Фокидский союз

Фокидский союз (др.-греч. το κοινόν τών Φωκέων) — племенной союз фокидских городов, существовавший в V—II вв. до н. э. Фокидский союз, как и другие племенные объединения Древней Греции раннего времени, являлся постоянным военно-политическим содружеством, цель которого состояла в коллективной обороне родственных полисов.

Организация Фокидского союза

Как и во многих греческих племенных союзах, в фокидском союзе отсутствовала гегемония какого-либо полиса над другими. Города пользовались значительной автономией. Наиболее крупным городом была Элатея, которая стала местом расположения общесоюзных органов. В Фокидский союз кроме Элатеи входили также Лилея, Тифорея, Дельфы, Крисса, Антикира, Трахин, Панопей, Давлида и ряд других городов.

Структура союза полностью сложилась уже ко времени Греко-персидских войн. Главным политическим органом Фокидского союза было общее собрание фокидян (синедрион), которое проходило в здании, называемом «Фокикон» близ Давлиды. Синедрион выносил наиболее важные решения о делах Союза, в особенности о войне и мире, выбирал и смещал общесоюзных должностных лиц. При необходимости созывалось общесоюзное войско под командованием двоих или троих стратегов.

Вместо нескольких стратегов в тяжёлые времена выбирался один стратег-автократор, который получал всю власть в союзе. Так, во время Третьей Священной войны Фокидский союз фактически управлялся династией стратега Филомела, все преемники которого находились с ним в родственных отношениях.

С VI в. до н. э. Союз чеканил свою монету, на которой были выбиты буквы ΦΟ или ΦΟΚΙ, изображение быка в фас и профиль. Монеты чеканились по эгинскому стандарту, выпускались номиналом в три обола (47 г), полтора обола (24 г), обол (16 г) и полуобол (8 г). В более поздние периоды выпускались монеты с другой чеканкой. Так, в период стратегии Ономарха и Фалека на монетах чеканились их имена и изображение Аполлона.

История Фокидского союза

Древнейшие времена

Фокида была сравнительно отсталой областью Греции. Фокидские племена, жившие вдоль реки Кефис вначале единым племенным союзом, а потом — отдельными полисами, находились между сильными и развитыми Фессалийским и Беотийским союзами, оказывавшими сильное влияние на жизнь фокидян.

Наряду с другими племенами Средней и Северной Греции, фокидяне были учредителями Пилейско-дельфийской амфиктионии и даже претендовали на руководящую роль в Дельфах, располагавшихся на их территории. Однако этому помешала Фессалия, завоевавшая гегемонию в Средней Греции и подчинившая Фокиду. Фокидяне, воспользовавшись поражением фессалийцев в Беотии, восстали, изгнали их со своей территории и потом им успешно противостояли. Войны с фессалийцами способствовали упрочению Фокидского союза, реорганизовавшегося в союз 22 отдельных полисов.

Во время Греко-персидских войн Фокида одной из первых примкнула к антиперсидской коалиции.

Соперничество за Дельфы

После Первой Священной войны Дельфы оставались свободным городом, находящимся под покровительством амфиктионов и неподвластным Фокиде. В классическую эпоху, когда во время Греко-персидских войн росло могущество Афин, фокидяне, стремясь получить господство в Дельфах, выступили как союзники афинян. Этому способствовало то, что фокидяне соперничали с соседними дорийцами, поддержанными Спартой. В 458/7 г. фокидяне сделали попытку захватить Дориду, однако на помощь дорийцам явилось сильное спартанское войско, и фокидяне были вынуждены отказаться от захваченных территорий. После победы афинян в битве при Энофитах фокидяне присоединились к ним и с их помощью овладели Дельфами. Однако в 449 г. до н. э. спартанцы изгнали фокидян из Дельф. В сражении при Коронее фокидяне сами выступили против бывших союзников-афинян, и с поражением Афин лишились надежд на господство в Дельфах. Несмотря на это, фокидяне оставались союзниками Спарты во время Пелопоннесской войны.

Борьба с Фивами

После окончания Пелопоннесской войны Фокидский союз продолжал оставаться союзником Спарты и оказал ей содействие в Коринфской войне. Эта война началась со вторжения фокидян в Локриду и ответного похода беотийцев в Фокиду. Фокидяне обратились к Спарте, и спартанцы, получив предлог для войны с Фивами, объявили мобилизацию и начали войну с Фивами. В начальный период боевых действий Коринфской войны спартанцы потерпели поражение, вскоре и Фокида была вынуждена признать себя побеждённой.

В период возвышения Фив после битвы при Левктрах, когда рухнула спартанская гегемония, фокидяне были вынуждены были подчиниться Фивам, вступить с ними в союз и участвовать в фиванских походах в Пелопоннес (370—366 гг. до н. э.). В отличие от патронажа Афин и Спарты, фиванцы стремились политически подчинить фокидян. Это не могло не вызвать их стремления сохранить свою независимость. В 362 г. до н. э. они отказались выступить вместе с Эпаминондом на Пелопоннес, а после его гибели в битве при Мантинее, когда резко упала мощь фиванцев, фокидяне окончательно отделились от них и вступили с ними в соперничество за Дельфы.

Имея значительный вес в Дельфийской амфиктионии, фиванцы применили санкции против своих противников. Они выдвинули обвинение против Астикрата, главы фокидской партии в Дельфах, и добились его изгнания. Далее последовало обвинение ряду влиятельных фокидских граждан в святотатстве — возделывании посвящённой богу земли, которые были приговорены к большому штрафу.

Это решение амфиктионов, инспирированное фиванцами и фессалийцами, вызвало гнев в Фокиде несоразмерностью проступка и наказания. На общем собрании Фокидского союза знатный гражданин Филомел резко выступал против решения амфиктионов и призвал снова установить контроль над Дельфами на основании древних прав и привилегий фокидян на Дельфы. Союзное собрание признало незаконным решение амфиктионов, высказалось за войну, избрало Филомела стратегом-автократором (356 г. до н. э.), а его заместителем — Ономарха.

Третья Священная война

Период Третьей Священной войны был вершиной могущества фокидян и одновременно — его крахом.

Правление Филомела. Начало войны

Филомел, придя к власти, начал решительные приготовления к неизбежной войне. Он внёс 15 талантов на военные цели, заручился поддержкой спартанского царя Архидама и его взносом в 15 талантов, приступил к набору фокидского войска и к вербовке наёмников. С большой армией летом 356 г. до н. э. он вторгся в Дельфы и без труда захватил их.

Фивы немедленно объявили фокидянам войну. Филомел разослал послов во многие государства Греции, прося поддержки против фиванцев. В результате Афины, Спарта, Коринф и некоторые другие полисы не только подержали фокидян, но и вступили с ними в военный союз. Таким образом, локальный инцидент в нервной обстановке Греции IV в. до н. э. вылился в общегреческий конфликт.

Филомел обнёс Дельфы стеной, произвёл новый набор граждан в фокидское войско и в полтора раза увеличил жалованье наёмникам, для их привлечения со всей Греции. Для столь широкомасштабных военных приготовлений собственных средств фокидян и чрезвычайного налога на богатых дельфийцев оказалось недостаточно, и Филомел посягнул на имущество Дельфийского храма, составлявшее более 10 тыс. талантов.

Несмотря на то, что это посягательство было оформлено как заём, оно привело к тому, что на осенном собрании амфиктионов под давлением беотийцев и их союзников фокидянам была объявлена Священная война.

Филомел первым начал военные действия. Не дожидаясь помощи спартанцев и афинян, занятых своими проблемами, он вторгся в Локриду. Разбив локров и передовой отряд беотийцев в конном сражении, он ударил по 6-тысячному фессалийскому отряду, но не смог оттеснить его обратно.

В Локриду вступили главные войска беотийцев, достигшие 13 тыс. человек. Филомел, на помощь которому прибыло всего лишь 1,5 тыс. ахейцев, был вынужден отступить. Во время маневрирования войсками для предотвращения вторжения противника в саму Фокиду, Филомел был вынужден сразиться с врагом в невыгодных обстоятельствах, в битве при Неоне потерпел поражение и покончил с собой, бросившись со скалы. Его преемник Ономарх отвёл остатки войск в Фокиду, но беотийцы, также понёсшие значительные потери, отказались от преследования.

Правление Ономарха. Вмешательство Македонии

Ономарх подтвердил свои полномочия на фокидском народном собрании, добился решения о продолжении войны и подверг жестоким гонениям своих политических противников в Фокиде. Начав рассматривать сокровища Дельф как народное достояние, из дельфийского золота и серебра он начал чеканить монеты со своим именем вместо имени фокидской общины, а медь и железо пустил на изготовление оружия. Также он набрал большую армию в 20 тыс. наёмников.

Ономарх проводил также энергичную дипломатическую подготовку. На деньги храма он широко использовал подкуп (например, спартанского царя Архидама и ферских тиранов в Фессалии), заручаясь помощью союзников и нейтрализуя противников.

Весной 354 г. до н. э. Ономарх возобновил войну в Локриде, захватив Фроний и продав всех его жителей в рабство, а также поставил под свой контроль проход из Средней Греции в Северную. Заручившись покорностью западных локров, Ономарх подверг разгрому Дориду. Далее последовало вторжение в Беотию, где он занял Орхомен, но потерпел неудачу у Херонеи. Кроме того, Ономарх был вынужден направить часть сил (7 тыс. воинов) в Фессалию, в дела которой вмешался македонский царь Филипп II. В сражении с македонянами брат Ономарха Фаилл потерпел поражение, и тогда в Фессалию направился сам Ономарх со всем войском. В двух сражениях он разбил объединённые войска македонян и фессалийцев, заставив Филиппа отступить.

Фессалия оказалась под контролем Фокидского союза, неожиданно превратившегося в крупную державу Греции. В 353 г. до н. э. в Дельфах после перерыва в несколько лет состоялось новое собрание амфиктионов, что подтверждало высокое положение Фокиды. Снова вторгшись в Беотию, Ономарх занял Коронею, Корсий и Тилфоссей, отторгнув весь запад Беотии.

Беотийский союз оказался под угрозой разгрома, но в греческие дела снова вмешался Филипп. Его наступление на Фессалию вынудило Ономарха поспешить на север на помощь своим фессалийским сторонникам. Между Фермопилами и Ферами, на Крокусовом поле на побережье Пагасейского залива, в сражении между македонянами (20 тыс. пехоты, 3 тыс. конницы) и фокидянами (20 тыс. пехоты, 500 конницы) Ономарх был разбит и погиб в бою. Фокидяне потеряли 6 тыс. человек, павших в бою либо при попытке доплыть до афинских кораблей. Три тысячи пленных фокидских воинов как святотатцы были утоплены в море, а тело Ономарха было приколочено к кресту.

Правление Фаилла

Крупное поражение на Крокусовом поле было переломным моментом войны, которая отнюдь не была закончена, хотя фокидяне потеряли почти всю Фессалию, Северную и Западную Локриду. Фаилл, брат Ономарха, наследовал его должность и продолжил его политику. Он продолжил в самых широких масштабах использовать дельфийские сокровища; набирая наёмников, он поднял им жалование вдвое.

Беотийцы тем временем перешли в наступление, победив Фаилла в ряде сражений под Орхоменом, у Кефиса и при Коронее. Однако фокидяне смогли удержать за собой Западную Беотию. Филипп II попытался закрепить успех в Средней Греции, но столкнулся с решительным противодействием других полисов Греции. Тысяча спартанцев, две тысячи ахейцев и пять тысяч афинян с флотом пришли на помощь войскам Фаилла и отрядам ферских тиранов, заперев Фермопилы и не пропустив македонян на юг.

Фаилл в 353/352 гг. до н. э. продолжал наращивать силы и вскоре восстановил свою мощь до такой степени, что смог отправить на помощь Спарте 3-тысячный отряд на войну с Мегалополем. Воспользовавшись тем, что и фиванцы отправили войска к Мегалополю, Фаилл снова захватил почти всю Северную Локриду, кроме городка Нарик.

При ответном вторжении беотийцев в Фокиду Фаилл в сражении потерпел поражение у Аб и не смог противостоять опустошению фокидских земель, но затем догнал их около Нарика и здесь их разбил. Сам Нарик был взят штурмом и разрушен.

Фаилл вскоре заболел и умер, оставив власть сыну Ономарха — малолетнему Фалеку, и регенту Мнасею, однако тот погиб в Беотии. Фалек со второй попытки ворвался в Херонею, но не смог её удержать. Беотийцы в свою очередь снова вторглись в Фокиду и разграбили несколько её городков.

Правление Фалека. Кризис власти

Война с переменным успехом продолжалась в 349—348 гг. до н. э. Фокида и Беотия были опустошены взаимными вторжениями, дельфийская сокровищница начала истощаться. Кроме того, недальновидно поддержав противников Афин во время их восстания на Эвбее, Фалек окончательно испортил отношения с афинянами и лишился их поддержки.

Беотийцы, измотанные тяжёлой войной, обратились к Филиппу, поначалу оказавшему им незначительную помощь. Фалек вскоре был смещён с поста стратега, чему способствовали окончательное исчерпание дельфийских сокровищ и новые поражения от беотийцев. В стратеги были избраны Динократ, Каллий и Софан. Они провели строгое расследование хищений казны, казнив несколько виновных, в том числе и среди сторонников Фалека.

Разгром македонянами

Одновременно новое фокидское руководство попыталось снова заручиться поддержкой Спарты и Афин, предложив им занять города Фроний, Альпон и Никею, примыкающие к Фермопильскому проходу и контролировавшиеся фокидянами с 354 г. до н. э. Афины сами были измотаны войной с Филиппом, тянувшейся с 356 г. до н. э., стремились к миру с Македонией и не доверяли авантюристическому руководству Фокидского союза. Тем не менее, они снарядили флот в 50 триер и народное ополчение под командованием Проксена. Спартанцы тоже выступили в Фокиду с отрядом в тысячу гоплитов под командованием царя Архидама.

Однако события в Фокиде приобрели совершенно неожиданный поворот. Фалек снова захватил власть, арестовал фокидских послов, вернувшихся из Афин, а афинские и спартанские войска, явившиеся на помощь фокидянам и способные снова запереть Фермопилы от вторжения македонян, были вынуждены уйти ни с чем. Такое развитие событий привело к тому, что Афины начали переговоры с Филиппом и в 346 г. до н. э. заключили с ним Филократов мир. В мирном договоре Фокиде и союзному ему городу Галос в Фессалии места не нашлось. Это решило судьбу фокидян.

Фалек начал переговоры с Филиппом вскоре после заключения Филократова мира. Он сдал Филиппу все укреплённые пункты у Фермопил, оговорив для себя и своих наёмников право беспрепятственно уйти на Пелопоннес (в Коринф). В итоге Фокидский союз остался без войска, руководства, союзников и средств продолжать войну и был вынужден сдаться Филиппу.

Македонский царь в борьбе с фокидянами показал себя как защитник Дельфийской амфиктионии. Согласно решению амфиктионов, большинство фокидян сохранили жизнь, свободу и имущество, кроме тех, кого признали святотатцами и изгнали из Фокиды. Однако фокидяне должны были вернуть соседям захваченные ими территории в Локриде и Беотии, а также выплачивать репарации по 60 талантов в год Дельфийскому святилищу. Государство было разоружено — оружие фокидских наёмников было разбито о скалы и сожжено, кони — проданы. Впредь фокидянам запрещалось приобретать оружие и лошадей до тех пор, пока не будет выплачен долг Дельфийскому храму.

Укрепленные города Фокиды должны были быть разрушены, а население расселялось по деревням, причём каждая деревня должна была состоять не более чем из 50 домов, а расстояние между деревнями не должно было быть меньше 1 стадия. В стране размещались македонские и беотийские гарнизоны. Фокидяне лишились участия в Совете амфиктионов и доступа в Дельфийское святилище, а два отобранных у них голоса были переданы Филиппу. По специальному решению амфиктионов на македонского царя вместе с фессалийцами и беотийцами возлагалась обязанность подготовки и проведения Пифийских празднеств. Это фактически означало закрепление за Филиппом руководящей роли в Амфиктионии. Этим решением было навсегда покончено с притязаниями фокидян на руководство в Дельфах и в Амфиктионии. Фокидское государство было растоптано, но выиграли не беотийцы и их союзники, а македонский царь, который сначала взял под контроль Фессалию, а теперь занял крепкие позиции и в Средней Греции.

Возрождение союза

Чрезвычайные меры, принятые к Фокиде, продолжались вплоть до 339/338 гг. до н. э. в преддверии уже очевидного военного столкновения Филиппа с греческими государствами. Стремясь заручиться поддержкой Фокиды, обе стороны назревающего конфликта предприняли меры к её восстановлению. Филипп в северных районах, а афиняне и беотийцы в южных начали восстановление фокидских городов и возрождение политической жизни и государственности Фокидского союза. Со своей стороны Филипп снизил им размер ежегодной контрибуции с 60 до 10 талантов.

Фокидский союз был восстановлен, его войска на стороне греков участвовали в битве при Херонее (338 г. до н. э.). Оставшись враждебными Фивам, фокидяне приняли участие в разгроме Александром Фив в 335 г. до н. э.

После смерти Александра Фокидский союз воевал в составе антимакедонской коалиции в Ламийской войне под Ламией и при Кранноне против Антипатра.

Период эллинизма

В эллинистический период Фокидский союз отличился в войне против вторгшихся в Грецию галатов. За доблесть в обороне Дельф в 279 г. до н. э. фокидяне вернулись в Дельфийскую амфиктионию.

После 280 г. до н. э. Фокидский союз вошёл в состав Этолийского союза, хотя и не растворился в нём полностью. После организации Македонией Эллинского союза фокидяне отпали от этолийцев и примкнули к новой коалиции.

Во время Ахейской войны фокидяне вместе с Локридой, Беотией и Эвбеей поддержали ахейцев против Рима.

Римский период

После разгрома Ахейского союза римлянами в 146 г. до н. э. Фокидский союз, как и все греческие объединения, был распущен. Однако он вскоре был восстановлен римским сенатом. Существовало общефокейское собрание (Φωκικοσ συλλογοσ), куда отдельные города посылали своих представителей. О существовании фокидского объединения упоминается во времена Павсания (вторая половина II в. н. э.).

Ссылки

1. [www.snible.org/coins/hn/phocis.html Фокидские монеты]

Литература

1. Мищенко Ф. Г. «Федеративная Эллада и Полибий».
2. Фролов Э. Д. «Греция в эпоху поздней классики (Общество. Личность. Власть)». СПб.: Издательский Центр «Гуманитарная Академия», 2001. 602 с. (Серия «Studia classica»). ISBN 5-93762-013-5

Отрывок, характеризующий Фокидский союз

Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».