Фогельсон, Виктор Сергеевич

Виктор Сергеевич Фогельсон

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Виктор Сергеевич Фогельсон (1933—1994) — главный редактор отдела поэзии издательства «Советский писатель», составитель и редактор сборников стихов «День поэзии».

Во времена Советского Союза редактировал и издавал многих известных советских поэтов, таких как Булат Окуджава, Варлам Шаламов, Давид Самойлов, Анна Ахматова, Виктор Некрасов, Борис Слуцкий, Римма Казакова, Владимир Высоцкий

Биография

Во время массовой цензуры в Советском Союзе пробивал в печать стихи многих известных поэтов, которых не печатали другие издания. Многие поэты готовы были ждать, чтобы их стихами занялся Виктор Фогельсон.

За 30 с лишним лет он [Виктор Фогельсон] раскрутил почти всех ныне известных поэтов уникальной эпохи советского поэтического бума, когда поэт мог собрать стадионы.

Булат Окуджава написал про него одну из своих песен («Витя, сыграй на гитаре…») с персональным посвящением «В. Фогельсону».

Писатель Юлий Крелин так характеризовал вклад Фогельсона в поэзию:

Ведь все лучшие книги поэтов на протяжении тридцати с лишним лет, все «Дни поэзии» — его рук дело.

Виктор Фогельсон был редактором всех пяти прижизненных сборников стихов Варлама Шаламова, включая стихотворный сборник «Московские облака» (1972).

В процессе издания стихов зачастую Фогельсон вмешивался в текст произведения авторов (особенно если это помогало «продвинуть» стихи). Александр Городницкий рассказывает, что из-за вмешательства Фогельсона он заменил в песне «Пасынки России» художника Левитана на скульптора Монферрана.

Семья

Виктор Фогельсон родился в 1933 году в семье инженера, начальника Всесоюзного треста «Гидромеханизация» при Министерстве электростанций СССР Сергея Борисовича Фогельсона (18 августа 1911, Нанси — 22 октября 1960, Москва), лауреата Сталинской премии, племянника видного кардиолога Л. И. Фогельсона.

Жена — Лилия Толмачева, актриса театра «Современник».

Отрывок, характеризующий Фогельсон, Виктор Сергеевич

Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.