Капитан из Кёпеника

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Фогт, Фридрих Вильгельм»)
Перейти к: навигация, поиск
Фридрих Вильгельм Фойгт
Капитан из Кёпеника
нем. Friedrich Wilhelm Voigt
нем. Hauptmann von Köpenick

«Капитан» перед ратушей Кёпеника
Род деятельности:

сапожник, аферист

Место рождения:

Тильзит

Подданство:

Германская империя

Место смерти:

Люксембург

Фридрих Вильгельм Фойгт (нем. Friedrich Wilhelm Voigt; 13 февраля 1849, Тильзит — 3 января 1922, Люксембург) — сапожник родом из Восточной Пруссии. Прославился как «капитан» из Кёпеника.





Биография

Вильгельм Фойгт

родился в 1849 году в семье тильзитского сапожника. В возрасте 14 лет он был приговорён к 14 дням заключения за кражу. В 18641891 годах он четырежды приговаривался к заключению за кражи и два раза — за подделку документов. В конце концов в 1890 году он, вооружённый ломом, совершил неудачную попытку ограбления судебной кассы в Вонгровеце в относившейся тогда к Пруссии провинции Позен и получил за это 15 лет тюремного заключения. После освобождения из заключения в 1906 году безработный сапожник переехал в Висмар и работал у придворного сапожника, пока не получил запрет на проживание в великом герцогстве Мекленбург-Шверин. Оттуда Фойгт переехал к своей сестре Берте в Риксдорф под Берлином (ныне берлинский район Нойкёльн). 24 августа 1906 года Вильгельм Фогт получил распоряжение покинуть Берлин, которое он, однако, не выполнил.

Кёпеникиада

Для своей операции Фойгт приобрёл по частям у старьёвщиков военную форму капитана. 16 октября 1906 года в форме капитана днём, когда проходила смена караула, Фогт остановил на одной из улиц западной части города два отделения солдат-гвардейцев, предъявив им подложный экстренный приказ кабинета, взял над ними командование и направился в Кёпеник по железной дороге. Солдатам Фойгт объяснил, что не смог реквизировать автомобиль. По дороге «капитан» купил солдатам пива и, прибыв в Кёпеник, где на вокзале он выдал каждому солдату по одной марке, захватил здание ратуши тогда ещё самостоятельного города Кёпеник. Местным жандармам он приказал заблокировать прилегающую территорию и обеспечить тишину и порядок. Для того, чтобы ориентироваться на месте, Фойгт даже прикомандировал себе чиновника. Затем в его кабинете «капитан» арестовал бургомистра Георга Лангерханса и главного кассира фон Вильтберга за «нерегулярные расчёты за подземные работы». Фойгт реквизировал городскую кассу, в которой по разным данным было от 3557 до 4002 марок под квитанцию, подписав её фон Мальцан, фамилией директора тюрьмы, где он последний раз отбывал наказание. Из газетных репортажей известно, что Фойгту удалось удерживать для своих телефонных звонков в Берлин в течение часа кёпеникскую почту. Касательно дальнейшей судьбы денежной суммы, как и о мотивах налёта, существуют противоречивые версии. В своей биографии и позднее в своих выступлениях сам Фогт утверждал, что он не прикасался к деньгам и собственно хотел добыть себе паспорт, который у него отняли при выдворении. Однако его биограф Винфрид Лёшбург предполагает, что на самом деле Фойгта интересовал не паспорт, а два миллиона марок, которые по слухам хранились в бронированном сейфе ратуши Кёпеника. Об этом говорит и тот очевидный факт, что своё преступление Фойгт планировал, ещё находясь в заключении, а паспорт у него изъяли лишь незадолго до событий в Кёпенике. Кроме того, как известно, паспорта выдавались не в ратуше Кёпеника, а в Тельтове.

После завершения своей акции «капитан» из Кёпеника приказал своей команде удерживать здание ратуши ещё полчаса. Сам же он на глазах любопытной толпы отправился на вокзал. В привокзальном ресторане, как описывали впоследствии газеты, он залпом осушил бокал пива и исчез, сев на ближайший поезд в направлении Берлина. В магазине мужской одежды Фойгт приобрёл себе гражданскую одежду. Десять дней спустя он был арестован за завтраком: его сдал полиции за крупное вознаграждение бывший сокамерник, посвящённый в планы Фойгта. Земельный суд приговорил «капитана» из Кёпеника к четырём годам тюремного заключения за «незаконное ношение военной формы, преступления против общественного порядка, лишение свободы, мошенничество и подделку документов», однако он был помилован кайзером Вильгельмом II и досрочно освобождён 16 августа 1908 года из тюрьмы Тегель.

Общественный резонанс

Над гениальной аферой хохотала вся Германия. Кайзер потребовал незамедлительно предоставить ему отчёт по телеграфу, читая который, он якобы со смехом сказал: «Вот что значит дисциплина. Ни один народ мира не сможет за нами угнаться!». В досье на «капитана» из Кёпеника кайзер сделал пометку: «гениальный малый». Благодаря резонансу в средствах информации и огромному количеству юмористических почтовых открыток, фотографий и сатирических стихов это преступление получило известность не только в Германии, но и за её пределами, и обеспечило «капитану» из Кёпеника славу «Тиля Уленшпигеля вильгельмистского военного государства», как его назвал люксембургский историк Марк Йек. На судебный процесс над Фойгтом съехались журналисты со всего мира. В течение всего времени, которое Фойгт провёл за решёткой, власти были завалены запросами, посланиями, просьбами об автографах и прошениями о помиловании «капитана», приходившими не только от немцев, но и из-за границы. Ещё во время заключения в тюрьме Тегель Фойгту предлагались крупные суммы за эксклюзивные права на его биографию. Освободившись, Фойгт окончательно стал объектом индустрии развлечений.

Повеселившись и позлорадствовав, общество вскоре задумалось над тем, как офицер, не имея ничего, кроме формы, мог остановить деятельность гражданских властей. Многие увидели в этом происшествии серьёзный симптом, свидетельствовавший о внушительной роли военных в кайзеровской Германии. Иностранная пресса также узрела в произошедшем, несмотря на всю его комичность, господствующую роль германских военных в государстве и обществе.

После освобождения из тюрьмы

«Кёпеникиада» сделала Фойгта популярным. Прямо в день освобождения его голос был увековечен на граммофонной записи, за которую он получил 200 марок. Последовавшие выступления в Риксдорфе собирали огромные толпы народа и привели даже к вмешательству сил правопорядка. Четырьмя днями позже в честь открытия его восковой фигуры в берлинском музее «Castans Panoptikum» на Унтер-ден-Линден Фойгт вновь появился на публике, подписывал фотографии и выступил с речью. Фойгт объездил всю Германию, выступая в трактирах и на ярмарках. В залах и на аренах цирков Фойгт изображал «капитана» из Кёпеника и продавал свои автографы на карточках со своим изображением в военной форме и гражданской одежде. В его представлениях принимали участие и некоторые солдаты из его команды, фотографировавшиеся с ним. В 1909 году под названием «Как я стал „капитаном“ из Кёпеника» в Лейпциге вышла его автобиография.

Фойгт, пользовавшийся особой симпатией среди низших слоёв населения, постоянно пренебрегал обязанностью отмечаться в полиции и часто подвергался арестам. Власти на местах не устраивали сопровождавшие выступления «капитана» из Кёпеника насмешки и издевательства над государством и военными. Фойгт подумывал об эмиграции и предпочитал выступать преимущественно за пределами Германии. Есть неподтверждённые сведения, что в марте 1910 года Фойгту был разрешён въезд в США, где его турне имело огромный успех. 1 мая 1910 года Фойгт получил гражданство Люксембурга и, поселившись там, предпочёл своим выступлениям работу официанта и сапожника. Благодаря своей популярности он достиг некоторого материального достатка и стал даже одним из немногих владельцев авто в Люксембурге, на котором он путешествовал с хозяйкой своей квартиры и её детьми. В 1912 году Фойгт приобрёл дом в Люксембурге, где и проживал вплоть до своей смерти.

«Капитану» из Кёпеника пришлось ещё раз встретиться с прусскими военными, когда поздней осенью 1914 года он был ненадолго арестован во время оккупации Люксембурга германскими войсками в ходе Первой мировой войны. Допрашивавший его лейтенант оставил в своём дневнике запись: «Для меня остаётся загадкой, как такой жалкий человек мог когда-то потрясти всю Пруссию».

Смерть

В последние годы жизни Вильгельм Фойгт больше не появлялся на людях. 3 января 1922 года обнищавший в войну от инфляции, тяжело страдавший от болезни лёгких Фойгт умер в возрасте 72 лет в Люксембурге и был похоронен на местном кладбище. По легенде траурному шествию встретился отряд французских солдат, которые в то время стояли в Люксембурге. Командир французов спросил об усопшем и, получив ответ: «капитан» из Кёпеника, приказал своим солдатам отдать процессии воинские почести, решив, что хоронят настоящего капитана.

Могила в Люксембурге

В 1961 году уход за могилой Фойгта взял на себя цирк Сарразани и установил на ней памятник, на котором в карикатурном стиле изображена голова немецкого солдата в островерхой каске германской армии с открытым ртом, готовым отдавать приказы с подписью «капитан» из Кёпеника.

С 1975 года уход за могилой осуществляется государством, и по требованию некоторых депутатов Европейского парламента могильная плита была обновлена: Теперь на ней остались только немецкая каска и подпись «„Капитан“ из Кёпеника», к которой добавились настоящая фамилия и неправильно указанные даты жизни (1850—1922).

В 1999 году власти города Люксембург отказали в разрешении о переносе останков Фойгта в Берлин. Дом, в котором жил Вильгельм Фойгт, был снесён.

Памятники «капитану» из Кёпеника

У входа в ратушу Кёпеника в 1996 году был установлен бронзовый памятник «капитану» из Кёпеника, созданный армянским скульптором Спартаком Бабаяном. На стене ратуши висит памятная доска Вильгельму Фойгту. В Висмаре на доме, где Фойгт жил и работал у придворного обувщика Гильбрехта, также установлена мемориальная доска.

В берлинском киноархиве сохранились оригинальные кадры, на которых запечатлён знаменитый «капитан» из Кёпеника. Восковая фигура «капитана» демонстрируется в Музее мадам Тюссо.

События в Кёпенике легли в основу трагикомедии Карла Цукмайера «Капитан из Кёпеника. Немецкая сказка» (нем. Der Hauptmann von Köpenick. Ein deutsches Märchen, 1928). В 1931 году она послужила основой для одноимённого фильма с Максом Адальбертом в главной роли, снятого австрийским (впоследствии американским) кинорежиссёром Рихардом Освальдом. Однако сюжет был впервые экранизирован по свежим следам ещё в 1906 году и с тех пор ещё 8 раз, включая телефильм 2005 года.

Напишите отзыв о статье "Капитан из Кёпеника"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Капитан из Кёпеника

– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.