Фонологическая концепция Р. И. Аванесова

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Фонологическая концепция Р. И. Аванесова — одно из направлений в отечественной фонологии, основанное Рубеном Ивановичем Аванесовым. Автор изложил положения своего учения в книге «Фонетика современного русского литературного языка», увидевшей свет в 1956 году.

Следует заметить, что Р. И. Аванесов является также одним из создателей Московской фонологической школы, однако его взгляды, изложенные в «Фонетике…» 1956 г., не совпадают с предшествовавшими им по времени возникновения традиционными воззрениями МФШ[1].

Влияние концепции Р. И. Аванесова заметно в тексте академической «Русской грамматики», вышедшей в 1980 году и известной также как «Грамматика-80»[2].





Положения

  • Фонемой называется кратчайшая звуковая единица языка, рассматриваемая в совокупности тех своих черт, которые не обусловлены позицией, и потому сама по себе способная различать звуковые оболочки словоформ. По Аванесову, в различных позициях «соотношение самостоятельных и обусловленных сторон кратчайших звуковых единиц»[3] различно. Так, в русском языке в словоформах сядь и снять мягкость начального согласного носит различный характер: в первом случае она не обусловлена фонологической позицией (ср. сад с твёрдым [s]), во втором — обусловлена (в данной позиции [s] и [s'] не противопоставлены)
  • Существует два принципиально различных типа обусловленных позицией чередований звуков:
    • чередования, образующие параллельные (непересекающиеся, не имеющие общих членов) ряды
    • чередования, образующие образующие пересекающиеся (имеющие общие члены) ряды. Они, в свою очередь, также могут быть классифицированы:
      • чередования, при которых нескольким звуковым единицам в одной позиции соответствует одна единица в другой позиции, совпадающая с одной из них. Так, звонкие и глухие шумные согласные русского языка, различаясь в позициях перед гласными, сонорными согласными, а также перед /v/ и /v'/, на конце слова совпадают в глухих звуках: [plot], но [plota] — [ploda]
      • чередования, при которых нескольким звуковым единицам в одной позиции соответствует одна единица в другой позиции, не совпадающая ни с одной из них. К примеру, русские гласные /o/ и /a/, различающиеся под ударением, в первом предударном слоге совпадают в звучании [ʌ]
  • В языках, которым присущи непараллельные ряды чередований (к ним относится и русский), в различных позициях различается неодинаковое число звуковых единиц; чем больше единиц различается в данной позиции, тем большей способностью к различению звуковых оболочек словоформ обладает в ней звуковая единица. Позиция, где такая способность максимальна, называется сильной, остальные — слабыми
  • Звуковая единица, выступающая в сильной позиции, называется сильной фонемой[4]. В слабых позициях выступают слабые фонемы. При подсчёте числа фонем в языке учитываются сильные, но не слабые фонемы[3]. И сильные, и слабые фонемы способны выступать в различных вариантах (так, сильная фонема a в мал и мял выступает в различных вариантах)
  • Ряд чередований, могущий пересекаться с другими рядами (иметь с ними общие члены), называется фонемным рядом. В него входят сильная фонема и позиционно чередующиеся с ней слабые. Данное место в морфеме занимают представители одного и того же фонемного ряда, вне зависимости от позиции, занимаемой самой морфемой.

Критика

Л. Л. Касаткин отмечает непоследовательность в использовании терминов, допускаемую Р. И. Аванесовым[5]. Так, по Аванесову, слабая фонема соответствует двум или нескольким сильным; однако в «Фонетике…» упоминаются «слабая фонема верхняя нелабиализованная» и «слабая фонема верхняя лабиализованная», замещающие по одной сильной (и и у соответственно) каждая. Слабая фонема в пределах одной работы Аванесова понимается то как ряд позиционно чередующихся звуков-вариантов, то как один из таких вариантов.

Фонологическая система русского языка с точки зрения концепции Р. И. Аванесова

Гласные

Р. И. Аванесов выделяет в русском языке пять фонемных рядов гласных. Два из них, возглавляемые сильными фонемами и и у, не пересекаются с другими фонемными рядами и потому могут быть названы «нулевыми»[3]. Тем не менее, принадлежащие к названным рядам фонемы выступают во множестве обусловленных позициями вариантов.

Три оставшихся фонемных ряда возглавляются сильными фонемами е, о, а, выступающими под ударением. В различных позициях безударных слогов им соответствуют слабые фонемы[3], выделяемые не по акустическим или артикуляторным признакам, а в связи с тем, общими членами каких фонемных рядов они являются (каким сильным фонемам соответствуют):

  • после твёрдых парных согласных и в начале слова — α (соответствует о и а);
  • после заднеязычных согласных (г, к, х) — α1 (соответствует о и а, противопоставлена е — представителю сильной фонемы е);
  • после мягких согласных — α в предударных слогах и перед мягким согласным за ударением (соответствует е, о и а), α1 в иных случаях за ударением (соответствует о и а, противопоставлена е);
  • после твёрдых шипящих — α в предударных слогах (кроме первого) и за ударением, но не в конечном открытом слоге (соответствует е, о и а), α1 в конечном заударном открытом слоге (соответствует о и а, противопоставлена е), α2 в первом предударном слоге (соответствует е и о, противопоставлена а — представителю сильной фонемы а)[6].

Названные слабые фонемы имеют различные позиционные варианты; так, α в первом предударном слоге в начале слова и после твёрдых парных согласных реализуется как [ʌ], после мягких парных — как е][2].

По вопросу о статусе звучания [ы] в русском языке Р. И. Аванесов придерживается сходных с МФШ взглядов: по его мнению, данная единица, не являясь самостоятельной фонемой, выступает в качестве варианта фонемы и, обусловленного позицией после твёрдого согласного. Такая точка зрения вполне согласуется с положением концепции, гласящим, что гласные русского языка характеризуются лишь двумя различительными (не обусловленными позицией) признаками: степенью подъёма языка и наличием — отсутствием лабиализации. Признак ряда позиционно обусловлен и характеризует тот или иной вариант фонемы, но не фонему в целом[3].

Согласные

Как и представители МФШ[7], Р. И. Аванесов считает [г'], [к'], [x'] не самостоятельными фонемами, а позиционно смягчёнными вариантами фонем г, к, х, однако в «Фонетике…» отмечается их тенденция к приобретению самостоятельности.

Транскрипция в концепции Р. И. Аванесова

Напишите отзыв о статье "Фонологическая концепция Р. И. Аванесова"

Примечания

  1. Кодзасов С. В., Кривнова О. Ф. Общая фонетика. М.: 2001
  2. 1 2 [rusgram.narod.ru/ Русская грамматика]. Том I: Фонетика. Фонология. Ударение. Интонация. Словообразование. Морфология. Под ред. Н. Ю. Шведовой, Н. Д. Арутюновой и др. М.: Наука, 1980
  3. 1 2 3 4 5 Аванесов Р. И. [danefae.org/lib/avanesov/1956/ Фонетика современного русского литературного языка]. М.: Издательство МГУ, 1956
  4. В «Грамматике-80» сильная фонема определяется иначе, нежели в «Фонетике…» Р. И. Аванесова: «Сильная фонема — это звуковая единица языка, находящаяся в позициях максимальной и минимальной дифференциации и в этих позициях не совпадающая ни с одной другой звуковой единицей языка». Поэтому все члены рядов чередований, возглавляемых и и у, сочтены там вариантами сильных фонем и и у. Аванесов, определяющий любую фонему в слабой позиции как слабую, усматривает и в данных рядах чередования сильной фонемы со слабой, причём обе они способны выступать в различных вариантах.
  5. Касаткин Л. Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М.: 1999
  6. В «Грамматике-80» α2 особо не выделяется.
  7. Аванесов Р. И., Сидоров В. Н. Очерк грамматики русского литературного языка (часть I: фонетика и морфология). М.: Учпедгиз, 1945

Отрывок, характеризующий Фонологическая концепция Р. И. Аванесова

– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…