Геральдическая лилия

См. также: Лилия (значения)

Геральди́ческая ли́лия, также королевская (бурбонская) лилия или флёр-де-лис (фр. fleur de lys/lis; «цветок лилии») — гербовая фигура, одна из самых популярных, наряду с крестом, орлом и львом. Относится к числу негеральдических естественных фигур. Стилизованное изображение цветка служило узором орнамента или эмблемой принадлежности к многочисленным обществам Старого и Нового Света. Встречается на цилиндрических печатях Месопотамии, на древнеегипетских барельефах и микенской керамике, на монетах галлов и сасанидских тканях, на одеяниях индейцев и в японской геральдике. Символическое значение изображения не однозначно в разных культурах: оно почиталось, как знак чистоты (целомудрия), плодотворности и служило знаком отличия правящих монархов.

Соответствующий символ Юникода — ⚜ (U+269C).

История

Самые древние знаки лилии, схожие с европейскими средневековыми, можно увидеть на ассирийских барельефах (III тысячелетие до н. э.), где ими украшены тиары, нагрудные цепи и скипетры, что указывает на их значение, как символов царской власти. Позднее встречаются на подобных регалиях Крита, Индии и Египта, ещё позже на разных монетах — греческих, римских и галльских. И рисунок лилии постепенно приближается к гербовому.

Символ Непорочной Девы

С началом средневековья знак лилии, уже действительный атрибут власти, принимает всё больше христианское значение. Отчасти тому способствовал зачитывавшийся в проповедях священников стих из библейской «Песни песней Соломона»: «Я полевой цветок и долинная лилия» (Песн. 2:1). Поэтому до середины XIII века Христос нередко изображался в центре настоящей или стилизованной лилии.

К христову значению символа постепенно приживается другое значение лилии из следующей строки «Песни песней»: «Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами» (Песн. 2:2). Знак относят к Непорочной Деве, её беспорочной чистоте и целомудрию; в Европе растёт культ почитания «нашей Девы» (Нотр-дам). На монетах XI—XII веков, выпущенных епископами кафедральных соборов, посвящённых Деве Марии, появляются лилии. На официальных печатях этих соборов Непорочная Дева изображается с лилией в правой руке (с 1146 года на печати Парижского собора, в 1174 — Нуайонского, в 1181 — Ланского). Особенно в XIII веке лилия становится обязательным атрибутом изображений Мадонны. Позже, к концу Средних веков, цветок лилии уступает место розе, то есть символ целомудрия заменяется на знак любви.

Знак королевской власти

Легенды

По французской легенде, король франков Хлодвиг I обратился в 496 году в христианство, после чего ангел дал ему золотую лилию как знак очищения. В другом варианте легенды утверждается, что Хлодвиг взял себе в качестве эмблемы лилию после того, как водяные лилии в Рейне подсказали ему безопасное место, где можно перейти реку вброд, благодаря чему он одержал победу в битве.

Лилия Капетингов

До первой половины XII века гербовая символика нигде в Европе не встречается. И до начала XIII века изображение золотых (жёлтых) лилий в лазоревом (синем, голубом) поле ещё не было символом французского королевского дома. Стараниями королевского советника Сугерия (служил 1108—1137), Бернарда Клервоского (1091—1153), короля Людовика VI и особенно Людовика VII, самого набожного из первых французских Капетингов (правителей Франции в 987—1328), культ Непорочной Девы нашёл своё место в символике французской монархии, которая стала использовать лилию Девы в идеологических целях намного чаще, чем любой другой христианский суверен.

Впоследствии королевский, геральдический щит с лилиями (écu aux fleurs de lis) впервые появляется в 1211 году на личной печати принца Луи, — будущего Людовика VIII (правил 1223—1226) и около 1215—1216 г. на витраже Шартрского собора (baie 107c) с изображением того же принца в полном боевом облачении.

Лилия Бурбонов

Изначально — символ Девы Марии, лилия к концу средних веков стала во Франции эмблемой королевской власти. Людовик VII использовал её на своём щите, унаследованном другими французскими королями из рода Бурбонов, многие из которых также именовались Людовиками (фр. Louis); так что стали поговаривать, что французское слово lys является сокращением от Louis.

В эпоху революционного террора ношение знака лилии могло привести на гильотину.

Как минимум, один корабль голлистских военно-морских сил назывался Fleur de Lys. Имя Флёр-де-Лис также использовал В. Гюго для одного из персонажей романа «Собор Парижской Богоматери».

Новая гипотеза ряда историков, искусствоведов и ботаников — что геральдической лилией, эмблемой французского королевского двора, является не лилия, а ирис.

Три лилии

Уже на миниатюре середины IX века трон государя Западно-Франкского королевства Карла II украшен тремя золотыми (?) навершиями, похожими на усечённые геральдические лилии. На другом, несколько более позднем, его изображении по углам престола косо поднимаются две такие же лилии (третья, по центру, скорее всего, закрыта и не видна). На государе здесь — корона с тремя верхами, отдалённо напоминающими эти цветы. На миниатюре X века с Карлом I Великим на нём — корона конической формы с тремя такими же, как и на троне Карла II, навершиями. На печати конца X века короля франков Гуго Капета на последнем — корона с тремя зубцами в виде усечённых геральдических лилий. То же — на королевской печати его сына, Роберта II. На аверсе Денье Буржа середины XII века — Людовик VII в трёхверхой короне из схематически изображённых лилий, на реверсе же — крест с чудесными трёхлепестковыми цветами на трёх его навершиях. Тогда же, в царствование Людовика VII, во французском языке появляется словосочетание fleur de lys («гербовая лилия»; букв. «цветок лилии»). В конце XII столетия эти золотистые цветы в светло-синем поле становятся французской королевской эмблемой. На витражах Шартрского собора начала XIII века они тоже показаны по три, и не один раз. В середине этого века, при Людовике IX, три их лепестка объяснялись как знак божественного покровительства, дарованного Франции. Наконец, при Карле V Валуа (1376 год) и цветов остаётся лишь три (что связывалось со св. Троицей), и лазоревое полотнище с тремя стилизованными жёлтыми лилиями становится флагом Франции.

Принимая во внимание фонетико-семантические характеристики арам. qrynwn «лилия», др.-греч. κρίνον «лилия» (λείριον — «белая лилия»), лат. crinon «(красная) лилия», нем. Grünlilie «зелёная лилия, хлорофитум», рум. crin «лилия», русск. золотой корень «лесная лилия, саранка», ст.-слав. кринъ «лилия», якут. хорунь «лесная лилия, саранка» и англ. crown «корона», брет. kurunenn «корона», лат. corōna «венец», лит. karūna «венец, корона», нем. Krone «корона», нидерл. kroon «корона», фр. couronne «корона», можно полагать, что близкая фонетическая структура тех слов, которые передавали эти понятия, своеобразно объединяла их с третьим, непрямо передававшимся через них значением, а именно избранностью. Что касается утроения, то оно придавало словам или изображениям, связанным с подобными вещами, значение «божественно избранный, божьей милостью, избраннейший».

Некоролевские гербы

С конца XII века знак лилии выделяется как особая гербовая фигура и встречается довольно часто практически всюду в Западной Европе. Чаще лилии использовались только фигуры льва, орла и пара-тройка геометрических. Географические области, где знак лилии пользовался особой популярностью: Северные и Южные Нидерланды, Бретань, Пуату, Бавария и Тоскана.

Гербовая фигура

Знак лилии — часть символики испанских Бурбонов; множества дворянских гербов, например поляков Гоздава и русских Храповицких; Итонского колледжа и скаутского движения.

Из объяснения герба Храповицких свидетельства о значении, лилии придаваемом:

Она почитается особливо за знак добрыя надежды и непорочнаго жития, и похож цветок сей не только по внешнему своему виду, чистый и изрядный цвет; но и по внутреннему своему свойству, приятный запах, некоторую полезную силу имеет, того ради и те, которые употребляют лилеи в своих гербах, имеют быть добрых, справедливых и честных.

— Лакиер А.Б. § 23. Растения // [www.heraldrybooks.ru/text.php?id=79 Русская геральдика]. — 1855.

Городская символика

Знак лилии изображён на гербах следующих городов (коммун) и провинций:

• Висбаден;
• Даугавпилс;
• Детройт;
• Новый Орлеан;
• Флоренция (городу, чей герб похож на цветок ириса, посвящено стихотворение Александра Блока «Флоренция, ты — ирис нежный…»);

• Квебек (также является неофициальным символом франкоканадцев);
• город Рокишкис;
• город Турку;
• нидерландская провинция Флеволанд;
• норвежская коммуна Нерёй.

В современной культуре

• На обложке сингла It’s No Good британской группы Depeche Mode и в позднем лого финской метал-группы Stratovarius.
• Геральдическая лилия является логотипом футбольной команды из Нового Орлеана New Orleans Saints и германского футбольного клуба «Дармштадт 98»
• Лилия является символом Сестёр Битвы из вселенной Warhammer 40,000.
• Лилия является символом т. н. «банды Святых» в серии игр Saints Row
• В серии игр «Ведьмак», по одноименному циклу книг Анджея Сапковского, является гербом Темерии — северного королевства.
• В серии игр «Hitman» модифицированный fleur-de-lys является персональным символом Агента 47.

См. также

• Трилистник | Трефы | Трикветр

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Геральдическая лилия
• На Викискладе есть медиафайлы по теме Флёр-де-лис
• [www.heraldica.org/topics/fdl.htm The Fleur-de-lis] (англ.)
• [www.baronage.co.uk/bphtm-02/moa-15.html The Origin of the Fleur-de-Lis] (англ.)

Отрывок, характеризующий Геральдическая лилия

– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.