Фонтан Треви

Фонта́н Тре́ви (итал. Fontana di Trevi) — самый крупный фонтан Рима, высотой 25,9 м и шириной 19,8 м.

Этот фонтан в стиле барокко был построен в 1732—1762 годах архитектором Николой Сальви. Он примыкает к фасаду палаццо Поли (итал. Palazzo Poli), второй этаж которого в 1830-х гг. снимала княгиня З. А. Волконская.

Величественный фасад дворца и фонтан воспринимаются как единое целое, и поэтому фонтан кажется ещё грандиознее. Из центральной ниши дворца как на колеснице выезжает Океан, сидящий на морской раковине, которую тянут тритоны и гиппокампы. В нишах по бокам от Нептуна помещены аллегорические фигуры, а над ними — барельефы. На правом барельефе молодая девушка указывает римским солдатам, где находится источник. От этого источника проложили акведук, по которому вода поступала в Рим, и акведук, так же как и источник, получил название Acqua Vergine (Acqua — вода, Vergine — девственница).

Существует поверье, что человек, бросивший в него монетку, приедет в Рим ещё раз. Две монеты — любовная встреча. Три — свадьба (бракосочетание). Четыре монеты — богатство. Пять монет — разлука. Денежная сумма, которую ежегодно «вылавливают» коммунальные службы за год, достигает 700 тыс. евро.

В правой части фонтана расположены «трубочки влюбленных». По поверью, молодые пары, попившие из них воды, будут любить друг друга и жить в согласии до самой старости.

Фонтан Треви был запечатлён во многих фильмах: «Римские каникулы», «Сладкая жизнь», «Безумно влюблённый» и других.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Фонтан Треви

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Фонтан Треви

В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.