабии идеи Месмера активно пропагандировал доктор Кернер. Дерптский профессор физики Георг Паррот отмечал в 1816 г., что «животный магнетизм вновь поднимается после того смертельного удара, который был нанесён ему общественным мнением», а два года спустя Николай Греч утверждал, что «чудесная сила магнетизма… не подвержена никакому сомнению». Мистически настроенный царь Александр I, заручившись в 1815 г. заключением Петербургской академии о реальности Месмеровых флюидов, разрешил в 1816 г. практиковать магнетизм только квалифицированным врачам и только под надзором Медицинского департамента. Через год аналогичный указ вышел и в Дании.

В 1820-е гг. эксперименты Эрстеда, Ампера и Фарадея в области электромагнетизма позволили прояснить природу физического магнетизма. Одновременно медики разных стран изучали механизм действия нервной системы и не находили никаких доказательств существования магнетической жидкости, или флюидов. С каждым годом новые и новые открытия выбивали почву из-под ног последователей Месмера, пока к середине XIX века его теория окончательно не перешла в область лженауки (парапсихологии).

Впоследствии о «животном магнетизме» продолжали писать адепты оккультной медицины и авторы эзотерической литературы (напр., Е. Блаватская в «Разоблачённой Изиде»).

Художественные отражения

Писатели эпохи романтизма не скрывали интереса к возможностям магнетизма. К примеру, Жан Поль излечил этим способом зубные боли жены, тогда как Шеллинг потерпел полное фиаско в лечении своей падчерицы. Гофман посвятил «тёмной стороне» месмеризма новеллу «Магнетизер» (1814) и вернулся к этой теме в повести «Пустой дом». В России о магнетизерах писали А. Погорельский (роман «Магнетизер») и В. Одоевский (повесть «Косморама»). Американец Эдгар По обратился к этой тематике в рассказах «Повесть Крутых гор» и «Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром».

Среди писавших о месмеризме в XX и XXI веках — Брэм Стокер («Логово белого червя»), Артур Конан Дойл («Записки зомбированного»), Олдос Хаксли («Остров»), Виктор Пелевин («Смотритель»). В романе Филипа Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» месмеризм представлен как прототип религии будущего. Тема месмеризма поднимается в культовом фильме Киеси Куросавы «Исцеление» (1997).

Публикации о животном магнетизме

• Ф. А. Месмер. [lebendige-ethik.net/3-Mesmerism_1814.html Месмеризм или система взаимодействий, теория и применение животного магнетизма в качестве общего лечения для сохранения людей]. — Берлин, 1814.
• «Письмо о животном магнетизме и электрофоре к графу фон Кински» (Brief über den thietischen Magnetismus und das Elecktrophor an den Herrn Grafen von Kinszky) // Издание пражского научного общества, 2-й том. — 1776.
• [slovari.yandex.ru/~книги/Символы,%20знаки,%20эмблемы/Магнетизм,%20или%20животный%20магнетизм/ Магнетизм, или животный магнетизм] // Папюс. Методическое руководство по практической магии (Traite Méthodique De La Magie Pratique, 1898) / перевод, 1998.
• Ф. Глинка [books.google.ru/books?id=0foIAQAAIAAJ&pg=PA69 Замечательный опыт животного магнетизма в Москве] // Современник. — 1846. — Т. XLIII. — С. 69—76.
• Долгорукий А. В., князь Животный месмеризм. СПб., 1844.
• Долгорукий А. В., князь Месмер и его начальная феория. СПб., 1846.
• Долгорукий А. В., князь Часы досуга меж практикою о месмеризме: лекции матерям. СПб., 1846.
• Долгорукий А. В., князь [Сочинения о месмеризме]. Кн.1-2. СПб., 1857.
  • Кн.1. О месмеризме или магнетизме вообще.
  • Кн.2. О употреблении месмеризма в болезнях.
• Рихард. Описание действий животного месмеризма профессора Рихарда/пер. с фр. А. Долгорукого. СПб.: В. П. Поляков, 1857.
• Фер Ж. Б. О месмеризме/пер. с фр. и прибавление с картою А. В. Долгорукого. СПб., 1857.
• Долгорукий А. В., князь Органон животного месмеризма. Спб., 1860.
• Долгорукий А. В., князь Описание месмерических действий госпожи Лукини, рождённой Компиний 1832 и 1833. СПб., 1861.
• Богданов К. А. [ec-dejavu.net/a-2/Mesmer_animal_magnetism.html Магнетизм и черепословие] // Врачи, пациенты, читатели: Патографические тексты русской культуры XVIII—XIX веков. — М.: ОГИ, 2005, с. 178—196.

Ссылки

• [skepdic.ru/mesmerizm/ Месмеризм]

Отрывок, характеризующий Месмеризм

– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.